Бозон Хиггса - Страница 2

Тема взаимодействия человеческого сознания с механизмами, формирующими реальность, прослеживается в повести «Девиант» одного из старейших пишущих фантастов Евгения Войскунского. Переживший свою эпоху писатель не торопится сразу раскрывать карты. Скупыми горстями высеивает семена небывалого в сухую почву повседневности. Благодаря стилистическим особенностям текста, построению сцен, динамике диалогов, у читателя может сложиться ложное ощущение, что «Девиант» – из числа фантастических текстов ближнего прицела. Вот-вот персонажи повести изобретут реактивный трактор или откроют новый вид простокваши. Однако время на дворе не то. Закрываются институты, уезжают за границу молодые специалисты. Главный герой, эдакий повзрослевший носовский фантазер, идет по жизни в поисках чуда. Вольный бродяга и гражданин мира – он ищет откровения в глазах любимой, в пейзажах далеких стран, в экзотических напитках и необычных местах. Однако сверхъестественное является мечтателю в странных совпадениях, шлет видения небывалого прошлого, нашептывает секреты бытия словами литературных героев. Это произведение смело можно было бы отнести к мистике или даже к магическому реализму, если бы не уже упомянутая повесть «Cygnus Dei», в которой: «…всё просто. Времени нет. Настоящее не превращается в прошлое, а в виде свёртки уходит на субквантовый уровень. Любая информация сохраняется…» В этом свете литературные пророчества в повести Войскунского выглядят более наукообразно.

Особняком от прочих историй стоит «Бозон Хиггса». Заключительная вещь сборника. Это и текст-предупреждение, и чрезвычайно интересное научное исследование, вырастающее из фантастического допущения о возможной недоработке в эксплуатации адронного коллайдера. Ярослав Веров со свойственной ему изобретательностью, подкрепленной серьезным научным базисом, показывает, каким пугающим переменам может подвергнуть наш мир вмешательство в гармонию элементарных частиц. Вместе с автором мы проникаемся невероятной, по-настоящему фантастической хрупкостью привычной реальности, окруженной сонмом голодных чудовищ. «Ибо дьявол ходит вокруг, аки лев рыкающий…». «Бозон Хиггса», точно камень, замыкающий свод, подводит нас к теме неслучайной случайности, так или иначе проявляющей себя во всех собранных текстах. В конечном итоге, любой фантаст, избравший для себя направление к будущему, занимается поисками скрытых закономерностей в стремительной трансформе быстротечной жизни.

Сборник предназначен для вдумчивого неторопливого чтения. Явление по нынешним временам редкое. Человек, решивший взять «Бозон» нахрапом, скорее всего, потерпит неудачу. Коммерческая привлекательность данной подборки представляется весьма неоднозначной. Пугающее непосвященных название, внушительный объем и сложность текстов, отсутствие разгружающих, легких произведений – факторы, работающие против популярности. Может быть, именно такие книги и нужны сейчас больше всего. По-хорошему эстетские, некоммерческие проекты дают любознательному читателю серьезно расширить свои горизонты. Понять, что, кроме приземленных, развлекательных функций, научно-фантастическая литература решает широкий спектр задач, лежащих в совершенно иной плоскости, чем те вопросы, какими обычно занимается популярная проза. Встретить подобную вещь на прилавках магазинов – словно увидеть непокрытое лицо среди пестрого маскарада. Сначала испытываешь раздражение. «Да как он посмел!?» А потом невольно любуешься гармонией черт, дарованных человеку создателем.

В сборнике отметились писатели разных поколений. Причем все авторы по сей день продолжают работать в любимом жанре. Историческая дистанция, разделяющая творцов, в сочетании с условиями современности, от которых приходится отталкиваться и молодым писателям, и почтенным литераторам, создает полифонию образов. Читатель оказывается на конференции, в которой вместо реплик собеседники обмениваются текстами. И тексты говорят друг с другом, отталкиваясь и совмещаясь, образуя необычные сочетания, порождают долгое смысловое эхо. Лишь временами сквозь извивы сюжетных линий можно разглядеть кукловодов. Изменчивых людей изменчивого мира.

Николай Калиниченко

Он очнулся. В затылок плеснуло расплавленным свинцом, да какое там свинцом – ураном, иридием, торием… Он лежал, смотрел в призрачно-голубое небо и не понимал смысла всплывших в памяти образов. Вернее, не помнил. Не помнил и не понимал. Потом возникло имя – Олег, и он понял, что это его имя, это он, Олег, и, наверное, он вчера таки крепко набрался… несколько мгновений ему понадобилось, чтобы понять, что означает – «набрался»… А по какому поводу?

Он неловко повернулся, сел. Поднялся на ноги. Боль перетекла из затылка в виски и лоб. Провёл языком по дёснам – передёрнуло от непривычного сладкого?.. нет, сладко-горького привкуса во рту. Мироздание дрожало, разбитое на миллион осколков, и никак не желало собираться в единую картину. Заросшая буйным разнотравьем поляна. Яйла, нет, низковато для яйлы, вон же впереди море, и оно не слишком внизу, значит, где-то поблизости трасса… Трасса. Трасса это асфальт, разделительные полосы, дорожные знаки. Дорога. Трасса это дорога. Дорога это путь. Он рассердился, оборвал закрутившуюся сумятицу мыслеобразов. Смотреть. Вспоминать.

Море – угрюмое, серое, а горизонт залит багрянцем, и облака над горизонтом разноцветные, сизо-фиолетовые, розовые, белые. Деревья. Вниз. Высокие, иглы длинные. Крымская сосна. Значит, Крым. Конечно, а что же ещё? Но где? Он повернулся. Наполовину заросший лесом горный массив. Демерджи. Да, правильно. Демерджи. Возникло воспоминание – там, на Демерджи его однажды укусил каракурт. Сам виноват – попёрся в поход один, помедитировать над проблемой нестационарного распределения неклассических галактик. Да, галактик. Галактика это небо, звёзды, космос, Вселенная. Да, он астроном. Сейчас он понимал это совершенно ясно. Он астроном, его зовут Олег и… и…

Он поднёс к лицу руки – их окутывало слабое марево, нет, не марево, какая-то слизь. Или померещилось? Нет, руки как руки. И почему он в костюме? В штиблетах? Неужели Гришковец защитил диссер и был банкет? Да, то есть нет. То есть – защитил, и банкет был… но не вчера, раньше. Что же такое было вчера? Надо спуститься к морю, подумал он. К морю. Окунуться. Эка занесло – до Алушты километров пять. Словосочетание «пять километров» вызвало странное ощущение… холода? Страха? Нет, не так – чего-то смутно и неприятно знакомого? Не поймёшь.

Он двинул вниз по склону – сперва медленно, ноги были как две сухие жерди и поначалу упорно отказывались гнуться в коленях, но потом идти стало легче, и плещущая боль в голове отступила, и вкуса сладкой полыни уже не было на губах.

Деревья. Сосна, кедр, кипарис. Узнавание радовало, но тут же порождало и смутное беспокойство – память продолжала издеваться над ним. Вот за этим отрогом сейчас откроется Алушта. Ещё одно название, очень смешное, – Ал-у-у-шта, – ещё одно осознание – конечно, он живёт в Алуште. А работает на обсерватории, в Голубом заливе – неблизко, но жить на обсерватории не хочет. Слишком тесно, слишком много не в меру общительных коллег. Он любит одиночество. Одиночество способствует консервации мысли… Нет, не так. Концентрации – вот правильное слово. А вот это платаны. Да. Платан – растение, Платон – философ, а плато это яйла… Новым усилием воли он подавил приступ сумбура. Вот – роща. Мощные, красивые деревья, странно, что он не помнит этого места. Вон – море, уже сверкают на востоке отражения солнечных лучей. А вон чайка. Высоко парит…. Нет. Не чайка. Странная птица, и крупная…