Боже, спаси Францию! Наблюдая за парижанами - Страница 66

Человек циничный скажет, что я решил по полной использовать представившиеся мне бонусы. Ведь в результате я улучшил свои жилищные условия и удовлетворил сексуальные потребности. В ответ на такое заявление я бы выбрал следующий метод: обратился бы за помощью к месье да Кошта, способному одним ударом свалить наповал этого циника. После чего, оставляя его, размозженного, на верную смерть, я бы пожелал ему Bonne journée. [168]

Как-то в субботу журналисты решили прекратить забастовку, несмотря на то что в ходе избирательной кампании не изменилось ровным счетом ничего — она по-прежнему была скучна и занудна. Как и в случае с остальными многочисленными забастовками во Франции, перманентно присутствующими в жизни страны, кардинальных изменений не произошло. Остановка рабочего процесса была здесь своего рода выражением народного творчества — забастовка ради забастовки.

В то субботнее утро мы с Флоранс сидели на скамейке кладбища. Может, вы усмотрите в этом что-то мрачное, но нет — кладбище Пер-Лашез напоминало скорее малюсенький городок, просторный и светлый. Широкие аллеи, похожие на городские трассы, делили пространство на кварталы. А большинство надгробий смахивали на небольшие домики. К тому же это был тихий городок, густо засаженный зеленью: ни тебе пробок, ни толкотни. Отличное место, если вы хотите побездельничать и прочувствовать негу первого по-настоящему теплого весеннего утра.

В этот час нас разделяли только пара кофейных стаканчиков, взятых по дороге в одном из кафе, и пакет с круассанами. Я читал английский журнал, посвященный музыке, а Флоранс впервые за несколько недель взяла в руки французскую газету. На первой же полосе красовался заголовок: «ЗАБАСТОВКА ЖУРНАЛИСТОВ ПОДОШЛА К КОНЦУ». По-моему, это и так было очевидно.

Мы с Флоранс были на кладбище не одни: кто-то пришел отдать дань памяти родным и возложить цветы на могилу, а кто-то относился к числу туристов, желающих взглянуть на могилу Оскара Уайльда, Фредерика Шопена или Джима Моррисона.

— Глянь-ка, это случайно не твой бывший шеф? — спросила Флоранс.

Оторвав взгляд от журнала, я посмотрел на приближающуюся группку: молодые люди в неряшливо свисающих джинсах, глаз не видно из-под длинных челок, за спиной болтаются рюкзаки. Пол можно было отличить только по открытой полоске живота у девушек. И ребята, и девушки попеременно смотрели то в карту, то на указатель с названием аллеи.

— Если только он увлекся пирсингом и проколол живот…

— Да нет же, вот. — Она подсунула мне газету.

На внутреннем развороте было опубликовано фото Жан-Мари в компании мрачных фермеров. Подзаголовок сообщал, что фермеры прибыли в Париж, гонимые желанием наполнить фонтаны в садах Трокадеро, по другую сторону реки от Эйфелевой башни, гниющей клубникой: не французской — испанской. Короткая заметка рассказывала о протесте фермеров против дешевой импортной клубники, наводнившей рынки, которая препятствует развитию сельского хозяйства Франции. В статье умалчивался тот факт, что к середине апреля клубника во Франции вряд ли вызреет, но это, похоже, меньше всего беспокоило и фермеров, и поддержавшего их Жан-Мари.

Мой бывший шеф, герой в глазах фермеров, обещал сделать все от него зависящее, когда он наконец-то займет некий пост, способный наделить его полномочиями запретить импорт всех иностранных товаров, но в особенности продукцию испанских спекулянтов и англосаксонских интервентов.

Внешний вид Жан-Мари соответствовал идеальному образу французского политика — безупречно сидящий дорогой костюм, отглаженная рубашка с галстуком, эффектная улыбка. Liberté, égalité, vanité. [169]Фермеры окружили его дружной стайкой, и создавалось впечатление, что они только что прикончили всех политических оппонентов своего кумира — такие алые (от сока клубники) были у них руки. Сам Жан-Мари оставался безупречно чистым.

К нам подошел человек из банды клонов французского Джима Моррисона.

— Где… — начал он.

— Вам налево, — ответила Флоранс.

— Спасибо, мадам, — вежливо поблагодарил парень, и банда устремилась в нужном им направлении. Один из них начал напевать: «Всадники грозы…»

— Ну, он и идиот, — сказал я. — Я имею в виду Жан-Мари. Как он может заявлять подобное? Что он запретит ввоз иностранной продукции? Во Франции собираются выращивать кокосы?

— Но во Франции действительно выращивают кокосы, — сказала Флоранс.

— Где, в гигантской подземной теплице, подогреваемой теплом ядерной энергии?

— Нет. Франции принадлежат несколько островов в Карибском море и Тихом океане.

— Это ее колонии?

— Нет, некоторые из них являются частью Франции, просто департаменты, как, например, Дордонь. Таким образом, у нас выращивают и кокосы, и бананы, и манго. И если уж быть к Жан-Мари справедливым, хотя я согласна, что он идиот, надо заметить, он говорит, что Франция и ее заморские территории, а к ним нужно добавить и издавна дружественные нам страны Западной Африки, могут самостоятельно обеспечить себя продовольствием. Знаешь, все-таки мы не ведем себя, как Англия. Франция до сих пор не признает, что утратила статус империи. Мы говорим, что против глобализации, но на самом деле мы и не прекращали этот процесс.

— О! — только и сказал я.

Выходит, у Жан-Мари была разработана четкая и убедительная стратегия. Вынужден признать, он славно поработал. Его шалости с ввозом британской говядины говорили о том, что недовольство французских фермеров заботят его меньше всего. Масштаб его лицемерия был сопоставим с его безразличием.

Но наверняка в избирательной кампании моего бывшего шефа была какая-нибудь брешь.

— А что насчет икры? Ведь она приходит сюда из Ирана или России, так?

— Думаю, во Франции уже есть свои фермы по выращиванию осетровых, — ответила Флоранс. — Конечно, его предложения никогда не увидят свет, но звучит интересно. Из лозунгов Жан-Мари становится понятно, что Франция с большим удовольствием будет получать продукцию от собственных колоний, нежели чем покупать у соседних стран. На самом деле мне в голову пришел только один продукт, который он не сможет раздобыть на территории Франции. Я, конечно, не говорю о таких специфичных товарах, как русская водка или канадский кленовый сироп. Так вот, этот продукт — чай.

— Ну, конечно, чай! Это же так логично!

— Да, чай в основном идет из бывших колоний Англии, верно? Какое-то количество выращивается во Вьетнаме, который когда-то был нашей колонией, но масштабы все равно не те.

— Значит, Элоди была права. Чай станет наркотиком.

— Элоди?

— Это дочь моего босса. — Флоранс заинтересовалась этим персонажем, но я-то знал, что у нее нет ни малейшего шанса узнать что-либо, кроме уже открывшегося ей факта о существовании этой девицы. — Я хотел сказать, что, стань Жан-Мари президентом, французам запретят пить чай. Это будет караться законом строже, чем курение травки. Люди будут изготавливать значки в форме чайного листа, и Англия станет своего рода Амстердамом, куда французские наркоманы будут приезжать за своей порцией кайфа, который способен подарить только лапсан соучон.

В череде бесконечно долгих уик-эндов, накопившихся отпускных, которые нужно использовать, и неизбежных забастовок французы знают, что, если ты не закончил все свои дела до первого мая, ты — в дерьме

В мае шестьдесят восьмого года студенты выкорчевывали камни из мостовых Парижа и закидывали ими выставленные полицией баррикадные заграждения до тех пор, пока не было свергнуто ультраконсервативное правительство Шарля де Голля. Любой француз скажет вам, что mai soixante-huit [170]в корне изменил дальнейшую судьбу Франции. Я не имел возможности убедиться в этом лично, но тут же вспомнил слова Джейка: «Они по-прежнему плывут в том же направлении». Те, кто когда-то в студенческую пору закидывал полицию камнями, сами стали ультраконсервативными правителями, политическая верхушка осталась той же, и даже президентский пост занимает сторонник политики де Голля. Единственное существенное отличие состоит в том, что теперь все камни в мостовых забетонированы.