Божье око (сборник) - Страница 129

Как я уже говорил, глимы - существа плохие. Плохие, но не худшие. Худший - я.

Я - ледяная заноза

Из глаза звезды;

Я приду тебя заколоть.

Я удлинил когти и вонзил их Мареку и живот. И вытянул через рану кишку. И привязал ее к перилам крыльца, « Бекстер-отеля».

Марек пробовал отвязаться и уползти. Таращился на свои внутренности, держался за них, и неизвестно, что при этом думал. Я никогда в жизни не умирал. Я не знаю, каково это - умереть. Он слабо стонал, пачкая руки собственным жиром и кровью. Но развязать мои узлы невозможно, и разорвать их тоже нельзя.

Я подхватил и понес его, жалко хнычущего, по улице. Внутренности тянулись за нами, как багровый шлейф. Пройдя футов двадцать, я прикинул, что в нем ничего не осталось. И бросил его в пыль.

Хемингуэй висел на северо-востоке, а Фицджеральд - точно на востоке. Они светили с двух сторон на искалеченного Марека и бросали длинные тени вдоль и поперек улицы…

- Полковник Боун…

Мне надоели его причитания.

- Полковник…

Я разжал ему челюсти и вырвал язык. Он глупо потянулся за ним - на, забери. Изо рта текли кровь и слюна, и красная земля под Мареком сделалась еще краснее. Потом я не спеша переломал руки и ноги, пальцами - тресь, тресь - раздавил все позвонки.

Я сделал то, что делал в других видимых человеческому глазу мирах, и в недоступных обычным людям измерениях и континуумах. Я уничтожил Марека. Уничтожил так, что он больше никогда не оживет, ни в одной точке пространства и времени. Я стер Марека Ламброза с лица космоса. Стер без следа. И вместе с ним погибла вся шайка - жизни глимов погасли, как свечи, распалась на атомы материя их тел, рассеялась их энергия в других измерениях.

Я сделал то, что должен был сделать. Но будущее теперь ненадежно, оно балансирует на грани хаоса. Поэтому я должен вернуться в него. Вернуться - и поработать.

Марека я оставил на главной улице Генделя. Пусть другие здесь приберутся, надеюсь, хоть с этой задачей они справятся самостоятельно.

И по пути обратно, в мой родной дом, в мою человеческую жизнь, я понял, что мой «подвиг» незамеченным не остался. Кто-то вышел на улицу по своим делам - он все видел. Другого привлек к окну шум расправы.

Горожане теперь знают, кто я, для чего предназначен. В одиночестве я шагал по дороге, а придя на ранчо, увидел Бекс и ее отца. Оба спали.

Я погладил ее по мягким волосам. Не просыпаясь, она застонала, повернулась на другой бок. Я подтянул одеяло к ее подбородку. Сорок лет - а свежа, как девушка. Бекс… Здесь она в безопасности. Бекс, как же я по тебе скучал. Сколько помню себя…

Я перешел из спальни в гостиную, где мебель так и стояла под чехлами, сел в отцовское кресло, налил стаканчик лучшего ячменного виски из фамильных запасов. Солнца Ферро поднимались в чугунном небе, и я растворялся в далеком обреченном будущем.

Tony Daniel. «А Dry, Quiet War». © Del Magazines, 1996. © Перевод. Корчагин Г.Л., 2002.

Собрание ее клайда длилось столетие. Когда до истечения этого срока остался ровно год, она со своим новым любовником отправилась в Париж, обогнав полночь и Новый год. Париж! Здесь был ее первый дом - вначале двадцатого века. Над черной ночной Сеной - цветы фейерверков; под разноцветным дождем конфетти бурлящий карнавал заполняет все улицы от Луврской набережной до Триумфальной арки.

В сопровождении любовника (они охотились на крупную дичь в плейстоценовой тайге на месте будущей Сибири, и он так и не снял охотничьего костюма, а с плеча свисал «Спрингфилд») она пересекала палеолитовые дубравы Иль-де-ла-Сите. Там посреди кольца из огромных камней друиды в крашенных синим шкурах били в громадные барабаны под пылающими факелами; а топографические призраки метались по освещенному электричеством берегу из двадцатого века; ив небе танцевала флотилия светящихся облаков. Ее чуткий любовник объяснял все подряд, и прижимался к ней, чтобы она могла видеть вдоль его вытянутой руки. Ростом он был точно с нее и выглядел импозантно: лучистые синие глаза, русая, с проседью борода.

Астронавт. Генный пират. Императрица Виктория. Микки Маус.

- А кто такой Микки Маус? Он показал:

- Это мышонок, зверек с черной шкуркой и круглыми ушами.

Она прижималась к крепкому, теплому человеческому телу.

- Для зверька у него слишком умный вид. Это что, результат генных войн?

- Это знаменитый символ страны, в которой я родился. Мои соотечественники всегда предпочитали воображаемых существ реальным, потому-то моя родина и дала миру так мало хороших писателей.

- Но ты-то хороший писатель.

- Да, я был неплох, разве что в конце сломался. В моей стране вечно с писателями случается что-нибудь плохое. С одними рано, с другими поздно, но случается обязательно.

- Ой, что это у него?

- Лазерный меч. Воображаемое оружие, аутентичное для данного периода. Мои современники были помешаны на оружии и распрях. Мир они рассматривали как поле боя, на котором сошлись добро и зло. Потому-то войны считались делом достойным. Правда, их участники всегда придерживались совсем другого мнения.

Она спорить не стала. Прообразом ее спутника послужил известный Писатель XX века. Будучи отчасти человеком - частичным - любовник имел доступ к соответствующей информации в Библиотеке. И хотя она сама родилась в самом конце XX века, эту культуру давно успела забыть.

Барабанная дробь в капище позади них достигла волнующего апогея - и оборвалась. Священная жертва корчилась на круглом каменном алтаре, а верховный друид, ликуя, поднимал над головой все еще бьющееся сердце. Вне круга зрители хлопали и дружно поднимали бокалы. Один убеждал свою спутницу заняться любовью на алтаре. Друиды их не видели. Друиды - всего лишь куклы, для исторического колорита.

- Знаешь, мне надоело вроде…

- Понимаю. Эх, нам бы с тобой на Кубу махнуть, вот там в океане рыбалка - словами не передать. Или в Африку, на львов поохотиться. Мне это, помню, больше всего понравилось. Хотя здорово отвлекало от работы. Наохотился я тогда досыта…

- Кажется, я и от тебя устала, - перебила она. И любовник с вежливым поклоном удалился.

Кажется, она устала не только от него, но и от всего на свете. И когда это случилось, вряд ли теперь припомнишь. Если ничего нового открыть уже невозможно, какой смысл в вечной жизни? Вопреки всем ее надеждам эта ложная Земля, населенная двумя миллиардами кукол и частичных и десятью миллионами членов ее клайда, вернуть ей вкус к жизни не смогла. Пройдет еще год, и рассеется рой космических кораблей. Солнце, обычная звезда класса G2, превратится в сверхновую; не останется ничего, кроме собранной и каталогизированной Библиотекой информации. К этим сведениям она еще не притрагивалась. Быть может, это ее и спасало.

Она вернулась на карнавал, провела там три дня. Но, хоть и пробовала разные опьяняющие средства, отдаться празднику всей душой не смогла. И не смогла избавиться от мыслей о неудаче. Она собрала себе подобных, чтобы они обменялись воспоминаниями - воспоминаниями, которые охватывают пять миллионов лет и всю галактику. Но тьмы и тьмы ее «я», похоже, просто хотят забыть о своем существовании, им подавай только развлечения и удовольствия. Впрочем, для многих, впервые получивших тела, чтобы явиться на собрание, такое легкомыслие простительно - ведь с плотью через год они должны будут расстаться.

В третий день праздника она сидела в прохладных рассветных лучах за столиком кафе под открытым небом, в Jardin les Tuileries

[16], у большого фонтана. Точно из глины, кто-то лепил скульптуры из облаков, сквозь которые светило восходящее солнце. В кафе было яблоку негде упасть - и частичные, и куклы, и андроиды, и животные, и даже серебристый гиноид с гладким овальным зеркалом вместо лица. Кругом гудели крошечные сервомеханизмы, обслуживали гостей, среди которых было даже клубящееся облачко бусин размером с комара. Столетний маскарад заканчивался, гости возвращались в свою обычную форму.