Боярыня Морозова - Страница 2

Впервой московская ребятня в казаков играла.

Федосья с Дуней новости о героях Азова от матушки узнавали, матушка от Прокопия Федоровича.

Многое услышали и от учителя своего, от старца Нектария.

Старец Нектарий на Яике жил, на казачьей реке. Яицкие казаки осетров ловят, орду за реку не пускают – грабить русские земли.

Руки у старца Нектария умелые. Из дуба выстругал сестрам сабельки и по коню. Голова у коня – конская, с гривой, а дальше палочка. Садись и скачи.

Научил песенке казачьей.

– пели сестрицы.

Соседи завидуют яицким казакам. Пословицу сложили: «Не житье, а Яик».

Старец рассказывал сестрам о ловле огромных белуг – с корабль, о табунах диких лошадей, об удивительных степных озерах, где лебеди – островами, гуси да утки – тучами, где водится удивительная птица пеликан, а в степи, как хозяева, ходят-бродят дрофы.

В назначенный день великий государь Михаил Федорович допустил казаков к своей царской руке.

Атаману Науму Васильеву пожаловал тридцать рублей, есаулу Федору Иванову-Порошину – двадцать, казакам – по пятнадцати. Немалые деньги! Жалованье служилого казака в Московском царстве – пять рублей в год.

Федосья и Дуня в своей комнате устроили казакам царское угощенье. Вместо стола – ларец с гладкой крышкой, по сторонам – скамеечки. На скамеечках – куклы, чтоб похоже было, всем куклам Федосья наклеивала усы и бороды.

Вместо денег перед казаками клали речной жемчуг-уродец, который в девичьей отсеивали от окатного, крупного, серебристо-лунного.

Отец рассказывал: атаману казачьей станицы великий государь пожаловал на ежедневный корм в алтын шесть деньги, есаулу – четыре алтына, казакам по три. Атаману давали на день шесть чарок вина, три чары меда и три чары пива. Есаулу – четыре чары вина, две чары меда и две пива. Казакам – вина три чары, остального по две.

За каждого казака Федосья с Дуней выпивали воображаемые чары, а потом садились на палки, скакали и пели песню, пусть не донскую, но настоящую казачью.

В день пророка Малахии 3 января 1642 года великий государь Михаил Федорович указал быть собору.

На соборе печатник думный дьяк Федор Федорович Лихачев объявил именем государя: в Москву идет турецкий посол говорить об Азове-городе.

Государь спрашивал священников, бояр, дворян, гостей и служилых: дулжно ли удерживать за Московским царством взятый донскими казаками город Азов или отдать обратно? Это первое. И второе. Должно ли разорвать из-за Азова вечный мир с турецким султаном и ханом Крыма?

Лихачев от себя спросил собор о насущном:

– Принять Азов – все равно что объявить войну. Война с турками будет не на год и не на два. Откуда государю взять деньги и запасы на войну? Войско нужно кормить, войску нужны ружья, пушки, порох.

Духовенство ответило по обычаю своему: пусть государь сделает так, как ему, государю, угодно. Священство помогать царю радо молитвой, деньгами.

Бояре, окольничие, думные люди просили Михаила Федоровича принять Азов под его царскую руку.

Стольники и дворяне сказали твердо:

– Азовом не укротить в крымцах и в других поганых басурманах жажды войны и крови. Азов тебе, государь, и всей нашей земле принять и стоять за него крепко.

Священный собор, а стало быть весь народ, Азов принял и назвал Россией.

Но была еще государственная целесообразность. Управлял царством боярин Шереметев Федор Иванович.

Шереметев сказал Лихачеву:

– Азов надо вернуть. Война с турками затянется на годы. Не пришло время. Уверен, придет. Но торопить его все равно что исторгнуть из чрева матери недозрелый плод.

В Азов поехал царский посол Афанасий Желябужский, повез награду казакам: пять тысяч рублей. Был ему наказ: осмотреть крепость, можно ли поправить стены?

Однако казачья станица докладывала честно: от Азова остались одни камни. Казаки отсиделись от турок в подземельях. Новый приход султана обещали отбить. Что для этого надо? Десять тысяч ратников, пятьдесят тысяч всякого запаса, двадцать тысяч пудов пороха, десять тысяч мушкетов, денег 221 тысячу рублей.

Боярину Шереметеву и думному дьяку Лихачеву было ведомо: посол Мустафа Челебей падишахом Ибрагимом из Порты в Москву отпущен, но где он теперь – по морю плывет ли, в Крыму ли, в Диком ли поле?

Одно было явно: кремлевским людям казачья станица стала в тягость. Однако казаков не отпускали, царь ответа на челобитье Азова не давал.

Однажды Прокопий Федорович привез есаула казачьей станицы к себе домой, обедом кормил.

Сестрицы Федосья и Дуня глядели на казака в щелку от выпавшего сучка. У казака брови вразлет, усы и борода золотистые, лицо веселое, загорелое, а вот голова седая, как у старца.

Матушка Анисья Никитична сокрушалась:

– Волосы есаулу война выбелила.

Много чего рассказал есаул Прокопию Федоровичу. Пришло-де на них, казаков, турецкой силы видимо-невидимо. С пашами падишаха были под Азовом воины многих народов: сами турки, крымцы, греки, сербы, арапы, мадьяры, буданы, босняки, арнауты, волохи, молдаване, черкесы, два полка пехоты немецкой и другие немцы, мастера подкопов. И были в турецком войске умельцы начинять ядра огненным боем. Среди этих умельцев французские петардщики, шведы из Стекольни, итальянцы из Венеции. Страсть Божия! Но в первом же приступе казаки убили полдюжины полковников янычарских и двух полковников немецких, а с полковниками немецкими положили все шесть тысяч их солдат, а янычар – двадцать пять тысяч. Взрывами пороховых ловушек поубивали. А сидели казаки в осаде девяносто три дня!

Анисья Никитична и дочки ее поплакали, изумленные победой, какую Бог дал казакам. Ведь помощниками казаков против такой силы были казацкие жены и дети. И стреляли, и подкопы рыли, обороняясь от турок, спасая город и себя от злой погибели.

Когда есаул уехал, сестрицы пошли в отцову комнату, и Дуня взяла в руки ружье батюшкино. Взяла да не удержала, уронила бы, но Федосья подоспела. Тут Дуня и спросила старшую сестрицу:

– А ты бы по туркам-то стрельнула бы?

Федосья ружье поставила на место, подошла к иконе Спаса и крепко задумалась. Дуня к сестрице прижалась, сердечко бьется громко.

– Мы с тобой отроковицы, – сказала Федосья, обнимая Дуню. – Детям да отрокам Бог по молитве их дает. Без ружья.

Но перед сном старшая сестра призналась-таки:

– Дуня! Я про молитву тебе говорила, а сама бы стрельнула.

– И я! – сказала радостно Дуня. Но тотчас вздохнула. – У меня стрельнуть силы нет.

– А сил много не надо. Пороха на полку мушкета насыпь, фитиль поднеси, сам стрельнет.

– А ты бы казачкой хотела быть? – спросила Дуня.

– Мы с тобой дворянки московские.

И молчок.

Дуня ждала ответа, да сон ее сморил.

Тут Федосья и сказала:

– Какую Бог жизнь нам даст, ту и проживем.

Святки уродились лунные, потом жарили крещенские морозы, а перед Сретеньем было тепло, и слух по Москве пошел: казачий есаул московскому люду повесть сказывает об азовском сидении.

Матушка Анисья Никитична дочек взяла и поехали они за Яузу.

В церкви, в трапезной, были поставлены лавки и знакомый сестрицам есаул Федор – седая голова – читал по написанному:

– «Атаманы многие ж видели от образа Иоанна Предтечи течаху от очей ево слезы многия по вся приступы. А первый день, приступное во время, видех лампаду, полну слез от ево образа. А на выласках от нас из города все видеша басурманы – турки, крымцы и нагаи – мужа храбра и млада в одеже ратной, с одним мечем голым на боло ходящее, множество басурман побиваше. А наши не видели. Лито мы противу убитому знаем, што дело Божие, а не рук наших: пластаны люди турецкие, а сечены надвое!»