Боярский Сын. Рождение (СИ) - Страница 3

— И что же я должен выполнить, чтобы получить этот шанс прожить новую жизнь? — Почему-то мне не верилось в этот «сыр с маслом».

— Ты меня не понял, — вновь покачал головой Белобог, — новая жизнь — и есть твоя цель, ты проживешь жизнь как Матвей Волков, Одаренный шести Начал. И поверь уж моему опыту, эта жизнь будет яркой. Ну, а когда от тебя будут необходимы определенные действия, мы подскажем тебе об этом.

— Мы?

— Да, мы, днем могу прийти к тебе я, ночью — Чернобог, мы — две стороны одной монеты, день и ночь, свет и тьма, жизнь и смерть. Мы будем твоими Небесными Покровителями до твоей смерти.

— А что с самим Матвеем? Что стало с ним?

Белобог поморщился, но ответил:

— Он не хотел жить, точнее, полностью наоборот, он желал смерти. А с такими мыслями и желаниями не стоит входить в храм в день принятия Небесного Покровительства. Те, кто не обладают Волей жить, жизни не достойны. Его душа ушла на очищение по водам Реки Вечности, а это тело мы поместили твою душу, за это мы заплатили Норнам достойную цену…

— Но как вы хотите, чтобы я жил как Матвей? У меня ни его привычек, ни памяти, я его не знаю, и не думаю, что его дед Аристарх и сестра Софья не заметят разницы. — Я покачал головой.

— О, не волнуйся об этом, с этим мы поможем, память Матвея мы сохранили, и мы сольём её с твоей. — Белобог вытянул руку ладонью в вверх, на ней зажглась искра лазурного цвета, бог указательным пальцем показал на моё лицо, и искра, словно выстрел, прилетела мне в лоб, мгновенный жар, и я схватился за голову.

— Ну, это будет неприятно, но ты вытерпишь. Ведь и не такое терпел, — Он усмехнулся, опуская руку.

Из глаз брызнули слезы, голову сдавили кольца раскаленного металла, мне было больно, нет, не так. МНЕ БЫЛО БОЛЬНО! Словно сознание разорвали надвое — одна половина продолжала воспринимать всё окружающее и видеть Белобога, вторая просматривала огромный фильм в ускоренной перемотке, при этом запоминая его досконально. Это была жизнь Матвея. Вся его жизнь до семнадцатого дня рождения.

— Ладно, три дня беспамятства и галлюцинаций, и ты будешь помнить и знать всё, что знал и помнил Матвей, это не такая уж и высокая цена за начало новой жизни. А теперь будем прощаться, мы с братом придем, когда это станет необходимо! — Белобог махнул рукой, и туман вокруг окутал меня плотной белесой пеленой.

* * *

Ночь. Комната. Луна. Стол. Стул. Только нет аптеки и фонаря. Интересно, а здесь Блок получил такую же известность? Я — Матвей не особо уделял время литературе… Да вообще ничему не уделял время… О, как же можно быть такой амёбой…

Стоп! Я — Андрей Волков, в теле Матвея Волкова, я — это я, и никто более. У меня есть шанс прожить новую жизнь. Да, цинично, но парень сам не хотел жить. Значит, я воспользуюсь этим шансом! Молодое тело, здоровое тело. Теперь моё тело! Теперь я — Матвей! Его память — моя память, его прошлое — моё прошлое. Но будущее впереди только моё, мне сказали жить жизнь. Вот и буду жить…

Жизнь-то у парнишки, на самом деле странная была, ни мать не любила, ни с отцом не был дружен, с дедом разве что нормальные отношения были, да с младшей сестрой нормально общался. Мать и отец уже умерли, воспитывался лишь дедом в своём поместье под Искитимом, недалеко от Новосибирска.

И не могу сказать по воспоминаниям Матвея, что его ненавидели и презирали, нет! Скорее относились холодно и отстраненно, некоторые даже боялись, словно он был ходячим напоминанием о ком-то или о чем-то….

С этим ещё предстояло разобраться. А сейчас молодое и отдохнувшее тело требовало движения. Семнадцать лет, ноги мне в рот — вот это поворот! Вся жизнь впереди!

Я вскочил с кровати, скинув тяжелое одеяло на пол. Подскочил к умывальнику, умылся ледяной водой и критически осмотрел себя в зеркале. М-да, мог бы и собой немного заняться, все задатки есть, а за телом никакого ухода… Слишком тонкие руки, узкие плечи, такое ощущение, что задница и то шире, ей-богу, словно девица — принцеска с бледной кожей и на начальной стадии анорексии…Ну, ничего, мы это исправим.

Босиком, словно я снова услышал те далекие крики: «Рота, подъем! Босиком перед палаткой стройсь! В ногах вся сила! За мной вокруг полевого лагеря бегооом-марш!!!», я выскочил из усадьбы мимо разинувшего рот того самого мужичка, который был вчера со мной (кстати, а как его зовут-то?), я побежал вокруг усадьбы. Круг оказался небольшой, метров семьсот, но всё оказалось хуже, чем я думал, тело просто не обладало даже минимальным уровнем физической подготовки! Если первые два круга худо-бедно я пробежал, то следующие два прошли уже в эгиде бежим-идем, а пятый под лозунгом «мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…».

Когда я понял, что гарантированно закрыл обещанные себе три километра, то позволил себе перерыв в десять минут, дошел до качелей Софьи, сделал полный цикл разминки, как учили ещё в училище, добавил к ней гимнастику Гермеса, и, не найдя лучшего снаряда вокруг, сдвинул цепи качелей в сторону и начал подтягиваться на этой перекладине. Здесь тоже ничего хорошего не было — кое-как восемь раз, но, в конце концов, выполнил пятьдесят подтягиваний (последние десять были выполнены в десять подходов). Следом были отжимания — скручивания на пресс — приседания, всё по сто раз. Понимая, что для начала и этого уже достаточно, и завтра тело мне уже закричит: «ПРИВЕТ!», я довольный и уставший поплелся обратно в поместье со старой — доброй мыслью: «В здоровом теле — здоровый дух».

На крыльце меня ждал тот самый мужичок, нервно наминая в вспотевших ладонях кепку — восьмиклинку в мелкую черно — серую клетку.

— Матвей Александрович, вы меня так в гроб сведёте! Мне же Аристарх Прохорович наказал, чтобы я к нему сразу же бежал, как только вы в себя придете! Вот так прям и сказал: «Гаврила! Чтоб у меня быстрее пули был, как только Матвей проснётся!» А как я ему доложусь о вас, когда вы носитесь по всему поместью как ураган! Вы же три дня назад в обморок свалились от того, что до храма дошли! Нельзя вам ещё перенапрягаться. Никак нельзя! Ну как же…

— Гаврила! — Я прервал эту тираду словесного водопада на меня (ну хоть имя узнал, и то радость!) — Хватит зудеть, как комар над ухом. Хотел бы деду доложить, так уже бы порог его покоев обивал! Сам прекрасно знаешь, что Аристарх Прохорович проснется через… — я посмотрел на огромные часы в прихожей усадьбы, стрелки которых были видны даже со входа, — через полтора часа, вот тогда и доложишься, можешь и про утреннюю разминку поведать. А перед дедом я сам отвечу, чай не маленький. Тоже мне нянька нашлась…

Я уже развернулся и двинулся к входу в поместье, но Гаврила не унимался:

— Да зачем так убиваться-то⁈ — Не сдавался он.

Я остановился и повернул лишь голову, глядя на Гаврилу одним глазом, ответил:

— Пора наверстывать упущенное. Коль раньше о себе не позаботился, будем добиваться всего ударными темпами. Как говорили латиняне «Amat victoria curam», что в переводе значит «Победа любит старание». Я сейчас умоюсь и отправлюсь в библиотеку, завтрак и обед прикажи подать туда. Если Аристарх Прохорович изволит меня видеть сегодня, то пришли за мной или сам приходи и позови, вопросы будут?

— А вечером?

— А вечером, мой друг Гаврила, я думаю, меня заберет в своё царство его величество Морфей. Иначе завтра я так рано не смогу встать…

Я повернулся и вошел в поместье, махнув Гавриле рукой на прощание. На моем лице гуляла странная улыбка, а Гаврила так и стоял с удивленным выражением на лице, пока я не поднялся по лестнице на второй этаж.

* * *

Разговор с князем не состоялся в этот день. И на следующий тоже. Единственное, что ждало меня на следующий день — ноющая боль по всему телу. Оно просто говорило мне: «Жить лениво — прекрасно, мы прекрасно же жили, хозяин, ну на кой оно нам надо⁈», но телу так просто не объяснишь, что теперь хозяин новый, а как известно по старой поговорке «Новая метла по-новому метёт». Дорогой родственник отправился вновь в Новосибирск, как сказал Гаврила, который следовал за мной просто по пятам, вернётся глава рода только через неделю. Я же всю неделю посвятил библиотеке и спорту. Тело выло, ныло, но я каждое утро заставлял его вставать и заниматься своим физическим воспитанием. Пересмотрел питание (ну, хоть диетология не мой профиль, но я всё же врач, и основы худо-бедно помню), чем очень удивил Марфу Петровну, о которой говорил Гаврила, когда я впервые его увидел.