Бородуля - Страница 10
— он гордо взял эту медаль и повесил себе на шею.
Замечательно, что в этих несолидных поступках не было и тени шутовства. Они были естественны, как поступки ребенка. Это чудесно почуяла наполнившая зал молодежь, которая никому не простила бы кокетства и фальши.
Когда Бородуля в ответ на одну приветственную речь откровенно сказал: «Мне очень приятно, что я такой знаменитый», все засмеялись безо всякой иронии.
Вообще чествование вышло на славу. Аудитория загудела от радости, когда встал один даровитый поэт и продекламировал такие стихи:
— Чудесно! — сказал Бородуля. — Я только не понимаю, какая такая замбога…
— Замбог — заместитель бога! — закричала толпа. Бородуля приосанился и важно поправил медаль.
В эту минуту он чувствовал себя новым Саваофом.
Последний угол
(Несколько слов о «Бородуле»)
«Бородуля ж. новг. мужлан, бородатая баба, мужевидная женщина. Бородуля не мужик».
Эту ценную информацию сообщает нам словарь Даля. Фамилия «Бородуля» нет-нет, да встречается. Подслушал К. И. Чуковский новгородский говор, услышал где-то занятную фамилию — и…
Ничего подобного. Чуковский, почитатель и исследователь творчества Некрасова, позаимствовал «бородулю» прямиком из набросков к поэме «Без роду, без племени» (1877). Некрасовский бродяга «без роду, без племени» находчиво отвечает грозному начальнику:
«…начальству смешно, и бродяга обошелся без наказания», — пояснял Некрасов А. Н. Пыпину. И дал сноску: «Бородуля — баба с бородой».
Вторая половина 1925 г. выдалась тяжелым для Чуковского временем — «Крокодил» и «Муха-Цокотуха» были запрещены, фининспекция конфисковала мебель. Дневник Чуковского переполнен в те месяцы неврастеническими описаниями подлинных и мнимых болезней: «Я все еще лежу (малокровие)…», «Лежу в инфлуэнце», «Болит правое ухо, правая часть головы, ни читать, ни писать, умираю…», «Бессонница. Нарывает мизинец на правой руке. Болит ухо. Болит сердце. Такое чувство, будто вся кровь у меня выпита» и пр.
Работать над «Бородулей» Чуковский начал летом 1925 г. в очевидной надежде поправить свои житейские и литературные обстоятельства. «Пишу свой идиотский роман, — левой ногой — но и то трудно» — заносит он в дневник 5 сентября. К ноябрю роман обрел название: «Роман мой „К К К“ все еще не кончен» (запись от 4 ноября). Самая пространная запись о романе была сделана 17 декабря:
«Только что написал в своем „Бородуле“ слова: Конец пятой части.
Три четверти девятого. Ура! Ура! Мне осталась только четвертая часть (о суде), за которую я даже не принимался. И нужно вы править все. И боюсь цензуры. Но главное сделано. Вся эта вещь написана мною лежа, во время самой тяжелой болезни. Болезнь заключается в слабости и, главное, тупости. Больше 5 часов в течение дня я туп беспросветно, мозги никак не работают, я даже читать не могу.
Лежать мне было хорошо. Свой кабинет я отдал Коле на день и Бобе на ночь, а сам устроился в узенькой комнатке, где родилась Мура, обставил свою кровать табуретом и двумя столиками — и царапаю карандашом с утра до ночи. Трудность моей работы заключается в том, что я ни одной строки не могу написать сразу. Никогда я не наблюдал, чтобы кому-нибудь другому с таким трудом давалась самая техника писания. Я перестраиваю каждую фразу семь или восемь раз, прежде чем она принимает сколько-нибудь приличный вид. Во всем „Бородуле“ нет строки, которая была бы сочинена без помарок. Поэтому писание происходило так: я на всевозможных клочках писал карандашом черт знает что, на следующий день переделывал и исправлял написанное, Боба брал мою исчерканную рукопись и переписывал ее на машинке, я снова черкал ее, Боба снова переписывал, я снова черкал — и сдавал в переписку барышне „Красной газеты“. Оттого-то в течение 100 дней я написал 90 страниц, — т. е. меньше страницы в день в результате целодневного и ежедневного напряженного труда. Ясно, что я болен. У меня вялость мозга. Но как ее лечить, я не знаю».
Как и почему роман «К. К. К.» стал «Бородулей», нам предстоит увидеть. А пока что идут переговоры с редакцией «Красной газеты». Несмотря на все трения Чуковского с цензурой и литературными чиновниками, редакции очень хотелось бы подписать публикацию именем популярного писателя. Чуковский непреклонен. 25 декабря он записывает в дневнике:
«„Бородуля“ у меня написан почти весь — I, II, III, V части и эпилог. Был у меня вчера Мак из „Красной“, убеждает меня дать свою фамилию, но я не хочу. Доводы я ему привел, не скрывая. Сейчас вышла книга Боцяновского о 1905 годе. Там была заметка обо мне. Госиздатская цензура выбросила: „Не надо рекламировать Чуковского!“ В позапрошлом году вышла моя книга о Горьком. О ней не было ни одной статейки, а ее идеи раскрадывались по мелочам журнальными писунами. Как критик я принужден молчать, ибо критика у нас теперь рапповская, судят не по талантам, а по партбилетам. Сделали меня детским писателем. Но позорные истории с моими детскими книгами — их замалчивание, травля, улюлюкание — запрещения их цензурой — заставили меня сойти и с этой арены. И вот я нашел последний угол: шутовской газетный роман под прикрытием чужой фамилии. Кто же заставит меня — переставшего быть критиком, переставшего быть поэтом — идти в романисты! Да я, Корней Чуковский, вовсе и не романист, я бывший критик, бывший человек и т. д.»
Начало публикации романа было намечено на 25 января 1926 года. Чуковский ждал этого дня с нетерпением, однако писателя постигла очередная неприятность… Обратимся вновь к дневнику (запись от 24 января 1926):
«Оказывается, в Ленинграде бумажный кризис. Нет ролевой газетной бумаги. Образовалась особая комиссия по сокращению бумажных расходов — и эта комиссия, вначале решившая закрыть одну из вечерних газет, теперь остановилась на том, чтобы предоставить каждой газете не шесть и не восемь страниц, а четыре! Вследствие этого для моего романа нет места! Роман отлагается на неопределенное время».
Наконец, 15 мая 1926 г. в вечернем выпуске «Красной газеты» началась публикация многострадального «Бородули». Роман печатался микроскопическими порциями до 18 июня («„Бородулю“ я, было, начал читать, но давалось это в газете такими крошечными огрызками и огарками, что я со второго же номера бросил: это все равно, что чайной ложкой щи хлебать» — писал Чуковскому Е. Замятин). А далее последовал взрыв.
Все дело в том, что публикация романа сопровождалась своеобразной литературной игрой. Чуковский дал в газете предисловие к роману, где уверял, что эту диковатую фантастическую прозу ему принес «курчавый брюнет», сочинитель стихотворных реклам. Редакция, в свою очередь, высказывала обоснованные «подозрения»: роман написал Чуковский («его стиль, его язык»). Никак нет, твердил Чуковский, «имя подлинного автора — Ермолай Натощак». «Еще в двух номерах редакция препиралась по этому поводу с Чуковским, а затем началась публикация „Бородули“ — но под именем „Аркадий Такисяк“!» — отмечает автор ЖЗЛовской биографии Чуковского (М., 2006) И. Лукьянова.