Борис Пастернак - Страница 28
Эту жалобу человека, которому никогда не суждено быть понятым, он опубликовал сначала в переводе на английский язык в «Morning Post» [136], а затем и по-русски в одном из нью-йоркских русских журналов. Но всемирная известность Пастернака становилась настолько неудобной для советского правительства, что в феврале 1959 года, по случаю официального визита в Москву премьер-министра Великобритании Гарольда Макмиллана, Хрущев, у которого неуправляемый литератор всегда был на подозрении, причем подозрительность эта росла с каждым днем, постарался удалить из столицы несчастного нобелевского лауреата. Но куда? Идеальное решение нашла жена Бориса, находчивая и деятельная Зина: они уедут вдвоем в такую любимую обоими Грузию — к Нине Табидзе, которая давно их приглашала, и забудут там обо всем этом политическом и литературном содоме.
Вдали от Москвы и ставших уже привычными неприятностей Пастернак действительно несколько дней дышал спокойно. Но после выхода в свет и признания его книги ему вдруг показалось, что теперь его удел — трагическое безделье. До появления «Доктора Живаго» из печати все его время было заполнено работой над романом, и только один страх терзал его с каждым днем сильнее: вдруг болезнь или смерть помешают ему закончить работу. И вот он свободен — свободен от страхов, свободен от надежд, свободен от повседневного труда… свободен — от смысла существования. Его жизнь опустела, как его рабочий стол: нет ни рукописи, ни серьезного замысла. Переполненный и опустошенный одновременно, Борис использовал «чересчур длинный отпуск» для прогулок с женой и Ниной Табидзе, развлекая их воспоминаниями о своей тайной Нобелевской премии. Между тем, украдкой присматриваясь к мужу, Зина заметила, как он бледен, и забеспокоилась. Вернувшись в Переделкино, она стала настаивать на визите к врачу, но Пастернак отказался: он спешил снова засесть за работу — в голове его к тому времени поселилась идея пьесы. Действие ее должно было происходить в эпоху реформ Александра II, а рассказать драматург собирался об отмене крепостного рабства и переменах, с этим связанных. Даже название придумал: «Слепая красавица». Сюжет чрезвычайно волновал Пастернака, и он принялся работать так рьяно, что казалось, даже помолодел.
Ему нужны были документы — и он принес целую груду исторических сочинений, взятых в библиотеке Дома творчества писателей, на свою переделкинскую дачу и читал эти книги, пока не отказывали глаза — едва ли не до утра. Ему представлялось, что эта драма может служить эскизом картины социального развития России, ему представлялось, что он воздаст в ней должное русской душе, способной сохранить себя при любых переменах. Чтобы оживить диалоги главных действующих лиц — одни из них должны были отражать точку зрения западников, другие — славянофилов, он намеревался даже ввести в число персонажей Александра Дюма, который в прошлом веке совершил путешествие по России.
Борис забавлялся со своими «марионетками», а Зина умоляла его поберечься. Пастернаку не нравились эти разговоры, и он упрямо отвечал, что ему абсолютно необходимо закончить пьесу, и это всего лишь вопрос дней, и вообще он предпочел бы умереть за письменным столом, а не на больничной койке. Впервые он заговорил на эту тему в письме Жаклин де Пуайяр, посланном ей 14 ноября 1959 года: «…если Богу будет угодно и я доживу до того времени, когда окончу пьесу, и если я ее кончу, тогда нам предстоит обширное поле деятельности, предприимчивости, новых знакомств и отношений еще более широкого охвата, чем это было в случае Доктора. <…>…я уже на пороге зарождающейся действительности и полного освобождения от Доктора и всех связанных с ним дел (не в смысле отречения от него, наоборот, в смысле замещения его произведением, которое продолжит его и углубит)». В том же письме Борис намекает на условия, при которых Жаклин могла бы заключить по его поручению контракт о передаче прав на перевод его романа и стихотворений на многие языки. Отказавшись от денежного вознаграждения, полагавшегося лауреату Нобелевской премии, он не хочет терять причитающиеся ему как литератору доходы и поручает Жаклин де Пуайяр следить за регулярностью денежных поступлений. Он рассчитывает на нее как на свое доверенное лицо, способное обязать издателя — кто бы он ни был — выполнить такое условие: «Пусть он посылает нам каждые три месяца, четыре раза в год… примерно такие же суммы, как летом мне была передана от Вас милой кавалерист-девицей Д.» [137].
Эта странная «кавалерист-девица Д.» была на самом деле мадемуазель Дуровой, правнучкой героини наполеоновских войн, сражавшейся на стороне русских. Наверное, эта любезная особа имела обыкновение оказывать услуги друзьям, перевозя неподконтрольные таможне деньги через границу. Такая налаженная «система снабжения» позволяла Пастернаку надеяться, что для него и для его семьи время непреодолимых финансовых трудностей осталось позади. Время от времени он мечтал даже о том, чтобы выйти из своей берлоги и снова стать если не светским человеком, то по меньшей мере — общительным.
Нежностью и доводами рассудка Зина добилась от мужа согласия пойти с нею 11 сентября 1959 года на концерт Нью-Йоркского филармонического оркестра, которым дирижировал Леонард Бернстайн. Пастернака познакомили с маэстро, и он, сказав несколько комплиментов под восторженные выкрики зала, немедленно сбежал, сбежал тайком, с видом преступника, боящегося, что его поймают. Один только вид толпы приводил его в ужас, ему хотелось скорее попасть домой, оказаться в тишине, за своим письменным столом, над рукописью «Слепой красавицы». Иногда он говорил, что «Слепая красавица» для него — символ России, на такой долгий срок позабывшей и о своей красоте, и о своем великом предназначении.
Пастернак надеялся закончить пьесу к зиме. С первыми же осенними заморозками он почувствовал себя хуже, и день ото дня ему становилось все труднее взяться за перо. Разумеется, в минуты предельной усталости он мог утешаться тем, что в это самое время в Париже на русском языке выходит новый сборник его стихов — «Когда разгуляется», разумеется, его грела мысль о том, что один из стокгольмских театров готов купить права на постановку «Слепой красавицы» уже сейчас — когда драматург еще не закончил последнего акта. Но — возможно, в связи с изобилием его почетных достижений, а возможно, причиной стали сами эти успехи — Пастернак внезапно почувствовал, насколько тщетны, бесцельны все дополнительные усилия. Потеря энергии, головокружения, одышка усиливали его нервозность до такой степени, что она стала болезненной.
Узнав, что после разрыва со своей бывшей любовницей, Ольгой Ивинской, Борис все-таки продолжает поддерживать с нею теплые дружеские отношения, жена принялась осыпать его едкими упреками. Но, и обвиняя, Зина не могла его не жалеть. Во время одного совсем уж бурного объяснения Борис признал свою вину и пообещал, что теперь-то точно Зине не на что будет пожаловаться. Никогда. Зина успокоилась, тучи рассеялись. Вот только Борису становилось все хуже и хуже.