Борьба с подземной непогодой (журн. вариант) - Страница 3

— Тася, мы сегодня будем заниматься алгеброй?

— Девочка устала, пусть посидит, — отвечал Петр Иванович, — всеобщий защитник.

Но Тася начинала торопиться и, суетливо схватив тетрадки, исчезала за дверью… С ее уходом сразу становилось тихо а скучновато. Никто не смеялся, не пел, не восторгался и не ахал. Петр Иванович, скомкав рассказ, говорил потягиваясь…

— Пожалуй, и я пойду поработаю…

— На боку лежа? — спрашивала сердито Катерина Васильевна.

Петр Иванович, игнорируя нападки, важно удалялся в спаленку и плотно затворял за собой дверь. Через минуту из спаленки доносился стук сброшенных сапог и скрипение кровати.

За ним поднималась и Спицына. Пройдясь по комнате, Ковалев спрашивал Виктора:

«Завтра тоже лететь? Тогда надо выспаться, пожалуй». Виктор оставался один, задумчиво разглядывал тропические узоры на замороженном окне и часто… чаще чем нужно, перед ним появлялось смуглое лицо с черными бровями.

Довольна ли ты собой, Елена? Уютно ли тебе в увешанной расписными тарелками квартире Тартакова, любителя редких вещей? Спокойна ли твоя совесть, когда в комоде ты натыкаешься на заброшенный диплом геолога-разведчика? Случается ли тебе лечь в постель в 9 часов, потому что до рассвета нужно вылететь в поле? И вспоминаешь ли ты человека, который думает о тебе на Камчатке?

Летом вертолет шел нарасхват. Сорок пять километров до сопки Горелой он покрывал за четверть часа. Сложный поход превращался в простую прогулку. Вместо того, чтобы тратить несколько дней на дорогу в оба конца и три часа трудиться на сопке, работники станции могли посещать вулкан ежедневно, выезжать туда, как на службу на восемь часов, возвращаться домой к обеду, а ночью отдыхать в своей собственной постели. Но, к сожалению, вертолет поднимал только одного пассажира и во избежание споров Грибов установил строгую очередь.

Но вот наступила зима и под снежными сугробами исчезли геологические обнажения. Геологи стали пропускать очередь. Пришла пора разбирать, описывать, изучать под микроскопом собранные летом образцы. Изредка, если низкие облака закрывали вулкан на целую неделю, Грибов подымался над ними, чтобы внести в журнал привычное «курится» или «клубится». В остальные дни вертолег скучал в ангаре, а возле него томился летчик Ковалев.

С приездом Виктора все изменилось. Каждый день за завтраком, стараясь не глядеть в окно, Виктор задавал один и тот же вопрос:

— Ну как, Степа, погода летная?

В ноябре летная погода — редкость. Чаще за окном хозяйничает ветер, словно дворник разметает сугробы, жалобно скулит в печной трубе, хлопает ставнями. Облака густой пеленой застилают небо и лиственницы на ближнем холме царапают их темные животы.

— Такой вопрос можно задавать только сидя спиной к окну, — замечает Грибов с усмешкой.

Ковалев делает вид, что он не понял.

— А что, не кончили вчера? — спрашивает он, выгребая ложкой консервы.

— Немножко осталось, Степа. На северном склоне пониже ложбины.

— Ну, если осталось, значит полетим. — Летчик берет шлемофон и уже возле двери говорит наставительно:

— Для Ковалева не бывает нелетных погод.

Он очень доволен, что есть возможность показать свое искусство. Летом летать не хитро, а вот сейчас, когда ветер съедает половину скорости, когда земля укутана облаками и весь путь туда и обратно нужно вести машину по приборам, полет становится заманчивым. Ковалев любит рискованные полеты, но без нужды, для собственного удовольствия он не сделает лишнего километра. Если кто-нибудь хочет лететь в Петропавловск, Ковалев придирчиво выспрашивает: почему, зачем, кто разрешил, и хорошая ли погода на трассе, и какая облачность над аэродромом. Но Виктор избавлен от допросов. Ковалев тает: — Виктору нужно лететь для съемки, Виктор работает ежедневно в любую погоду, и летчик считает делом чести в любую погоду доставить Виктора на вулкан. «Нелетных погод не существует, — говорит он, — из-за меня простоя не будет».

Виктор начал с самой обыкновенной съемки. Прежде всего, ему нужно было иметь очень подробную и точную карту вулкана со всеми буграми, ложбинами, приметными скалами. И повсюду на склонах вулкана Виктор расставил металлические буйки (металл легче было разыскивать с помощью радиолокатора).

Без самолета Виктор провозился бы с этой работой два года. С помощью летчика он управился за две недели. Вся съемка производилась с воздуха, иногда в сплошном тумане. Металлические буйки служили ориентирами, расстояние между ними определялось по приборам, высота самолета над землей — с помощью радиолокатора.

Всего было сделано около сотни профилей. В них нелегко было разобраться и для наглядности Виктор вылепил модель вулкана из воска. На восковой горе булавками были обозначены опорные буйки, а все заметные холмы, овраги и потоки застывшей лавы получили имена. Чтобы не утруждать себя придумыванием, Виктор называл их в честь московских улиц. Так появились на крутых склонах вулкана Сретенка, Солянка, Волхонка, Стромынка, Матросская Тишина. Сретенка представляла собой непроходимое ущелье с отвесными стенами, заваленное вулканическими бомбами. Солянка была замечательна выходами газов, образовавшими ярко-зеленые пятна на скалах. Бумажки с названиями были наклеены на восковом двойнике вулкана. А внутри модель была пустая. Ведь до сих пор никто не знал, что там находится.

Но вот подготовка закончилась и Виктор мог приступить к основной, самой интересной работе — внутренней съемке вулкана. Работа началась сверху — от основного кратера. Каждый день ровно в 9 часов утра Ковалев сажал вертолет на снежное поле где-нибудь на макушке горы. Виктор лопаткой отрывал квадратную ямку и ставил трехлучевой генератор на землю или на утрамбованный снег.

Но вот все готово и проверено. Глядя на секундомер, Виктор последовательно нажимает три кнопки: белую, красную и зеленую. Невидимые лучи трех сортов устремляются в глубины. Они скользят в подземной тьме по пластам застывшей лавы, толщам слежавшегося пепла, или погребенного льда. Первые из них (условно их называют — «белыми») — самые медленные. Это они создают в глубине зеркало для догоняющих их «красных» и «зеленых» лучей. Отразившись, лучи второго и третьего сорта возвращаются в аппарат, чтобы доложить о своих странствованиях. Их рапорт автоматически записывается на цветную пленку. Виктор снимает аппарат и медленно бредет к следующей точке. Склоны не крутые, но быстро ходить невозможно. После резкого подъема на высоту четырех с лишним километров болят уши и голова. Трудно дышать, усталость пригибает к земле, после десяти шагов тянет присесть, отдохнуть. Но Виктор не позволяет себе терять время на отдых. Короткий зимний день подгоняет его. Установка аппарата, выравнивание, переноска отнимают много времени. Только успеешь развернуться, сделать 6-7 съемок, глядь — уже сумерки, с синеющим фоном сугробов сливается вертолет, прикорнувшая на снегу стрекоза, и Ковалев торопит:

«Пора, на станцию домой. Тася не любит, когда опаздывают к обеду».

Снова плывет под вертолетом вздыбленная, расколотая, измятая земля, молодые вулканы с дымком, древние — с вершинами, сорванными взрывом, со склонами, изъеденными талой водой, с озерами в отслуживших кратерах. Виктор смотрит за борт, но привычная красота уже не волнует его. Он ищет знакомые извивы реки и думает: «Еще километров двадцать. Скоро уже дома».

Пока он заканчивает третью тарелку, мастер на все руки, расторопная Тася, уже проявила пленки. Конечно, можно отложить их на часок для просушки, и пока они сохнут, подремать немножко. Но как удержаться от любопытного взгляда, как не посмотреть, что же удалось найти сегодня? И осторожно разворачивая сырые пленки, Виктор рассматривает на свет красные и зеленые полосочки. Эти полоски — условный язык аппарата. Его еще нужно перевести на русский. Но Виктор хорошо понимает язык аппарата и умеет читать его «с листа», «без словаря».