Борьба с подземной непогодой (журн. вариант) - Страница 25

— Надо взрывать срочно, через час будет поздно, — сказал инженер. — И рвать в мелкие кусочки, чтобы обломки не мешали лаве.

— А как добраться до машины?

— Свяжем шесты, подсунем заряд поближе.

— Шесты коротки. Здесь метров десять, не меньше. Правильный взрыв не получится. Лучше бы перебраться.

Старший подрывник остановился в затруднении. Десять метров лавы — невинной снаружи и наполненной нестерпимым жаром внутри — отделяли людей от механизмов. Положить заряд перед лавой на расстоянии 10 метров от комбайна? Получится ли нужный эффект? Связать заряд и забросить его, как бомбу? Но при броске могут выскочить взрыватели, или еще хуже — взрыв произойдет прежде, чем люди отойдут хотя бы на шаг.

И рабочие стояли в раздумье. Все они понимали опасность. Лава могла прорваться каждую минуту, сокрушить комбайн и сжечь их. Но думали они не о себе, они пришли спасать общий труд. Лавопровод под угрозой — это понимали все. Инженер, кроме того, понимал, что под угрозой и паропроводы. Давление в пещере упало, лава поднимается, она может закупорить скважины, пробуренные с таким трудом.

И тогда Мочан одним движением вскочил на полузастывшую лаву. Это было в его стиле: рискнуть, и дело с концом. Две-три секунды, короткая перебежка, прыжок в дверь, и вот он, поджав ноги, сидит на горячей станине… В одном месте лава продавлена, — виден огненный, медленно затухающий след. Если бы не асбестовые подошвы, Мочан остался бы без ноги.

Ему стало весело от собственной смелости и ловкости, оттого, что он не побоялся принять вызов вулкана. Какая-то белая фигура пыталась последовать за ним, но провалилась по щиколотку. Неудачника подхватили подмышки и вытащили на твердую почву.

— Не надо, — крикнул Мочан. — Я справлюсь. Я умею.

Волей-неволей все остальные вынуждены были только помогать ему. Старший подрывник приказал всем молчать, он один давал советы и указания. Подрывники ловко увязывали в пакеты бруски взрывчатки, такие безвредные с виду, похожие по цвету и на ощупь на воск.. С помощью шестов пакеты подталкивали к Мочану, а он уже, перелезая через рычаги, распределял взрывчатку между деталями комбайна, снабжая брусочками каждый шкив, каждый вал, каждый короб, стойки, лапы, щиты. Мочан работал с увлечением, с подъемом, хотя как механик жалел умную машину, которая проделала такую сложную работу, а теперь обречена была стать грудой обломков. Но спасти комбайн, врастающий в раскаленную лаву, было уже невозможно. Надо было спасать многомесячный труд людей.

— Шнур отрезай ровно! Тяни его на станину. Не оставляй лохматых концов! Вставляй в капсюль осторожно! Подложи асбеста, чтобы шнур не загорелся, — командовал старший подрывник И хотя Мочан знал все эти мелочи, он, не огрызаясь, повторял с воинской четкостью: «Есть, на станину». «Есть, подложить». Он понимал, что подрывник обязан напоминать ему правила, обязан давать советы. Подрывник как бы тренер, а Мочан — чемпион. Тренер лучше знает, как надо бегать, но бежать и бороться за приз предстоит все-таки ученику, а не тренеру.

Остатки взрывчатого вещества были увязаны в один узел, и Мочан, маневрируя между рычагами, доставил узел к самому забою. Зубья комбайна были уже целиком залиты лавой. Лава продавила оконце и, падая на пол, растекалась огненными лепешками. Стальные листы гнулись под ее напором. Вулкан обжигал лицо своим огненным дыханием. Жара доходила здесь до 400 градусов. Температура лавы и металлических деталей была еще выше. Только асбестовый костюм спасал Мочана. Но стеклянное окошечко шлема успело накалиться. Неосторожно коснувшись стекла, Мочан обжег кончик носа.

Это произошло в самый ответственный момент. Мочан как раз включал часовой механизм подрывной машинки. Внимание его было занято, он даже не мог выругаться для облегчения. Но вот пружина заведена, стрелка поставлена на 150. 150 минут, двух с половиной часов было вполне достаточно, чтобы люди успели покинуть лавопровод. Задерживать взрыв надолго не стоило, потому что лава могла разорвать или сжечь проводку.

Больше делать было нечего. Мочан выбрался из машины, стремительно пробежал 10 метров по лаве и, спрыгнув, доложил:

— Минирование закончено Взрыв — через 2 часа 30 минут.

— Хорошо, молодец! — сказал старший подрывник. — Но все-таки я проверю, что ты там накрутил.

А на обратном пути Мочан почувствовал себя худо. Он был здоровым человеком с крепким сердцем и нормальными легкими, но даже его организм не выдержал резкого перехода от прохладного и разреженного воздуха горных высот к жаркой духоте подземного хода. С самых первых шагов Мочан чувствовал себя не в своей тарелке, но старался не отставать от других. Ему было жарко, трудно дышать, тяжело нести мешок со взрывчаткой, тяжело подниматься в гору. Он доплелся до комбайна позади всех, но здесь забыл об усталости и о жаре. Так в пылу сражения бойцы не помнят о ранах, если победа для них дороже жизни.

Но когда сражение кончилось и осталось только уносить ноги, Мочан снова заметил духоту и усталость, сырость в ногах, нестерпимый зуд на спине, липкий пот на лбу и жгучую боль на самом кончике носа. Не один Мочан выбился из сил. Хотя идти под гору и без груза было заметно легче, все же вереница белых фигур растянулась почти на полкилометра. При этом резко выделялись две группы: впереди ровным шагом шли привычные ковалевцы, а сзади, спотыкаясь, брели те, кто попал в лавопровод впервые, — подрывники, Мочан и другие бурильщики его бригады.

Мочан шел замыкающим. Опустив голову, он смотрел на шаркающие по полу асбестовые пятки впереди идущих. Бесконечный коридор вдали превращался в точку. Мочан старался не глядеть туда, очень уж много шагов надо было сделать еще. Он говорил себе: «Досчитаю до тысячи, тогда подниму голову». Счет отвлекал от мыслей об усталости.

Здесь-то Мочан и проштрафился.

Внезапно он ощутил в груди у себя сердце. До сих пор оно работало молча и никогда не давало о себе знать. А тут появился в груди этакий болезненный комок, словно птица бьется за ребрами, требует облегчения. Какое может быть облегчение? Костюм не снимешь, термометр на стенке показывает 170 градусов. И отдыхать некогда, часовой механизм включен, неумолимо отсчитывает минуты до взрыва.

Позвать на помощь? Кого? Впереди двое тащут третьего. Они заняты, помочь не могут. Нет-нет, он бригадир, он сам как-нибудь… Дух переведет и догонит…

А потом Мочан понял, что ничего не видит. Смотрит широко раскрытыми глазами, а впереди тускло — зеленая мгла, цвета вылинявшей гимнастерки. Голоса и шаркающие ноги ныряют в эту мглу. Мочан слышит странный звук, будто что-то твердое стучит в его шлем…

Проходит секунда, а может быть, и полчаса. Мочан еще раз открывает глаза и видит прямо перед собой (теперь он отлично видит) полукруглую облицовку перекрытия. Почему же не стену, а перекрытие? Мочан постепенно соображает, что перекрытие оказалось перед его глазами по той причине, что сам он лежит на полу, а лежит потому, что упал, а упал, потерявши сознание, падая, ударился шлемом о плиту и, вероятно, слышал именно этот удар. Когда это было? Сколько времени он лежит здесь?

— Эй, парень, ты что, глупый? Нашел место, где спать. Взрыв через 10 минут. — Озабоченные глаза Ковалева смотрят на Мочана через два стекла.

— Ах, это вы, Григорий Онисимович! Вам плохо?

Мочан поднимается на ноги медленнее, чем хотелось. 10 минут до взрыва! А близко ли выход? Целых два километра? Бежать, что есть мочи, скорее бежать!!!

Но вялые ноги не могут бежать, что есть мочи, и живой комок в груди протестует. Сердце требует покоя.

— Худо мне, Степан, — говорит Мочан неожиданно тоненьким и жалостливым голосом.

— Ничего, крепитесь. Это тепловой удар, у нас в Духовке часто бывает. Вам полежать бы, да нельзя. Идемте, я помогу.