Борьба или бегство (СИ) - Страница 9

– Думал, это небо!

– Ну да, – рассеянно ответила она.

Она продолжала менять цвета: жёлтый, оранжевый, фиолетовый. К моему удивлению, небо действительно получалось невероятно живым. Как ни странно, оно казалось более реальным, чем если бы Надя изобразила его голубым.

Она рисовала больше часа. Мне хотелось продолжить прогулку, но я не смел прерывать Надю, настолько она была поглощена процессом. Поэтому я просто любовался её руками и длинным носом. Когда она отстранялась, чтобы посмотреть на результат своего труда, то кончик носа слегка двигался, выражая то ли сомнение, то ли одобрение.

Когда скетч был готов, она просто захлопнула альбом и повернулась ко мне:

– Пойдём гулять?

Я не мог не улыбнуться в ответ.

Мы прошли мимо храма Спаса на Крови, через Михайловский сад, а затем – по арочной галерее в Летнем саду. Листва ветвей, оплетавших галерею, мягко шелестела на ветру. Мы вышли к Неве и через пару минут ступили на Троицкий мост.

Солнце грело не по-весеннему жарко. Шпиль Петропавловского собора пылал так, что на него невозможно было смотреть. Мы приближались к середине моста. Каждый шаг по раскалённому асфальту ощущался до странного явственно. Пространство как будто расширялось, впуская в панораму новые и новые объекты. От покачивания корабликов на периферии зрения у меня слегка кружилась голова.

Моя синяя футболка-поло оказалась слишком плотной для такой погоды и промокла от пота. Она облепила тело, и я внезапно осознал – однозначно и бесповоротно – что выгляжу в ней слишком худым. А уж как глупо с моей стороны было надеть кеды, а не сандалии! Наверняка Надя заметила это и смеялась про себя.

То, что она безупречна, а я – нелеп, больше не вызывало сомнений, и моё желание завязать романтические отношения теперь показалось попросту абсурдным. Из-за этого, однако, мне захотелось побыстрее пройти критическую точку – отмучиться. Пока у меня была серьёзная надежда на успех, решиться было трудно, а вот осознание неминуемого провала сделало предстоящий шаг проще.

«Посреди моста поцелую её, – решил я. – Сомнения теперь неуместны и попросту глупы. Если же вдруг – вопреки всему – она ответит на поцелуй, то я больше ничего не попрошу от жизни и буду абсолютно счастлив».

Дойдя до середины моста, я замедлил шаг и остановился у чугунной ограды. Вид воды, серебрящейся далеко под нами, завораживал. Возникло странное чувство: всё вокруг было чересчур реально, из-за чего казалось, что это обман, наваждение.

Пальцами правой руки я осторожно нащупал Надину тёплую ладонь. Она не отдёрнула руки, и я повернулся к ней лицом. Надя робко замерла, похоже, уже предчувствуя, что случится дальше. Чуть наклонившись, я неловко приник к её губам. Глаза её удивлённо распахнулись. Долгая секунда… и веки опустились, а губы раскрылись мне навстречу.

Я так долго ждал этого, что буквально потерял голову. От вкуса Надиных губ меня начало укачивать, будто мы были не на мосту, а на палубе того самого кораблика. Каждая секунда поцелуя дарила концентрированную дозу эйфории, что впрыскивалась мне в кровь и тут же разбегалась по всему телу.

Когда всё закончилось и я посмотрел в её серые глаза, то увидел в них такое радостное удивление, что моё собственное счастье вдруг обрело плоть. Мечта исполнилась. В порыве я заключил Надю в объятия.

Ближе к вечеру мы встретились с моим приятелем Петей и его подругой. Все вместе мы гуляли, а около полуночи отправились к Пете на квартиру. Его родители были на даче, и до утра мы просто болтали, пили вино, а Петя играл на гитаре.

В пять мы с Надей решили ложиться. В выделенной нам комнате оказалось довольно зябко, и я забрался под простыню в одежде. Надя легла рядом, смотря в потолок, и, хотя мы не касались друг друга, её тепло ощущалось совсем близко. Я гадал, чего она от меня ждёт, и мучительно боялся ошибиться. Мы ведь остались вдвоём в одной постели: наверно, теперь нам нужно переспать? Или для этого слишком рано – мы ведь только сегодня впервые поцеловались… Хотелось казаться опытным и уверенным в себе мужчиной, а не неловким подростком, коим я являлся на самом деле. Внезапно Надя заговорила:

– Видишь лицо?

Я удивлённо поднял бровь. Надя всё так же смотрела в потолок, и мне, за неимением лучших вариантов, пришлось уставиться в ту же точку.

Потолки здесь были из спрессованных щепок – шершавая поверхность серо-зелёного раствора с множеством перекрещивающихся тёмных линий. В некоторых местах попадались особенно длинные щепки, прорезавшие море мелких, будто корабли на Неве.

– Вон два человека бегут по дороге, – Надя говорила довольно буднично. – Хотя нет, их трое. У последнего особенно весёлое лицо, даже хищное! Он гонится за ними. Похоже, они играют. А сзади – стена деревьев, и среди листвы мелькает небо. Нереально синее!

– Хм… Ты видишь всё это на потолке?

Я почувствовал себя идиотом. Не то чтобы впервые.

– Да, конечно. А ты нет? Вон птица. Серая с жёлтым хвостом и длинным клювом, – Надя по-прежнему не сопровождала слова какими-либо разъясняющими жестами, и мне оставалось только следить за направлением её взгляда. – А… Ты видишь рыжую собаку? Она сидит и смотрит так преданно… Наверняка – на хозяина. Его нам не видно, тут важен не он, а её чувство.

Мне нечего было сказать. А ещё – я понял, что Надя не думала о сексе. Привстав на локте, я поцеловал её в щёку. Она улыбнулась, но чуть смущённо, не отводя взгляда от потолка, как будто ей не хотелось отвлекаться. Во мне шевельнулось уязвлённое самолюбие, но оно тут же показалось совершенно мелочным. Откинув голову на подушку, я закрыл глаза.

Когда около полудня мы проснулись, я спросил Надю, видит ли она всё так же эти рисунки.

– Да, конечно, – ответила она.

Весь следующий день я не сводил с неё глаз. А она – вот сюрприз! – снова позволяла целовать себя время от времени. Поездка в Питер оказалась столь переполнена счастьем, что про себя я твёрдо решил: как минимум ради этого уже стоило жить.

Мы с Надей начали встречаться. Подолгу гуляли вместе, мокли под дождями, согревались в кафешках. Понемногу мне стали открываться новые черты её личности.

В Наде жила безграничная любовь ко всему живому. До знакомства с ней я думал, что люблю животных: ну так, более-менее. Теперь же я понял, что раньше их просто не замечал. Когда мы гуляли в парке, собаки, до этого чинно прогуливавшиеся со своими хозяевами, бросались к Наде, чтобы попрыгать вокруг и поставить не неё свои лапы. Надя разговаривала с ними, чесала их головы, и они трясли мохнатыми ушами, тыкаясь в её руки. Если Надя видела где-то лошадь, или пони, или кошку, она сразу останавливалась, забывала про всё и начинала любоваться. Если животное можно было погладить, то Надя без колебаний – и зачастую безо всяких предварительных комментариев – направлялась к нему и начинала общение. Иногда это случалось посреди нашего с ней разговора, из-за чего я оказывался огорошен, но обижаться при виде счастливого лица Нади было невозможно – оставалось только самому расплыться в улыбке.

Я не особенно любил зоопарк, как и большинство взрослых людей. Но поход туда с Надей был большим событием.

Условия содержания животных в Московском зоопарке достаточно сильно разнились. По-настоящему больших и просторных вольеров всегда было слишком мало, но именно они интересовали нас в первую очередь. Наде хотелось смотреть на счастливых и здоровых животных, и она легко могла провести час, разглядывая белых медведей или китов. Я уставал, но не подавал вида: нигде больше Надя не выглядела такой счастливой. Её восхищению не было предела. В такие моменты я был счастлив просто от того, что счастлива она.

Подобно тому, как она искренне радовалась счастливым и здоровым животным, страдания их вызывали у неё неподдельную муку. Она с болью отворачивалась от вольера с лисой, считая, что он для неё слишком маленький, и переживала за горных козлов, которым негде было попрыгать. Я старался смягчить ситуацию, указывая на положительные моменты и мягко не соглашаясь с тем, что животным в тех вольерах жилось так уж плохо. Я поступал так независимо от того, что думал на самом деле: мне было важно облегчить переживания Нади, а не выяснить истину. Успехи мои в этом деле были переменными.