БондиАнна. В Россию с любовью - Страница 46

— Я помню, ты говорила, что выросла с бабушкой и дедушкой. — Виктор, как часто бывало в дороге, завёл разговор о моём прошлом. Казалось, ему было интересно узнать обо мне всё.

Похоже, я — его новый объект для исследований. Как Женевское озеро.

— Да, как-то раз я отказалась ехать с родителями в Азию — и всё. Осталась с бабушкой и дедушкой. Можно сказать, меня воспитывали они.

— Они не были строгими?

— Были. Бабушка была такая же строгая, как её дочь — моя мама. Но у нас с бабушкой была связь. Она со мной разговаривала. Не заставляла меня ничего делать. А дед — он из казаков. Тоже строгий, волевой. И всё же, в чём я никогда не сомневалась, так это в том, что они меня очень любят.

— А родители…

— В детстве я этого не чувствовала. По крайней мере, они никогда об этом не говорили. А дедушка говорил. Он обожал жизнь. Из всех людей, кого я знала, он лучше всех научился жить здесь и сейчас. Всегда был душой компании, играл на баяне. Он всю жизнь был кремень, ни разу свою уязвимость никому не показал. Его я любила до потери пульса…

— Любила?

— Он умер буквально через день после того, как я позвонила ему и сказала, что встретила любовь своей жизни. Он долго болел…

— Расскажи!

— Я уехала в Москву в одиннадцатом классе, прожив до этого три года с ними в Волгограде. Дедушка начал сильно болеть именно в момент моего отъезда.

— Возможно, он был привязан к тебе больше, чем ты думала.

— Похоже. Даже больше, чем можно себе представить. Один раз, уже учась в Москве, я решила рвануть к ним без предупреждения, сюрпризом. Я ехала почти сутки на поезде, бежала с вокзала так, как будто они куда-то уезжали, а я не успевала. Я помню те последние мгновения перед дверью с предвкушением… Я считала миллисекунды, сердце колотилось как сумасшедшее. И, представляешь, бабуля открывает дверь, а сама одета — выезжает в Волжский к дедушке в больницу. И при этом она сама не своя, не спала три ночи подряд — у него резко отказали почки. И вся кожа чесаться начала, ему срочно назначили диализ, еле-еле спасли. А нам бабуля ничего не сказала.

— Вот это у тебя чуйка!

— У бабули потом сахарный диабет нашли, после этой недели. У неё подскочило давление, и я поехала в больницу с её передачкой — сеткой апельсинов. Как в кино, знаешь, больному всегда приносят именно их. А сама бегу к нему, думаю, вдруг сейчас часы приема закроют, и я не успею…

Виктор слушал внимательно с заботой.

— Когда я зашла в его палату… Никогда не забуду этот момент! Он встал с кровати, и я увидела человека, который за две недели похудел на двадцать килограммов. Вместо моего героя, моей опоры я смотрела на дряхлого старика, в котором не осталось почти ничего от моего дедушки. Я забежала в палату, обняла его, мы долго стояли и рыдали, обнявшись. Я в первый раз слышала, как он плакал, причём навзрыд. А сумка с апельсинами упала на пол, и они раскатились по всей палате. Я в тот момент попрощалась с иллюзией, что он поправится, а он рыдал об ушедшей жизни, потому что ему сообщили, что он до конца дней будет жить в этой больнице. И если для кого-то ещё могли быть вопросы, как относиться к этим событиям, то для меня всё было однозначно. Он значил для меня всё, и он это прекрасно знал.

Я замолчала, опустошённая воспоминаниями. Виктор смотрел вопросительно, но не нарушал повисшей тишины. Справившись с эмоциями, я снова заговорила:

— Я так и не смогла толком смириться с его смертью. У меня умирали родственники раньше, но так тяжело мне было только после его ухода. Дедушка ушёл так рано, он мне так нужен был!

Я снова замолчала. Откровения как будто забрали у меня все силы.

Мы как раз въезжали в Грюйер. Виктор, почувствовав моё настроение, принялся с интонациями заправского гида рассказывать про постройки, вымощеные дорожки и историю города. Я с благодарностью отметила, как деликатно и непринуждённо он повёл разговор в другое русло. Он делал это каждый раз, когда видел, что беседа меня расстраивает. Слушая его рассказы, я невольно отвлеклась от тяжёлых мыслей. Поездка снова стала приятным приключением.

Грюйер поражал своими крошечными размерами. Всё было маленьким: тонкие улочки, треугольные домики, миниатюрные вывески.

Волшебная, сказочная Швейцария.

Знаменитая сыроварня, конечно, была как с картинки — старинная фабрика, стоящая на зелёной равнине меж величественных гор. Неподалёку паслись козы. Рядом, гордо выпрямившись, дежурил пастух. Мы словно попали в диснеевский мультик.

Нам показали все этапы изготовления сыра, дали попробовать его в уже созревшем виде и провели по тесным коридорам между высоченными стеллажами, снизу доверху забитыми жёлтыми головками сыра. Главный сыродел Вилли оказался невероятно жизнерадостным и весёлым старичком. Он рассказывал о каждой головке так, словно это его самый желанный ребёнок.

В Грюйере мы с Виктором поужинали в уютнейшем ресторане и ещё немного прогулялись по узким улицам этого крохотного городка. У одного из милых домиков, за которым, словно великан, возвышалась скалистая гора, решили сфотографироваться. Время клонилось к закату, и свет был, как говорят фотографы, самым золотым. Виктор позволил себе приобнять меня за талию. Мы улыбались и выглядели — да и были — спокойными и счастливыми.

Стемнело, и мы выехали в Женеву. Обратная дорога прошла в полном умиротворении.

Это был чудесный день.

Оказавшись в своём номере, я решила, что завтра непременно проявлю пленку. А фотографию с Виктором обязательно поставлю в своей квартире в Лондоне. Тогда я ещё не могла знать, что эта фотография действительно будет долго стоять в моей комнате. Вот только не в Лондоне, а в Нью-Йорке.

Женева, 2003 г. Неделю спустя

Последние дни я жила в беспечном мире, где обо мне заботились. Виктор оберегал меня, баловал и поддерживал. Я знала, что всегда могу на него положиться и, не стану скрывать — с радостью позволяла ему принимать решения.

Мы собирались в какой-то музей. Виктор давно о нём говорил.

Музей находился недалеко от Грюйера. За время, проведённое здесь, Виктор, казалось, успел узнать всю мою жизнь. О себе он тоже немало рассказывал. Иногда мне казалось, что о некоторых моментах его жизни знаю только я. Это не было чем-то лестным. Я привыкла к тому, что люди мне доверяли. Для этого даже не нужно было что-то делать специально — всё происходило само собой.

Видимо, от меня исходят особые волны, вызывающие желание искренне открыться.

Позже я пойму: это оттого, что я сама очень искренне веду себя с людьми. Открываюсь без страха. А в коммуникациях есть определённые правила, по которым строятся разговоры на глубину. Эти техники как будто родились вместе со мной. Я никогда им не училась, но чувствовала на интуитивном уровне.

— Помнишь день нашего знакомства, когда мы сидели в «Клариджес»? Тебя тогда Глеб пригласил на ужин.

Я кивнула. Тот день — как и предыдущий — я не забуду никогда.

— Это я сказал ему, — заявил Виктор.

В этой фразе звучали уверенность и власть. Как будто иначе просто не могло быть.

— Зачем?

— Я просто… Влюбился. — эта фраза прозвучала отчаянно честно и уязвимо.

В этот момент Виктор предстал передо мной совершенно незащищенным. С него словно упала броня уверенности. Наверное, таким его ещё никто не видел — только я.

— Я увидел тебя впервые на ступеньках «Элизабет-холла». Ты там была такой красивой и уязвимой. Вокруг было столько людей, а я смотрел лишь на тебя. Клянусь, ничего прекраснее я в жизни не видел!

Казалось, сердце Виктора билось в два раза чаще. Его речь, обычно такая уверенная и чёткая, стала сбивчивой. Он явно волновался.

— Увидев тебя, я решил: эта женщина должна быть моей. — Виктор справился с собой. С каждым словом он снова обретал привычное спокойствие и уверенность. — Когда Глеб тебя пригласил, я не был уверен, что ты согласишься. Если бы тогда ты отказалась… — он лукаво улыбнулся. — Это бы меня не остановило.