Бомба профессора Штурмвельта
(Фантастика Серебряного века. Том VII) - Страница 6

Аппарат, между тем, продолжал жужжать, и ученый, все более и более волнуясь, вслушивался в слышную ему одному речь давно живых далеких людей.

Его глаза то потухали, то вспыхивали, и Кимрову с каждой минутой становилось все более и более неприятно оставаться наедине со стариком. Но в то же время он чувствовал, как то, что обычно притягивало его к старику, теперь притягивает с новой силой. Это была его старая влюбленность в яркое беспокойство ума ученого, в его яркое и безудержное воображение. Глядя на крайнюю нервную напряженность, с какой вслушивался старик в хрип аппарата, он понял, что если этот человек и с ума сошел, то все же по- своему, рассыпая и тут прекрасные цветы богатейшего своего воображения…

И действительно, то, что говорил, волнуясь, ученый — было прекрасно.

Прислушиваясь к жужжанию аппарата, он повторял слова, давно умерших людей, живших далекой, теперь казавшейся такой трогательной жизнью…

И Кимров, который, помимо воли, все внимательнее и внимательнее прислушивался к бреду своего больного шефа, видел, точно живых, этих далеких мертвецов…

Перед ним проносились быстрые, звенящие и радостные слова их молодости, их далекие праздники, их далекие будни — каким все эго казалось теперь необыкновенным. Какой странный, особенный аромат окружал все эти воскресшие слова покойников, их воскресший смех, заботы, радости, огорчения…

Кимров, забыв о происшедшем, был весь поглощен вниманием и, глядя на движущиеся тонкие губы старика и его блестящие возбужденные глаза — сам незаметно для себя приобщался к тому, что силой своего гения или умопомешательства воскрешал старик. И Кимрову начинало казаться, что он не только безучастный свидетель давно прошедшей жизни, но непосредственный ее участник…

— …А вот послушайте, что потом тут произошло, — продолжал нашептывать старик, делая руками странные движения и подаваясь вперед растрепанной седой головой на тонкой старческой шее, — послушайте… Затем тут произошло нечто ужасное, ох, какое ужасное… Я нс могу сейчас точно сказать, когда это произошло, — двадцать или тридцать лет назад, — но тут была катастрофа… Какие-то ужасные крики, мольбы о спасении, рыдания… Что могло произойти? Умирал ли кто? Нападали ли разбойники? Был ли пожар?

…Размеренно жужжал аппарат. В его жужжании было что-то таинственное, настойчивое и жуткое, и частые перебои казались перебоями большого, вечного железного сердца…

Когда Кимров, усталый, разбитый, хотел уйти — к нему бросился ученый, схватил за руку и остановил:

— Погодите.

Он провел ладонью по лбу, точно желая освободиться от вызванных аппаратом призраков, и сказал:

— Как же мне быть с вами? Вы единственный человек, посвященный, увы, в мою тайну, и теперь вы, несомненно, меня выдадите. Меня начнут осаждать сотни и тысячи практиков, у меня отберут мое изобретение и станут им пользоваться черт знает для чего… Сыскные отделения начнут при помощи моего аппарата выслеживать преступников, мужья будут восстанавливать уличающие картины измены их жен… фи, какая мерзость… Неужели для этого стоило так трудиться? Неужели для этого стоило тратить столько сил?

— Что же вам от меня надо? — грубо прервал его Кимров, взволнованный и крайне утомленный всем происшедшим.

— Дайте мне слово, что все виденное и слышанное вами останется между нами навеки.

— Хорошо. Обещаю вам.

Странная тревога мучила Кимрова. Его состояние было совершенно необъяснимо. Он никак не мог думать, что изобретение шефа так сильно заставит его волноваться. Да и изобретение ли это? Ведь, он, Кимров, ничего не слышал. Слышал только старик.

Но если даже допустить, что старик с ума сошел, то отчего все-таки столько волнующего есть в его сумасшествии? И отчего это сумасшествие вызывает сомнение?

Дома Кимров тоже не мог успокоиться. Мерещились то плотники, говорившие много лет тому назад о чьей-то свадьбе, то влюбленная парочка, то ботаник, даривший детям цветы, то крики и рыдания, имевшие место все в той же квартире…

Ночью Кимрову уже казалось, что обо всем этом он узнал не со слов старика, а что он сам слышал. Он ясно вспоминал голоса давно умерших людей, их смех, их рыдания.

Наутро его вновь неудержимо потянуло к ученому.

Когда Кимров пришел к нему — ученый сидел на корточках перед своим аппаратом и плакал. Крупные слезы катились по его морщинистым сухим щекам.

Кимров опять, как вчера, перестал владеть собой. С тех пор, как шеф посвятил его в это изобретение и, в особенности, продемонстрировал перед ним впервые аппарат — все спуталось в их отношениях. Неизвестно, отчего — откровенность перемежалась с ложью, благоговение с дерзостью и грубостью, а главное, все было пропитано странным раздражением и непонятной тревогой.

— Что с вами? — спросил Кимров.

— Ах, не спрашивайте! — отмахнулся старик.

— Нет, вы непременно расскажете мне, — почти крикнул Кимров, приближаясь к ученому. — Вы должны мне рассказать.

— Тут произошло нечто ужасное. Вчерашние рыдания и крики — ничто в сравнении с этим.

— Но что же произошло?

— Особенного — ничего. Умирал ребенок. Маленький ребенок. Это было всего восемнадцать лет назад. От него остались только его стоны… жалобные беспомощные стоны… Вот, послушайте…

Кимров нагнулся к аппарату и прислушался. Действительно, сквозь жужжанье аппарата можно было расслышать слабые, приглушенные и необыкновенно жалобные стоны… Они вызывали бесконечную жалость, и слезы старика были понятны.

— Однако, бросим эту квартиру, — воскликнул Кимров, чувствуя вчерашнюю жуть и такое же, как вчера, необъяснимое раздражение.

— Хорошо! — к его удивлению, живо согласился старик.

Он как-то особенно торопливо встал и начал укладывать аппарат в приготовленный ящик.

Через двадцать минут они были на улице. Ящик на крепком ремне висел на плече ученого.

Клиров, идя рядом с шефом, чувствовал неопределенную жуть. В ушах его еще стояли стоны умирающего ребенка.

«Отчего это так волнует меня?» — мелькало по временам в голове Кимрова.

Но он вскоре перестал отдавать себе отчет в том, что происходит.

— Куда мы пойдем? — спросил старик.

— Не знаю. Куда хотите.

— Ну, вот, зайдем в эту гостиницу.

Через полчаса в одном из номеров уже раздавалось жужжанье аппарата и перед ним, нагнувшись, стояли ученый и Кимров.

— Вы слышите? — говорил ученый.

— Да… да… — шептал Кимров.

— Вы слышите?.. Тут жило бесконечное множество людей… Лет тридцать тому назад скандалил какой-то жилец. Послушайте, какими странными словами он ругался… Затем здесь пели… Мужской голос… Тут же беседовали о литературе… Затем происходили оргии… дети… плясали… вы слышите?..

В голове у Кимрова стоял туман. Тысячи голосов перебивали друг друга, слышались смех, свист, шаги, звон посуды, пение, поцелуи, ругань…

Он невольно оглядывался, и его охватило необъяснимое волнение при мысли, что все это происходило в одной комнатке, которая казалась теперь такой пустой и невинной…

— Пойдемте, — сразу утомившись, попросил Кимров.

Старик за последние два дня резко изменился. Он сделался необыкновенно ласковым и покорным.

— Пойдемте, — согласился он.

Они вышли. Молча прошли несколько улиц. Оба чувствовали возбуждение, к которому не успели еще привыкнуть со вчерашнего дня.

Кимров искоса поглядывал на ящик, в котором находился аппарат. Он чувствовал, что с каждой минутой этот ящик приобретает все большую и большую власть над ним, Кимровым, от которой он никогда не будет в силах отделаться.

Он все еще никак не мог разобраться, действительно ли он слышал то, что внушал ему старик, или ему только почудилось; с ума ли сошел старик или, действительно, сделал великое изобретение.

— А хотите пройти во дворец? — спросил старик. — Сегодня открыт вход.

— Пойдемте.

И во дворце то же самое. В одной из зал старик незаметно открыл крышку ящика, и Кимрову сквозь жужжание и возбужденный шепот старика почудились голоса умерших царей, их смех, их слова, речи, приказы… Целые сцены восстановлял старик. Отчетливо вставала давно ушедшая жизнь, и в этом были столько прекрасного, но в то же время и страшного, что Кимров не мог выдержать и вышел на улицу…