Бомба профессора Штурмвельта
(Фантастика Серебряного века. Том VII) - Страница 5

Весь огромный письменный стол был покрыт разбросанными листами диаграмм, карт, чертежей, математических вычислений… На полу валялись десятки раскрытых толстых томов.

Кимров посмотрел на лицо ученого. Оно было совершенно покойно. Довольная, даже счастливая улыбка змеилась в углах его тонких бледных губ…

Взволнованный и крайне заинтересованный, Кимров вышел из кабинета, не спеша отправился в свою комнату и стал ждать, когда проснется ученый.

Ученый проснулся в одиннадцать. Рассеянный, возбужденный и радостный, он бросился в тот угол, где стоял диковинный аппарат. На несколько минут, пока руки его нервно ощупывали прилаженные друг к другу хрупкие части механизма, лицо его выражало беспокойство, но потом опять засветилось радостью и самодовольной гордостью победителя.

— Что это такое? — решился, наконец, полюбопытствовать Кимров.

Ученый, никогда не скрывавший от секретаря свои изобретения, принялся радостно объяснять:

— Вы знаете, милый друг, над чем я бессильно бьюсь уж пятый год…

Кимров даже рот раскрыл от изумления:

— Так неужели же это?..

— Да.

— О, нет, не может быть! — невольно вырвалось у него.

Около пяти лет тему назад ученый прочел в иностранных газетах заметку о том, что какой-то изобретатель пытался изобрести аппарат, при помощи которого можно было бы в любом помещении вновь воспроизводить все, что в этом помещении было сказано хотя бы много лет тому назад.

Основанием для этой попытки послужила теория того же изобретателя, которая доказывала, что каждый звук человеческой речи особым образом запечатлевается на окружающей обстановке, на стенах и потолке. Там звуки накапливаются и укладываются слоями, и их можно снова превратить в живую речь.

Опыт иностранного ученого не был доведен до конца: изобретатель сошел с ума от переутомления и вскоре умер.

Но идея этого изобретении не оставляла в покое Лебедева. Безуспешно проработав два года, он все же не разочаровался в правильности гениального замысла своего далекого коллеги и, отдохнув год, вновь принялся за осуществление его мечты.

После полутора лет неустанного труда, когда уже последний надежды была потеряны, — это внезапно удалось ему! Путем случайного соединения двух совершенно разнородных механизмов получилось то, чего ученый так долго и тщетно добивался.

Аппарат был совершенно готов.

— Когда же вы будете его демонстрировать? — сгорая от нетерпения, спросил Кимров.

Ученый, блаженно улыбаясь, ответил:

— А хотя бы сейчас. Погодите, я только уложу аппарат в ящик, и мы отправимся. А впрочем, можно и здесь. Хотите послушать все, что говорилось в этом помещении?

У Кимрова учащенно забилось сердце:

— Конечно… хочу…

Ученый с живостью, которая удивляла и не могла не удивить Кимрова, стал выбрасывать из лаборатории лишние, по его мнению, предметы, все время блаженно улыбаясь. Затем установил в центре помещения аппарат, завел в нем какие-то колесики и улегся на диване, пригласив знаком Кимрова внимательно слушать.

В лаборатории было тихо. Лишь размеренное, немного жуткое жужжание механизма слегка рассеивало тишину и напрягало внимание до крайних пределов.

Когда прошло пять минут, ученый приподнялся и, продолжая блаженно улыбаться, насторожился, затем соскочил с дивана, подбежал к Кимрову, взял его под руку и, блестя глазами, зашептал:

— Слышите, слышите?.. Какие странные, грубые голоса… Это голоса плотников, работавших здесь… Вы слышите, о чем они говорили? Вот, вот, слушайте… слушайте… Они говорят о…

Кимров ничего не слышал, кроме жужжания аппарата и слов самого ученого.

Из небольшого рупора, прикрепленного к центру аппарата, действительно несся какой-то хрип, но это ни в коем случае не было человеческой речью.

— Послушайте, послушайте… Они говорят о чьей-то свадьбе…. Вы слышите? О свадьбе…

Кимрову стало жутко. Ему показалось, что его шеф сошел с ума. как и его иностранный предшественник.

Глаза ученого блестели уже явно нездоровым блеском, руки судорожно сжимали локоть Кимрова, и Кимров не знал, что сделать, на что решиться.

— Я ничего не слышу! Оставьте меня! — не выдержал он наконец. — Ваш чудесный аппарат — плод вашего больного воображения! Вы ничего не изобрели! Вы больны! У вас бред! Оставьте меня!

Тоненькие губы ученого еще более сжались. Блаженная улыбка исчезла. Лицо ученого выразило обиду, утомление, злость.

— Итак, вы, значит, разочаровались во мне? — огорченно спросил он. — Зачем же я тогда посвящал вас во все свои тайны, зачем относился к вам с таким неограниченным доверием?

И, не дожидаясь ответа, ученый опять блаженно улыбнулся, указал пальцем на рупор, продолжавший издавать неясный хрип, и восторженно зашептал:

— Слышите, слышите?.. А вот любовное объяснение- слова, правда, сейчас менее ясны, но это потому, что мешает штукатурка… Видите ли, когда этот дом только строился — в нем, как раз в этом месте, укрылась, вероятно, от дождя влюбленная парочка… Их слова запечатлелись на балках и срубах… А какие прекрасные слова… Как хорошо было, вероятно, этой парочке, укрывшейся в строящемся здании, где так хорошо пахло свежим деревом и тем особым запахом, которым пахнут новые дома.

Кимров хотел опять сказать, что он ничего не слышит, но ему стало жаль старика… К тому же сказать это мешал тот легкий страх, который вместе с уважением привык чувствовать в отношении своего шефа Кимров. Объяснить себе это чувство Кимров и не пытался, но оно было ему давно знакомо. В глазах ученого по временам появлялось что-то жуткое. Кроме того, Кимрову хорошо было известно отношение ученого к тем, кто пытался усомниться в гениальности его изобретений. Необычайное, неслыханно богатое воображение старика становилось чудовищно изобретательным в неутомимом придумывании способов мести.

И Кимров ужаснулся, придя в себя и вспомнив, что он сказал старику.

«Зачем я сказал ему, что он сумасшедший? — с глубоким огорчением подумал Кимров. — Ведь теперь не будет пределов его тонкой, беспощадной, изобретательной мести. Что мне делать?»

Он посмотрел на сухую фигуру старика, который продолжал прислушиваться к жужжанию аппарата, и подумал, что нужно, пока не поздно, поправить как-нибудь дело.

— Вы слышите, — продолжал старик в упоении, — вы слышите?.. Потом здесь жил француз-ботаник… Вы слышите, как он беседовал с детьми? К нему часто прибегали дета… Они просили цветов… Я слышу их звонкие, чистые голоса… Ах, какие это были милые дети… А вот, в том углу… да… вероятно, в том углу… потому что оттуда идут звуки… в том углу умирала женщина…

— Да… да… теперь я слышу, — соврал Кимров, стараясь хоть как-нибудь выйти из затруднительного положения… — Да, да… Я слышу… Вообще, ваше изобретение гениально. Я только вначале не мог сразу уловить, среди жужжания, человеческой речи, но теперь я улавливаю совершенно отчетливо…

— Нет, милый друг, — прервал вдруг Кимрова ученый, — я вам не верю. Вы лжете!

Кимров замолчал.

— Вы лжете, — продолжал старик, — вы все время лжете и выведываете у меня мои тайны для того, чтобы предать меня.

— Как предать? Кому? Для чего? — в испуге спросил Кимров.

Он хорошо знал странности своего шефа, знал изумительную силу, яркость и неожиданность его ума, но знал также холодную звериную настойчивость его характера. И все это было достаточным поводом для беспокойства и даже испуга.

— Для чего мне вас предавать? — повторил он.

— Хорош вопрос! — криво усмехнулся ученый. — Я всегда к вам хорошо относился, но если уж вы пошли со мною на откровенность, то позвольте и мне быть откровенным. За изобретения, как вам известно, молодой человек, платят. И платят хорошо. И, к сожалению, платят не только изобретателям, но и лицам, сумевшим вовремя воспользоваться чужим трудом и чужим гением… Да, да, молодой человек, не притворяйтесь смущенным и не пытайтесь меня переубедить.

Кимров, крайне удрученный столь неожиданным поворотом в отношениях к шефу, неподвижно стоял, хмуро глядя перед собой в одну точку.