Бомба для председателя - Страница 16

— Мне не совсем понятен ваш интерес к этому Кочеву. В чем дело? Он преступил закон?

— Нет. Отнюдь. Просто я должен быть во всеоружии, когда им начнут интересоваться официальные инстанции… Наш сенат, боннская администрация…

— Давайте созвонимся сегодня вечером, а?

— В пять?

— В семь. В пять у меня самое горячее время с выпуском номера.

— Вы не ответили — пришлете вашего парня?

— У меня есть и женщины, занимающиеся журналистикой, — улыбнулся Ленц. — Я дал вам ответ, майор. Я буду звонить в семь часов. Всего хорошего.

В машине Исаев сказал:

— Поезжай к себе, Холтофф, и сразу же пусти за Ленцем хвост. И пусть сядут на его телефоны. Он приведет тебя к тому ответу, который я ищу. Хочу предупредить, что, если у тебя возникнет надобность в контакте с Айсманом и его людьми, ты поставишь себя в неудобное положение. Понимаешь? Я перестану тебе верить.

— Откуда ты знаешь про мои контакты с Айсманом? Ему нечего бояться — он прошел денацификацию.

— Я знаю, что он прошел денацификацию. Но ему есть чего бояться. Дорнброк, конечно, могучий человек, но не всемогущий — времена изменились, Холтофф…

В четверть восьмого Ленц передал майору Гельтоффу кинопленку об эмигрировавшем красном, которую он просил приобщить к делу как вещественное доказательство, снимающее «все и всяческие вопросы по поводу решения господина Кочева».

Холтофф привез эту пленку к себе домой и в гараже, дождавшись, пока стемнело, прокрутил ее Штирлицу через проектор, приспособив беленую стенку под экран.

…Вот веселый Паша Кочев выходит с красивой высокой девицей из кафе, вот он садится вместе с ней и еще двумя парнями в открытый автомобиль, вот они едут по городу; Паша выставил руку навстречу ветру, ловит его пальцами, это очень приятно — ловить ветер сжатыми пальцами; вот он подъезжает к пляжу, переодевается в кабине, купается с молодыми ребятами и девушкой, пьет виски из горлышка — бутылка идет по кругу, ай да веселая компания, ай да идиот Исаев, старый, доверчивый, отживший свое идиот, ай да Паша Кочев, аспирант профессора Исаева, ай да времечко пришло, когда Исаева обвел вокруг пальца мальчишка! При чем здесь мальчишка? Просто сам Исаев годен на свалку, как старая, отжившая рухлядь, как матрац с металлическими проржавелыми пружинами, ай да…

— Ну-ка давай прокрутим еще раз…

— Хватит, сколько можно? Теперь с этим все в порядке, Штирлиц. Зачем зря тратить время?

— Давай все сначала, говорю я тебе!

Он сидел теперь возле самого проекционного аппарата, пристроившись так, чтобы видеть на экране все детали.

«А зачем, собственно? Здесь все точно. Непонятно лишь одно: зачем надо было писать мне записку? Зачем? „Задержусь на пару дней…“ Если он дал себя снять, то почему не сказал при этом ни слова? Хочет быть чистеньким? Просто ушел, и все? Но он же не дурак, он умный парень, он понимает, что предательство остается предательством, независимо от того, кого предал — друга или незнакомого. На чем они могли его взять? Споили? Ерунда, на этом ловят только трусливых болванов. Женщина? Времена теперь другие, теперь, слава богу, перестали бояться шантажа… Почти перестали, — машинально поправил себя Исаев. — Идиот, конечно, испугается, а мало-мальски думающий человек… Нет, на этом они его не могли подловить… Или — или… И случилось это на следующий день после его встречи с Дорнброком…»

— Стоп! — вдруг крикнул Исаев. — Останови аппарат!

«Какое было число на афише, мимо которой они ехали? Там было не то число, которое мне нужно! Вернее, там было то число, которое не нужно им, а очень нужно мне, — быстро думал Исаев. — Это точно. Если только я не ошибся; господи, только бы мне не ошибиться! Они проезжали на машине тумбу для расклейки объявлений. И там была афиша о каком-то концерте: „Сегодня, 19-го, в „Конгрессхалле…“ А он попросил убежища двадцать первого!“

— Останови аппарат! Мотай назад, Холтофф. Там, где я скажу, останови! Дальше… Внимание… Стоп! Стоп!

«Сегодня… в „Конгрессхалле“ концерт Жака Делюка: Бах в новом изложении!» «Тебе всунули липу, Холтофф! — подумал Исаев. — Кочева никто не видел из газеты Ленца. Они врут тебе, Холтофф. Они подставляют тебя под удар, потому что это доказательство будет уже не их, а твоим доказательством. Не принимай эту ленту как доказательство, Холтофф. Сделай с нее пару копий, это обеспечит тебе безбедную старость, когда тебя выбросят в отставку. И ничего не говори Айсману и Ленцу. Попроси их сначала прокрутить это по телевидению. И все. А потом, скажешь ты, это будет приобщено к делу вместе с откликами печати. Ты понял, что они тебе подсовывали, Холтофф?» — думал Исаев, сидя в кресле.

— Ну что же, — сказал он наконец. — О'кей. Теперь мне все ясно. Попроси Ленца устроить завтра показ этой пленки по телевидению. Мальчик выбрал свободу, мальчик у нас весело живет и ездит купаться… В конце концов парень не обязан встречаться с теми, с кем он не хочет встречаться.

Исаев поднялся и сразу же опустился в кресло — снова свело ногу.

— Хотя, знаешь, Холтофф, все-таки сними копию с этой ленты, и пусть она будет у меня.

Когда Холтофф уехал, Исаев взял такси и попросил шофера отвезти его к «Зоо» — оттуда два шага до «Европейского центра», а там на восьмом этаже редакция «Телеграфа». К этому изданию Исаев относился серьезно, а к ведущему обозревателю Гейнцу Кроне — особенно.

— Телевидение? Я прошу соединить меня с редакцией «Новостей»… Говорит Гейнц Кроне из «Телеграфа», добрый вечер. Только что вы передавали материал о сбежавшем красном. Я уже обратился в прокуратуру, ибо редактор Ленц комментировал заведомую фальшивку. Наши люди сейчас выедут к вам. Примите их, пожалуйста, и во избежание недоразумений дайте им возможность сделать заявление.

— Каких недоразумений?

— Мы обвиним вас в преступном сговоре с Ленцем, который предлагает нашим властям сфабрикованную с помощью телевидения фальшивку.

— Я приму ваших людей, господин Кроне.

Гейнц Кроне подмигнул Исаеву и спросил:

— Сколько я вам должен за сенсацию?

— Это мой подарок за вашу драку против Франца Йозефа Штрауса.

Они сидели на восьмом этаже громадной махины «Европейского центра» и напряженно смотрели на экран телевизора. Если все пойдет так, как задумал Исаев, то через несколько минут должно состояться повторное прокручивание материала, представленного Ленцем.

…Диктор, мотнув головой, поправил галстук и сказал:

— Дамы и господа, в программу наших вечерних передач вносится корректива. Газета «Телеграф» потребовала повторного показа кинокадров, посвященных пребыванию у нас красного интеллектуала Кочева, сбежавшего из-за «железного занавеса». Я хочу представить вам репортеров «Телеграфа» Франца Проста и Пауля Ритенберга. Пожалуйста.

— Мне нужен телефон, — сказал Ритенберг.

— И мне хотелось бы видеть рядом с нами редактора Ленца, — добавил Прост.

— Первая просьба выполнима, а вторая, увы, нет: редактор Ленц уехал из телецентра.

— Ну что ж… давайте еще раз просмотрим его материал, — сказал Ритенберг, — а мы прокомментируем его по-своему.

Замелькали кадры: Кочев смеется, Кочев пьет, Кочев плавает, Кочев едет в открытой гоночной машине к городу. Вот большой столб, на котором наклеено объявление «Сегодня… в „Конгрессхалле“ концерт Жака Делюка…».

— Стоп-кадр! — воскликнул Прост. — Дамы и господа, мы просим вас прослушать и просмотреть выступление редактора Ленца. Пожалуйта, включите запись на видео… — попросил Прост диктора.

Возникло лицо Ленца. Чуть усмехаясь, жестко и снисходительно, он говорил:

— Давайте позволим человеку быть свободным в своих поступках. Право каждого человека вести себя так, как ему представляется целесообразным и возможным. Вероятно, на наши учреждения оказывают давление из-за стены, выдвигая очередную версию о «похищении». А Кочев просто не хочет встречаться ни с кем, кроме тех, кто ему приятен. И это его право!