Большой прыжок - Страница 26

— Итак, вы чувствуете себя плохо. Вы чувствуете себя плохо потому, что вы Арч Комин, растерялись, как ребенок, когда столкнулись с этим.

Комин поглядел на него и ничего не сказал. Казалось, ему нечего было говорить. Должно быть, что-то было в его взгляде, потому что лицо Питера изменилось.

— Послушайте, Комин, я могу сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Кренч сказал, что откололись те из нас, кто недостаточно боялся, был недостаточно осторожен, недостаточно сдержан, чтобы это их отпугнуло.

Комин спросил:

— Стенли?

— Да, мы оставили его там, — сказал Питер. Затем голос его стал скрипучим. — Что мы еще могли сделать? Он получил полную дозу, и если бы мы забрали его, повторилась бы история с Баллантайном. Лучше было позволить ему остаться, как он хотел. И в противном случае мы едва ли убрались бы вовремя.

Комин сказал:

— И теперь вы пришли сюда, чтобы получить от меня благодарность за спасение? — Лицо Питера стало сердитым, но Комин продолжал, собрав всю свою ослепительную вспышку гнева: — Вы прошли через врата и оторвали человека от жизни, о которой ни один человек даже не мечтал, и еще хотите, чтобы он был вам благодарен? — Он сел и продолжал, прежде чем Питер успел прервать: — Знаете, что? Вы были напуганы, слишком напуганы, чтобы отбросить маленькую поганую личность по имени Питер Кохран, слишком напуганы, чтобы уйти от маленькой вшивой жизни, которая вам известна. И поэтому вы теперь воображаете, что это было заражение, что это было зло, что к этому нельзя прикасаться, что никто не должен касаться этого!

Питер не ответил. Он стоял, глядя на Комина сверху вниз, лицо его стало усталым, изможденным, а плечи слегка поникли.

— Мне кажется, — прошептал он через секунду, — мне кажется, вы можете быть правы. Но, Комин… — Питер явно боролся с собой, теперь Комин видел это. Его темное лицо казалось еще темнее от напряжения и еще чего-то большего, чем напряжение. — Но, Комин, не станет ли человек более — или менее — чем человек? Даже если Трансураниды являются сияющим добром, которым кажутся, даже если они могут превращать людей в ангелов, это неправильно, что люди вырвутся так внезапно из того космоса, что создал их. Быть может, через века мы сможем стать такими. Но сейчас это не нужно.

— Со времени падения Адама все мы грешны, — хрипло провозгласил Комин. — Конечно, нужно придерживаться этого. Это единственная жизнь, которая нам известна, значит, это лучшая жизнь. Люди с Барнарда не создают звездолетов и не строят замков на Луне. Значит, это делает нас лучше. Или не так?

Питер с трудом кивнул.

— Это вопрос. Но когда я отвечаю на нет, я придерживаюсь того, что могу решить. Я думаю, со временем вы согласитесь. — Он помолчал и добавил:

— Баллантайн согласился. Либо его защита оказалась с изъяном, либо он сбросил ее, но получил полную дозу. И не смог остаться в раю. Может бить, этот рай не так уж хорош, если присмотреться к нему поближе.

— Может бить, — сказал Комин без всякого убеждения. Он вспомнил лицо Стенли в последнюю минуту: скверный маленький человечек с массой мелких страстишек, которые он не мог удовлетворить, поедаемый завистью, и однако в конце концов он нашел нечто лучшее, чем доля в «Трансурановых рудниках Кохранов» или что-то еще, чего он жаждал. Он просто перестал быть Стенли. И теперь он остался там, а Комин был здесь, и Комин ненавидел Стенли странной новой ненавистью.

Питер повернулся.

— Кренч сказал, что вы можете вставать. Не сидите здесь, надувшись на весь мир. От этого будет только хуже.

Комин выругался от всего сердца, и Питер слабо улыбнулся.

— Я не думаю, чтобы вы могли стать настоящим ангелом, — сказал он и вышел.

Комин сидел на койке, закрыв руками лицо, и в темноте снова видел мерцающие белые огни и кружащиеся звезды. Что-то стало его, как огромная рука, и опустошило.

Он не хотел уходить отсюда, не хотел возвращаться к тому, что делал прежде, не хотел никого видеть. Но ему хотелось выпить. Ему хотелось ужасно напиться, и он встал и вышел из каюты.

Что бы там ни сделали с ним Кренч и Рот, он был слаб, как младенец. Все вокруг казалось тусклым и нереальным. В кают-компании он нашел группу людей, сидящих вокруг стола и выглядевших, как больные. Они посмотрели на него и отвели взгляды, словно он напомнил им то, чего они не хотели вспоминать.

На столе стояла бутылка, уже изрядно опорожненная. Комин выпил то, что в ней оставалось. Он почувствовал себя лучше, но выпивка оглушила его и ему стало безразлично, как он себя чувствует. Он огляделся, но никто не смотрел на него и ничего не говорил.

Комин сказал:

— Детонатор изъяли. Я не взорвусь.

Ему ответили парой слабых усмешек и притворными приветствиями, затем все снова вернулись к своим мыслям. Комин начал понимать, что они думают не столько о нем, сколько о себе.

Один из них заговорил:

— Я хотел бы узнать… я хотел бы узнать, что мы видели. Эти штуки…

Кренч вздохнул.

— Мы все хотели бы узнать. И мы никогда не узнаем, по крайней мере, не полностью. Но… — он замолчал, затем продолжил: — Они не штуки. Они живые. Форма жизни, непостижимая, невозможная нигде, кроме как среди чужих элементов трансуранового мира. Жизнь, я думаю, основанная на энергетических связях между атомами, гораздо более сложными, чем уран. Жизнь самоподдерживающаяся, возможно, сравнимая по возрасту с нашей Вселенной и способная насытить наши грубые простые ткани своей трансурановой химией…

Комин снова подумал о том, что сказал Викри: источник всего сущего, начало всего.

Кто-то хмуро сказал:

— Я знаю одно: никто не заставит меня вернуться туда.

Питер Кохран проговорил:

— Успокойся. Никто не вернется на Барнард-2.

Но оставшись наедине с Питером, Комин сказал:

— Вы ошибаетесь. В конце концов я вернусь.

Питер покачал головой.

— Вам так кажется. Вы еще находитесь под их воздействием. Но оно будет слабеть.

— Нет.

Но так и случилось. Оно слабело. Когда прошли вневременные часы, оно ослабло… пока он ел, спал и совершал все действия, свойственные человеческому существу. Воспоминания остались прежними. Но свирепая, скорбящая тяга к жизни вне жизни не может держать человека все время, пока он бреется, переобувается, пьет.

Потом пришел конец безвременью и ожиданию. Они снова вытерпели жуткое вращение и качку, когда выключился двигатель и они перешли в нормальное пространство. Теперь Луна сияла, как серебряный щит, в передних иллюминаторах. Большой Прыжок был завершен.

После долгого заключения на корабле обилие новых голосов и незнакомых лиц привело всех в замешательство. Сады и огромный дом в блеске лунного дня не изменились за миллионы лет, которые, казалось, отсутствовал Комин. Он прошел через сады, как чужой, и все было прежним, кроме него самого.

Он не единственный чувствовал это. Это было безрадостное дело. Они привезли с собой от чужого солнца ту же самую тень, что накрывала Баллантайна. Клавдия громко оплакивала смерть Стенли. Ей сказали, что он погиб, и в некотором смысле это была совершенная правда. Они не покорили звезду. Звезда покорила их.

Комин шарил взглядом по незнакомым лицам, и кто-то сказал ему:

— Она не осталась здесь после отбытия корабля. Она сказала, что ненавидит это место и не может остаться. Она вернулась в Нью-Йорк.

Комин сказал:

— Я точно знаю, что она имела в виду.

В залах огромного дома была прохлада и полумрак, и Комин остался бы в них один, но Питер сказал:

— Вы можете понадобиться мне, Комин. Вы были ближе к этому, чем любой из нас, а Джона нелегко убедить.

Комин неохотно стоял в заполненной старомодной комнате с видом на Море Дождей. Джон выглядел так же, как и прежде: древний старик, сгорбившийся в кресле, утомленный, морщинистый, скользящий к своему концу. Но он еще хватался когтистыми руками за жизнь, в нем еще горело честолюбие.

— Ты нашел их, а? — сказал он Питеру, приподнявшись костистым телом в кресле. — «Трансурановые рудники Кохранов»! Звучит хорошо, не так ли? Сколько там, Питер? Скажи мне, сколько!