Большой пожар - Страница 62
Николай Клевцов, Юрий Кожухов и Владимир Никулькин, он же Уленшпигель
— воздвигнитесь! Рыцарям штурмовых лестниц — гип-гип-ура!
Анатолий Аничкин! Он едва перевалил за тридцать пять лет, но уже без пяти минут доктор технических наук. Неоднократно бит за острый язык и чинонепочитание. Саша Ковальчук! Тоже мой ученик, прославленный победитель конкурса молодых учёных НИИ по сортировке картошки на овощных базах. Обоих я затащил сюда на аркане по требованию Лели, поскольку они — участники того самого юбилейного банкета в честь нашего Арбуза. Для непосвящённых: Арбуз — Аркадий Родионович Бузукин, отличнейший парень и наш директор.
«Несмеяна» и народный театр представлены несравненной Дашей Метельской. Сегодня я за ней с удовольствием приударю, несмотря на присутствие её мужа Бориса Данилина, выдающегося драматурга нашего времени, автора одной провалившейся пьесы и двух комедий, имеющих сиогсшибательиый успех — среди нас, его друзей и знакомых.
Григорий Косичкин, краса и гордость ресторанного ансамбля, это он сейчас орёт в микрофон с эстрады о своей любви к какому-то существу. Но меня ему не перекричать! Будят надеяться, однако, что он скоро охрипнет и присоединится к нам.
Вадим Петрович, бывший официант, а ныне — внимание! — метрдотель ресторана, устроивший Леле по блату этот превосходный стол. Вадим Петрович не позволит официантам ободрать Лелю до нитки, лично проверит счёт.
Наконец, Нина Ивановна, от которой исходил первый импульс по тушению Большого Пожара и при взгляде на которую мне так и хочется напроситься в гости, ибо вкуснее её пирогов я ничего не едал.
Таково наше разношёрстное, но изысканное общество. Остальные приглашённые не явились по уважительным причинам, что сэкономит Васе и Леле кучу денег. За их здоровье! Призываю отныне не увлекаться умильными тостами, а выкладывать все, что вам известно, для Лелиной тетрадки. Приготовиться Аничкину.
Несмотря на призыв Сергея Антоныча, поначалу гости пошли по пути неприкрытого саботажа: никому не хотелось вспоминать далёкие и не слишком приятные эпизоды. Посыпались тосты за дам, остроты, да ещё оркестр призывал к танцам — словом, Ольга демонстративно закрыла тетрадку. Это вызвало общее ликование, даже Дима шепнул мне: «Кажись, потрошение не состоится». Они плохо знали, с кем имели дело!
Не прошло и часа, как гости обнаружили, что на столах не осталось ни капли спиртного и что хозяйка не предпринимает никаких усилий, чтобы возобновить его запас, а в ответ на запросы и иамеки отдельных гостей официанты, симулируя непонимание и глухоту, притаскивают целые батареи бутылок с минеральной водой.
Сергей Антоныч хохотал до слез.
— Кожей чувствовал, что она возьмёт своё, — с торжеством восклицал он, — не мытьём, так катаньем. Сдавайтесь, ребята! Патрикеевна, пью этот боржом за твою удачу!
Ольга скромно поблагодарила и раскрыла тетрадку.
Анатолий Аничкин и Саша Ковальчук, молодые коллеги и любимые ученики Сергея Антоныча, уже бывали в нашей компании и посему чувствовали себя вполне раскованно.
— Вообще говоря, меня смущает эта тетрадка, — начал Аничкин. — Мало ли чего я спьяну наговорю? Или лучше сказать — с боржому? С одной стороны, приятно, конечно, стать персонажем крупного художественного полотна, но с другой — диссертацию скоро защищать, как бы кого не обидеть, а, Сергей Аатоныч?
— Только умолчи, я тебе первый на защите чёрный шар брошу, — пригрозил Сергей Антоныч. — Крой, не взирая на лица!
— Шеф имеет в виду, — пояснил Аничкии, что далеко не все из ста сорока трех гостей вели себя в достаточной степени благородно. Шефу хорошо, Арбуз ему все прощает, летом шорты, а зимой свитер, которому место в Ольгином музее — кустарное изделие времён Бориса Годунова, а каково нам с Сашей? Раскроет начальство будущую книгу и с возмущением прочитает, как старший научный сотрудник Аничкин, который через несколько месяцев нагло рассчитывает защитить докторскую, распространяет о членах учёного совета самые чудовищные небылицы… Извините, я пас.
— О начальстве или хорошо, или ничего, — вставил Ковальчук.
— Есть один выход, — предупредив грозный окрик шефа, заметил Аничкин.
— О тех, кто вёл себя пристойно — так и скажем, а тех, кто праздновал труса и ревел, как корабельная сирена в густом тумане, скроем под псевдонимами.
— Валяй, — великодушно разрешил Сергей Антоныч. — Шила в мешке не утаишь, каждый себя узнает.
И дальше последовал рассказ.
Аркадий Родионович Бузукин в свои шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят: бывший капитан первого ранга сохранил морскую выправку, уверенную походку (о том, что вместо правой ноги до колена у него протез, знали далеко не все) и мозг без признаков склероза. Несмотря на внешнюю суровость и попытки наладить в НИИ флотскую дисциплину, директор был типичным добряком и ходатаем по делам подчинённых, которые, надо отдать им справедливость, умело пользовались этой слабостью. Арбуз в институте был любим, а к его юбилею готовились с энтузиазмом: сбросились по десятке на банкет, сочинили куплеты и шуточные адреса, соорудили стенды, на которых отражались его жизнь и деятельность. Жена Арбуза, его боевая подруга по морской пехоте Анна Алексеевна, предоставила юбилейному комитету альбом с семейными фотографиями. Особенно сильное впечатление производила любительская карточка, на которой полуторагодовалый карапуз торжественно нёс в руках ночной горшок. Надпись гласила: «Профессор Бузукин в начале жизненного пути». Были и другие экспонаты, вызывавшие тоже положительные, но совсем иного рода, эмоции. На одной карточке капитан второго ранга, совсем ещё молодой, целовал перед застывшим строем гвардейское знамя, а на другой того же кавторанга, опирающегося на костыли, держала под руку молоденькая медсестра в гимнастёрке, из-под которой виднелась тельняшка. И надпись: «Поддержка на всю жизнь».
Руководили банкетом три человека.
Как и всякий директор, Аркадий Родионович опирался на особо приближённых людей, которым передоверил все хозяйственные функции: на заместителя по общим вопросам Глебушкина, референта Баринова и председателя месткома Курова. В жизни часто бывает, что самые приближённые не всегда оказываются самыми преданными, но когда хозяин об этом узнает, они обычно в его покровительстве уже не нуждаются. Будучи человеком мудрым, но столь же доверчивым, Аркадий Родионович полагал, что в данном случае имеют место исключения, и сердился на жену, которая в этом вопросе проявляла большую проницательность, и на Попрядухина, который в глаза и за глаза обзывал тройку фаворитов «арбузными корками, прилипалами, бездельниками и мошенниками». Почти все остальные сотрудники были солидарны с Попрядухиным, но старались на сию опасную тему не высказываться, ибо почему-то так получалось, что каждый, кто высказывался, выпихивался в отпуск в апреле или ноябре и таинственным образом исчезал из списка на распределение квартир.
— Я потому начал с этих людей, — разъяснил Аничкин, — что двое из них сыграли существенную роль в первом же акте нашей драмы, я бы даже сказал
— в первые минуты первого акта. Опоздавших, в том числе Сергея Антоныча, мы решили не ждать: «Пусть опоздавший плачет, судьбу свою кляня!» — заявил Арбуз. И едва оркестр по знаку тамады Глебушкина грянул попурри на морские темы, и едва сам Глебушкин проникновенно пропел длинный и приторно сладкий экспромт в честь юбиляра, и едва сам юбиляр успел приказать: «Матросам пить водку и веселиться!», и едва все сто сорок три человека приступили к этому приятному занятию, как до нас донеслись крики и потянуло дымом.
Поначалу эти факты не очень нас встревожили: «Наверное, повар влюбился и жаркое сгорело», — сострил Глебушкин. Но когда крики усилились и дым всерьёз защекотал носоглотки, Арбуз велел Баринову и Курову разведать обстановку и доложить. Те почтительно выслушали приказ, рысцой выбежали из зала в лифтовой холл и через несколько мгновений влетели обратно, размахивая руками и вопя: «Пожар! Горим!» Мы и опомниться не успели, как они снова исчезли — с тем, чтобы больше на сцене не появляться.