Больше и не нужно (СИ) - Страница 10

― Деревянный поворот. Кай, да ты, никак, совсем решил на зрителей наплевать? Только представь их реакцию на это уродство. Ну как ты ногу ставишь, безответственный мальчишка? Куда? Куда ты смотришь? На красивую мордочку в зеркале? Сначала прилепи на эту мордочку соответствующее позе выражение, а потом пялься в зеркало. Не болтай ногой! Ну кто же в балете ногами болтает? Какой из тебя после этого солист? Одно позорище! Стыд и срам! Ну-ка соберись! И не вздумай сутулиться! Разверни плечи! Покажи себя во всей красе! Во-о-от! Эй, кто ж так делает? Что это вообще за марш от бедра? Ты танцовщик или где? Где изящество и переход? Не пойму, детка, это балет? Или ты рок-н-ролл танцуешь в клубе? Если это прыжок, то я твоя бабушка. Неужели тебя в Париже учили только канкан танцевать?

У Ханя неизменно вяли уши. И он искренне полагал, что эта бывшая прима просто придирается к Каю.

― Вот же грымза с языком без костей…

― Перестаньте, она знает, что говорит, ― с едва заметной улыбкой возражал Кай.

― Уж конечно. Но она говорит в такой манере…

― Её можно понять. Она ведь больше не может сама выступать, но это не значит, что ей не хочется. К тому же, она любит балет, поэтому указывает на ошибки, чтобы помочь. Просто делает это в собственной манере. Может, я сам в её возрасте и положении буду в тысячу раз хуже.

― Не верю.

― * ―

В понедельник Хань пришёл в школу во время проливного дождя. Он крутился в коридоре с зонтом в руках, когда увидел сбежавшего по лестнице Кая. Тот был одет слишком легко, без зонта, но, тем не менее, пересёк приёмную, не ответив на приветствие консьержа, и буквально вылетел в дверь. Хань окликнул его, но вряд ли Кай услышал.

Перехватив зонт удобнее, Хань кинулся на улицу, осмотрелся и увидел Кая, свернувшего за угол. Хань разложил зонт и помчался туда, растерянно остановился и попытался сообразить, куда это Кая понесло. Чуть поодаль убегала вдаль широкая аллея, тянувшаяся вдоль сквера, напоминавшего маленький парк. Ханю показалось, что он различил среди деревьев фигуру человека, туда он и двинулся.

Он нашёл Кая в конце аллеи, на деревянном мостике, переброшенном через крошечный пруд. Кай облокотился на высокие поручни и, наклонив голову, смотрел на подёрнутую кругами от падающих капель тёмную поверхность пруда. С длинной чёлки тоже скатывались капли и струились по его лицу, а лёгкая куртка промокла насквозь.

Хань подошёл к нему и поднял зонт повыше, чтобы защитить от дождя их обоих. Через минуту Хань подумал, что, наверное, зря это сделал. Под дождём плакать проще. Но потом понял, что Кай не плакал. Его лицо оставалось спокойным и неподвижным, а вся влага на смуглой коже была лишь от дождя. Хотя это не отменяло затаившихся в глубине глаз печали и боли.

― Можно пригласить тебя в кафе, Чонин? ― едва слышно спросил Хань, сознательно использовав настоящее имя вместо того, которое ему дозволено было называть. ― Мне просто жизненно необходимо угостить тебя горячим шоколадом.

― В этом нет необходимости. ― Тихо и безжизненно.

― Есть. Это необходимо мне. Я замёрз, и у меня устала рука. И мне нужен ты, чтобы согреться.

― Я никогда не умел никого согревать.

― Неправда. Мне достаточно одной твоей улыбки, чтобы перестать мёрзнуть. Пожалуйста, Чонин. Или тебе нравится заставлять меня упрашивать тебя?

Второй раз ― сломанная именем стена. И Ханя никто не одёрнул.

Чонин вздохнул, неохотно повернулся и зашагал по направлению к той самой кофейне, где они вдвоём уже были. Хань постарался идти в ногу, чтобы удерживать зонт над их головами. В кофейне Хань заказал горячий шоколад и кофе и запихнул теперь уже именно Чонина за тот самый столик, где они сидели в прошлый раз ― с Каем. Он знал Кая, но Чонин пока оставался для него незнакомцем.

Чонин почти ни на что не реагировал, просто ушёл в себя и пытался то ли что-то преодолеть, то ли забыть, то ли пережить. Он не выглядел убитым горем или безутешным, но ему, несомненно, было очень плохо.

― Я могу послушать, ― осторожно сообщил ему Хань и придвинул чашку с горячим шоколадом. ― Просто послушать. Или, если хочешь, обсудить.

― Нет желания.

― Это всегда лучше, чем молчать и держать в себе.

― Есть вещи, которые нельзя оглашать.

Хань поднёс к губам чашку с кофе, понюхал и сделал маленький глоток. Потом осмелился уточнить:

― Потому что это касается запретных отношений между двумя парнями?

Бил наугад, но, судя по реакции Чонина, попал в цель. Чонин медленно перевёл взгляд со своей чашки на его лицо.

― Не знал, что это всем известно.

― Не всем. Я просто видел вас. Раза два. Довольно недвусмысленно. И совершенно случайно. Ты, конечно, всякое можешь думать, я ведь журналист и всё такое, но я не лезу в такие вещи. В личную жизнь людей. Но если ты хочешь поговорить, я к твоим услугам. Конфиденциально, разумеется.

Чонин уже не смотрел на него, а кончиком пальца водил по ручке своей чашки с горячим шоколадом. И молчал.

Хань без стеснения разглядывал смуглое лицо с такими знакомыми резкими чертами. Наверное, Хань при желании мог нарисовать Чонина с закрытыми глазами. Простые и чёткие линии, в каждой своя неправильность, но все вместе ― совершенство. Что бы там ни отмочил Чанёль, это в любом случае непростительная глупость. Потому что во всём мире не существовало ничего, что могло бы заменить Чонина или быть более ценным.

― Не молчи. Пожалуйста. Хотя бы просто скажи, какая он свинья. Просто выплесни боль. Словами или танцем.

― Не могу. ― Так тихо и так… беспомощно.

― Он променял тебя на кого-то другого? ― предположил Хань, чтобы хоть как-то сдвинуть дело с мёртвой точки. Чонин покачал головой. ― Застал тебя с кем-то другим? Чем-то расстроен? Поссорились? Захотел изменить что-то в ваших отношениях? Не хватает внимания? Хочет испробовать какие-то дикие фантазии? Мало секса? Слишком много?

― Люди действительно расстаются из-за такой ерунды? ― Чонин хотя бы слабо улыбнулся в ответ на версии Ханя. Уже что-то.

― Иногда расстаются и из-за меньшего. Порой и вовсе без причины. Чонин, просто скажи, что случилось? На тебя смотреть больно.

― Тогда просто не смотри, ― отрезал Чонин и порывисто поднялся, едва не опрокинув чашку. Хань тоже вскочил, бросил ладони ему на плечи и заставил сесть обратно.

― Прости, хорошо? Ты прав, это не моё дело, но я действительно хочу помочь. Очень хочу. Для меня это важно.

― Почему? ― Ладони Чонина сомкнулись вокруг чашки, словно в попытке поймать тень ускользающего тепла. Хань поддался собственным эмоциям и потянулся к Чонину, обхватил чашку тоже ― поверх ладоней Чонина своими обеими. Он не знал Чонина, он знал только Кая, поэтому действовал по наитию, надеясь, что не допустит фатальных ошибок.

― Потому что я люблю то, что ты делаешь. Я люблю твои истории, рассказанные танцами. Я согреваюсь твоим теплом и твоими улыбками. И когда ты говоришь, что не можешь хоть что-то выразить танцем, мне больно. Потому что стоять под дождём не самое умное из всего, что ты можешь сделать. Потому что ты не должен молчать, если хочется кричать. Потому что нельзя держать в себе боль, причинённую кем-то другим. Её нужно с кем-нибудь разделить, тогда будет не так больно. И потому что нельзя быть вечно одному. Нельзя именно тебе. Ты и так слишком долго был один, ведь верно? ― Пальцы Чонина едва заметно дрогнули под ладонями Ханя. ― Поэтому просто расскажи, что случилось. Вряд ли… Вряд ли Чанёль ушёл без причины.

Чонин не удивился осведомлённости Ханя. Ничем и никак не выразил удивления и ни о чём не спросил.

― Он не ушёл. Ушёл я. ― Хоть что-то. И это не Чанёль совершил глупость, это Чонин отобрал у него себя. Жестоко.

― Почему?

― Он уезжает. Далеко и надолго. Так надо. Ему.

― Это связано с работой? ― догадался Хань. ― Какой-то долгоиграющий проект, да? И он мог бы отказаться, но ты решил поставить точку. Чтобы у него не было причин для отказа?

― Что-то вроде. ― Чонин наклонил голову чуть ниже, чтобы влажная чёлка завесила глаза. ― Глупо было бы держать его. И эгоистично. Он и так слишком много мне отдал.