Большая барахолка - Страница 1

Месье Жан, подпольная кличка Мариус, носил берет, кожаную куртку и тяжелые ботинки. Месье Жан смотрел на мир красивыми, немного грустными глазами и имел привычку задумчиво грызть травинку. Грудь его украшали награды: крест за Первую мировую, еще один — за тридцать девятый-сороковой, медаль Сопротивления, волонтерская медаль, медаль «От благодарной Франции», — и все бренчали, когда он шел быстрым шагом. Общались мы недолго — я приехал из Везьера на похороны отца и через две недели уезжал в Париж, но таким он остался в моей памяти: с травинкой в зубах и автоматом на плече — он с ним не расставался с тех пор, как вышел приказ сдать оружие. Мы шли после похорон по кладбищу Вьеге.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказал я. — Не пропаду.

— Твоему отцу не повезло, — сказал месье Жан и покачал головой.

— Да уж.

— Погибнуть вот так, в последний день! Я был рядом с ним — могли бы попасть и в меня.

— Не повезло, — повторил я.

Он вздохнул:

— Твой отец был герой.

Он говорил с сильным марсельским акцентом. А в этом месте голос его дрогнул, он остановился и посмотрел на меня:

— Я обещал ему позаботиться о тебе, мальчуган. Поедешь со мной в Марсель? Я бы тебя усыновил.

— А как у вас с финансами? — спросил я.

Он удивился, но ответил:

— Да вроде неплохо. Держу трикотажную лавку. Не бог весть что, но на жизнь хватает.

— И машина есть?

— Чего нет, того нет.

— А сколько вам лет?

— Шестой десяток пошел.

Я смерил его холодным взглядом:

— Нельзя сказать, что вы многого добились в жизни.

— Пожалуй, нет, — согласился он и опустил голову. — Но не все измеряется деньгами.

— Так говорят все неудачники, — фыркнул я.

Мы и дальше шли рядом по кладбищенской аллее, но уже как чужие. Дружбы не получилось — месье Жан это понял.

— Пойду чего-нибудь перекушу, — сказал он и ушел, держась за свой автомат. Больше он не заговаривал об усыновлении и вообще избегал и как будто побаивался меня. Впрочем, у него были другие заботы. Ему велели сдать автомат. Видимо, дело об автомате месье Жана-Мариуса обсуждалось где-то в верхах, и было решено, что он должен его сдать. Месье Жан отчаянно сопротивлялся. Кричал, угрожал, бил себя в звенящую медалями грудь, бегал по инстанциям, не выпуская из рук автомата. На него везде смотрели косо — скандалист нашелся! И наконец пришли и, действуя почтительно, но твердо, забрали автомат. Сказали: «Тут у нас уже не Дикий Запад», — особо напирая на «уже». Время подпольной борьбы и освобождения кончилось — теперь пусть воюют военные. Возвращается нормальная жизнь. Война почти что кончилась, немцы бегут, у нас опять будет регулярная армия. Хватит играть в огнестрельные игрушки. Кроме того, на месье Жана-Мариуса скопилось целое досье, которое новые военные власти собирались внимательно изучить. За ним числились вооруженные нападения — это ладно, ограбления товарных поездов — тоже ладно, налеты на банки — кхм-кхм! — а главное, несколько казней без суда и следствия — нет, никто не обвиняет все Сопротивление, там было немало мучеников и героев, но надо все-таки разобраться, просеять, отфильтровать, проверить легенду, привлечь кое-кого к ответственности… Месье Жан крепко обругал штабного полковника и заболел. Неделю провалялся в военном госпитале. Мы с Роксаной проведывали его; Роксана — это собака, которая досталась мне в наследство от отца, они три года вместе партизанили. Я приходил из вежливости и еще потому, что было приятно поглядеть на его растерянную рожу.

— Мерзавцы, мерзавцы! — повторял он. — Скрутили нас!

— Сами виноваты, — говорил я.

Он ворочался в постели, смотрел в потолок, тяжело вздыхал и принимался молоть невесть что:

— Придется перенести борьбу в политическую плоскость!

— Правильно!

Он устремлял на меня лихорадочный взгляд:

— Еще не все потеряно, а, мальчуган? Мы им еще покажем, верно?

— Не все, еще не все, — поддакивал я.

Он хватал меня за руку:

— Зря, что ли, погибал твой отец?

— Конечно! — отзывался я.

Мне было тогда четырнадцать лет, и я был полон надежд.

Из госпиталя месье Жан вышел похудевшим и побледневшим. Дело его решили закрыть. Собранные против него факты могли быть истолкованы по-разному. Не хватало перспективы. Чтобы понять, как надо думать, следовало немножко выждать: все прояснится, войдет в рамки. Пока же месье Жана-Мариуса вежливо, но твердо демобилизовали: побаловался, и будет, война кончается. В общем, все как-то утрясалось. Жизнь налаживалась. Уже шли первые американские фильмы, власти обещали показать наконец «Унесенных ветром» с Кларком Гейблом и Вивиан Ли. У всех на слуху были имена новых звезд: Лорен Бэколл, Грир Гарсон, Хамфри Богарт. Возвращались не слишком замученные бывшие пленные. Повеяло свободой, на черном рынке появилось все, что хочешь. Отца посмертно наградили медалью Сопротивления с розеткой, префект приколол мне ее на грудь на площади Гамбетта. Он говорил растроганным простуженным голосом от имени временной Республики[1]. Сказал, что Франция берет меня на попечение, потому что таков ее долг перед моим отцом. Кто отдает долги, становится богаче. Государство даст мне бесплатное среднее образование и профессию. «Будь же достоин своего отца!» Он ободряюще обнял меня, но я и так не трусил — с другом ничего не страшно, а моя собака Роксана присутствовала на празднестве, смирно сидела рядом с месье Жаном, хотя, на свое счастье, и не понимала, что происходит. На другой день нас с ней посадили в поезд и отправили в Париж. Месье Жан пришел проводить нас. Мне прицепили на руку повязку-триколор и дали билет в вагон третьего класса. Отныне я «воспитанник нации», — объяснил месье Жан. В Париже на Восточном вокзале меня должны встретить официальные представители, которым поручено заняться мной. Все организовано, все учтено. Я не один, у меня будут друзья. Я вырасту, выучусь и стану таким, как мой отец, сказал он, сморкаясь. Теперь он нарядился в приличный серый плащ, но вид все равно был дурацкий.

— Спасибо вам за все, — сказал я и повторил: — Не беспокойтесь — я не пропаду.

Он достал из кармана блокнотик и протянул мне:

— Я записал тут свой адрес. Если понадобится помощь, только дай знать.

— Непременно, — вежливо обещал я и взял блокнотик.

Месье Жан просиял.

— Скажу тебе по секрету, — сказал он. — Я буду баллотироваться на выборах. Попросили товарищи… Я не имею права отказаться. Сопротивление объединило страну, и мы должны во что бы то ни стало сохранить это единство…

— Держите меня в курсе, — сказал я.

Поезд тронулся. Месье Жан махал мне рукой.

— Смотри не потеряй мой адрес! — крикнул он. Блокнотик — вот он. Я высунулся и что есть силы швырнул его, целясь в месье Жана. Но промазал. Зато успел увидеть, как у него вытягивается от удивления лицо и медленно опускается рука. Таким тоже он остался в моей памяти: растерянная, быстро удаляющаяся фигурка на перроне, точка в пространстве, еще одна зарубка, дорожный столбик, чья судьба — все время оставаться позади.