Болотная трава - Страница 43

— Встречать не приходилось. Что, тоже беглец, разыскиваете? — и остренько взглянул на Виталия. — Не больной какой? Сейчас насчёт наркомании шум пошёл.

— Разыскиваем, — неопределённо ответил Виталий.

Он давно уже заметил, в какое всполошенное, тревожное состояние пришёл Иван Фомич с их приездом. Объяснить это можно было двояко. Прежде всего самым простым и естественным образом. Милиция разыскивает его работника, который чёрт знает что натворил. И весь коллектив, возглавляемый им, да и сам Иван Фомич, он сам даже в первую очередь, могут иметь из-за этого немало неприятностей. Это первое объяснение. Однако тревогу Ивана Фомича можно было объяснить и по-другому. И Виталий, профессионально, что ли, постоянно настроенный ещё и на другую волну, сейчас всё время ощущал некий тоненький, неслышный другим звоночек, предупреждавший: что-то тут не так… что-то тут не так… Виталий никогда не был склонен в этом случае сразу же отбрасывать первую, самую естественную версию, но, уловив этот звоночек, настораживался и начинал с особой тщательностью накапливать наблюдения.

И тут в какой-то момент ему помог Валя Денисов. Как он вовремя вспомнил сообщение Игоря. Да, не зря Откаленко допрашивал тех мальчишек из ресторана, очень не зря. И Валя запомнил его доклад, молодец.

— Да, разыскиваем, — задумчиво повторил Виталий.

— Всем они, выходит, нужны, — Авдотья Спиридоновна сочувственно покачала головой и вдруг воскликнула — Ой, батюшки мои! Так ведь Семён-то Прокофьевич записку Гарику оставил, а я и отдать забыла.

— Когда оставил? — быстро спросил Виталий.

— Давно, батюшка, давно. А у меня она ну прямо из головы вон. Да и сами они про неё, стало быть, забыли. Вот ведь голова стала, не приведи господь.

— А где же эта записка, Авдотья Спиридоновна? — поинтересовался Виталий.

— Где… Кабы знать.

Старушка растерянно огляделась вокруг, потом тяжело поднялась со стула, опираясь руками о колени, и, громко шаркая разношенными шлепанцами, направилась в соседнюю комнату.

— Надо бы узнать приметы тех людей, которые Гарика разыскивали, — заметил Виталию всё это время молчавший Денисов.

— Обязательно.

Между тем Иван Фомич продолжал заметно нервничать.

— Куда же этот сукин сын мог подеваться? — не утерпев, спросил он наконец у Виталия. — Может, он и с базы чего увёл?

— Чего, например? — холодно осведомился Денисов, которому Иван Фомич с самого начала чем-то не понравился. — Что у вас обычно уводят?

— Ну как так что? — обеспокоенно ответил Иван Фомич, вытирая платком голову. — Разве так скажешь? Машин у нас в день бывает до сотни. Представляете? Вот он погрузил, допустим, на одну брус отборный кубометров десять — пятнадцать или ещё какой дефицит, пропуск чиркнул, и будь здоров, тысячи две в кармане.

— Так, выходит, у вас просто? — насмешливо спросил Денисов.

— А разве за всем углядишь, если человек такую себе цель поставил? Потом-то, конечно, выясним, да ищи концы. Вы бы видели наше хозяйство.

— Ну, выясняйте, выясняйте, — недобро согласился Денисов и добавил: — А мы потом поинтересуемся, что вы выяснили.

Иван Фомич нахмурился, посмотрел на часы и объявил, что ему пора на поезд.

— Ждите в гости, — сказал ему на прощание Денисов.

— Теперь и на чарочку не пригласишь, — как можно безмятежнее откликнулся Иван Фомич. — Разве только на чаёк с закуской.

Однако в голосе его сквозило плохо скрытое беспокойство.

Иван Фомич то и дело нетерпеливо посматривал на дверь в соседнюю комнату, куда вышла Авдотья Спнридоновна и всё никак не возвращалась с той любопытной запиской, которую ему, видимо, очень хотелось посмотреть. Наконец он снова взглянул на часы и, вздохнув, решительно поднялся со стула.

— Надо бежать, — досадливо сказал он. — Всего вам доброго. — Он главным образом обращался к Лосеву, угадав в нём старшего. — Если что надо будет, прошу. Нынче, знаете, все строятся. Кругом. Потому важную социальную роль мы призваны играть, — со значением произнёс он чьи-то чужие слова. — На уровне требований времени. Вот жизнь требует, и никак иначе, — добавил он уже от себя.

От собственных боевых и громких слов настроение у Ивана Фомича заметно улучшилось. И, повысив голос, он крикнул, обращаясь к закрытой двери в соседнюю комнату:

— Пошёл, Авдотья Спиридоновна! За чай спасибо!

Иван Фомич в последний раз кивнул всем и, несмотря на полноту, энергичным, широким шагом направился в переднюю. Там он натянул плащ, надел шляпу, не забыв поправить её перед зеркалом, и, ещё раз оглянувшись на закрытую дверь комнаты, но ничего больше не сказав, вышел во двор. Однако ощущение было такое, что сказать что-то он уже собрался, но в последний момент почему-то передумал и даже непроизвольно махнул рукой, словно останавливая себя в чём-то.

Не успел Иван Фомич уйти, как в комнате появилась Авдотья Спиридоновна. В руках у неё был развёрнутый клочок бумаги, до того, видно, сложенный вчетверо и долго так пролежавший. Старушка с облегчением сказала Виталию:

— Ну, слава богу, я, кажись, не вовсе из ума-то выжила. Помню же, что прятала. И вот обыскалась всюду, а нашла. Гляди. Сама-то ничего не пойму.

Виталий внимательно разглядел записку. Подошёл и Денисов.

На широком блокнотном листе, очень аккуратно вырванном, так что ни один зубчик не был попорчен, мелким отработанным почерком и тоже очень аккуратно было написано всего три строчки: «В понедельник приехать не могу, в цехе комиссия по итогам. Скажи Николаю Александровичу, что буду во вторник, часа в три. А ты верни долг, а то пожалуюсь. Деньги не мои». Далее следовала подпись, без особых кокетливых или залихватских завитушек, чёткая, отработанная и спокойная. Фамилия читалась как Лялин, Ляпин, Лякин, словом, неясной оставалась только третья буква. Ну, а инициал прочитывался легко — буква «С», то есть Семён. Впрочем, почерковеды установят и неясную букву.

Однако фамилией и характерным почерком информация тут, естественно, не ограничивалась. Оказывается, Семён Прокофьевич работал в каком-то цехе в Москве, и, видимо, не простым мастером. А вот сюда, в Лупановку, приезжал, очевидно, в свободное время, но тоже по каким-то делам. И здесь начальником у него был некий Николай Александрович, тот же самый, видимо, что и у Серкова. И всё это, очевидно, не имело никакого отношения к лесоторговой базе, где директором был Иван Фомич и никакого Николая Александровича не существовало. Наконец, у покойного Семёна Прокофьевича, оказывается, были какие-то «не его» деньги и он что-то даже одолжил Гарику. Возможно, деньги были немалые, и Гарик о них, видимо, знал.

Таким образом, записка представляла несомненный оперативный интерес.

Образ убитого две недели назад человека наконец-то начинал проступать во всей своей обычной человеческой сложности.

След из Москвы явно тянулся в Лупановку, а возможно, через неё и куда-то дальше…

Простившись с Катей и радушной Авдотьей Спиридоновной, Лосев и Денисов поспешили вернуться в Москву. Они везли ценнейшую информацию.

В тот же субботний день Игорь Откаленко должен был выполнить другое, не менее ответственное, но, пожалуй, более сложное задание: побывать в пошивочном ателье на Большой Полянке. Именно это ателье, а вернее, его директора Коровина и закройщика Левина упомянул в разговоре с Лосевым в Ялте мнимый Журавский. Впрочем, упомянул он этих людей лишь мимоходом, просто как знакомых, а Левина ещё и как отменного мастера, у которого только и шил. Иными словами, ничего порочащего или даже бросающего самое малое подозрение сказано в их адрес не было. И всё же… знакомство с таким прохвостом, а возможно, и преступником тех людей, конечно, не украшало и само по себе внушало некоторое подозрение. Если, впрочем, тот ничего не выдумал. В любом случае проверку, а точнее, разведку следовало провести очень осторожно, чтобы ни тени не пало на репутацию этих людей в любом случае, а тем более если они окажутся вполне порядочными людьми. Впрочем, ни у кого в ателье вообще не должно было возникнуть даже мысли о какой-то проверке.