Болиголов (СИ) - Страница 7

Вначале Кристоф замечал, что часто думает о том, как можно убить Джофа, и если раньше эти мысли его пугали, то года два назад он понял, что просто ищет слабые места здоровяка, чтобы их залатать, чтобы предупредить возможное поражение. Это он, Кристоф, уговорил Джофа купить эту дорогущую кольчугу, и он же теперь волновался о том, что она разорвана и ее срочно нужно чинить.

Часто он думал и об истории Балды и Джофа, и эта история его огорчала. Не сама история, а ее последствия, тянувшиеся до сих пор. Когда-то у Джофа была сестра, кажется, ее звали Марфой. Джоф любил ее, но она втайне от всех вышла замуж за чужестранца и уехала с мужем в другой город. У Марфы родился сын. Через три года родители осознали, насколько у сына серьезные проблемы с головой, — мальчик с трудом запоминал самые обычные вещи, и когда остальные дети уже худо-бедно разговаривали, то их сын еле-еле мог ходить. Муж Марфы, трусливый и высокомерный идеалист, бросил ее, обвинив в болезни сына, и отправился на поиски новой жены. Марфа ничего не сказала и стала растить сына сама, борясь с его недугом любыми возможными способами. К пяти годам ее ребенка уже знали все колдуны и знахари ближайших городов, но ничем помочь так и не смогли. Благодаря ее усилиям и любви, к десяти годам мальчик смог запомнить небольшой набор слов, научился ходить и бегать, мог кушать, не пронося ложку мимо рта, и сам ходил в туалет. А потом случилось что-то ужасное — то ли местные мальчишки, вечно издевающиеся над ним, спровоцировали его пойти на реку, то ли он увидел какую-то птицу на воде, так или иначе он залез в воду и начал тонуть под смех и гомон собирающейся толпы. Спасать его прибежала мать, и спасла, но через несколько дней сама умерла — то ли от переохлаждения, то ли от стресса, то ли наглотавшись не самой чистой воды городской реки.

Мальчик даже не плакал над телом матери — он просто не понимал, что произошло. Джоф примчался, когда Марфу уже схоронили, и забрал ребенка. «Сынок-то ее дурачок, совсем балда» — последний раз рассмеялся целыми зубами какой-то зевака. Но с тех пор Джоф стал называть мальчика Балдой.

Марфа называла ребенка только нежными эпитетами боясь, что злые духи услышат его имя, придут и заберут его у нее, и люди даже не знали, как его на самом деле зовут; друзей у мальчика, не считая нескольких игрушек не было — в общем спросить было некого. Сам же он ничего не понимал, смотрел диким зверенышем… Джоф мог дать мальчику любое имя, но он этого не сделал. Он не мог принять того, что этот человечек виноват в смерти его сестры и что об этом человечке он, Джоф, должен теперь заботиться, как о родном ребенке. Отсутствие имени обезличивало Балду и временно решало, а точнее, просто отдаляло проблемы Джофа. Только вот это «временно» затянулось на десять лет.

Кристоф не видел какого-то правильного выхода из этого положения, потому что не знал всего, что чувствует Джоф. Периодически он напоминал Джофу, что у мальчика нет имени, но тот всегда отшучивался и уходил в глухую защиту. Говорить с Джофом серьезно было невозможно в принципе. Всю эту печальную историю Кристоф узнал не от Джофа и, естественно, не от Балды, а совершенно случайно от одной пьяной сплетницы в таверне. И хотя сам он сплетни терпеть не мог, но выбросить все это из головы у него не получалось, и он часто думал, что в этой истории все-таки есть какая-то доля правды.

Иногда Кристоф думал и Роджере. Вот уж кто был для него поистине загадкой. Для Хлои, Джофа и даже для Балды Роджер был хорошим молчаливым и надежным компаньоном. В отношения Джофа и Балды Роджер не влезал — и со стороны казалось, что ему они безразличны. Но мало кто знал, что Роджер делает шаг, только если знает, что ступит на твердую землю, а болезнь Балды и проблемы Джофа были зыбучими песками. Как Роджер попал в команду, знал только Джоф, но никто и не думал об этом спрашивать. Кто оказался в команде раньше всех, о том обычно меньше всех знали. Но если Джоф был треплом, и его история с Балдой была видна как на ладони по их отношениям, то Роджер просто молча делал свое дело, всегда оказывался в нужное время в нужном месте и не вызывал никаких нареканий ни с чьей стороны. Он, как и Хлоя, был в команде дальнобоем, прикрывающим Джофа. Но если Хлоя лупила всех монстров только своими стрелами да в некоторых серьезных случаях одалживала Джофу свой кинжал, чтобы пустить кровь какой-нибудь беспанцирной и выносливой твари, то Роджер мог обстреливать буйных зверушек чем угодно и из чего угодно. Когда в его руках оказывался отобранный у разбойников лук — он стрелял из лука. Когда лук ломался, Роджер выбрасывал его, мастерил из завалявшейся в повозке прочной ткани пращу и после одного пристрелочного броска не понимал, как можно промазать по дальней цели, тогда как Хлоя не понимала, как можно запустить пращой камень так, чтобы он не попал тебе же в глаз. Когда рвалась праща, Роджер брал камни в руки и закидывал противника ими, а если расстояние сокращалось до минимума, то просто ими бил.

В те минуты, когда какой-нибудь монстр, понявший, что Джофа не одолеть, бросал это неблагодарное занятие и устремлялся к стоявшей в сторонке группе из трех человек, Хлоя начинала убегать от него с не меньшей скоростью, отстреливаясь на ходу, маг Кристоф волшебным образом возносился на ближайшую ветку дерева, выступ скалы или убегал в другую от Хлои сторону, и там уже помогал чем мог — заживлял порезы соратников либо дезориентировал тварь магией. Роджер никуда не убегал, и, оставаясь на месте, проявлял чудеса ловкости: уворачивался не только от всех острых массивных и выступающих частей монстра, но и от града хаотично летящих стрел Хлои. Иногда Роджер умудрялся подбить ногой или рукой морду твари так, что она поднималась и глазом аккурат встречала стрелу Хлои. Первые раза два это посчитали случайностью, но сейчас никто так уже не думал. Пока тварь со стрелой в глазу выла, Роджер, пользуясь моментом гасил и второй глаз монстра и обычно тут же отходил, давая возможность закончить начатое подбегавшему к месту Джофу. Иногда, после таких случаев Хлоя спрашивала, зачем они все нужны Роджеру, и он отвечал, что держит их, потому что кто-то же должен делать всю черную работу.

Порой мужчины дружно и с серьезными лицами аплодировали Хлое и наперебой хвалили за убийство очередного матерого зверя, говоря, что убийство бегством — это прорыв и открытие в мире охоты, и проча ей успешную сольную карьеру, на что она обычно довольно мило скалилась, что и было целью шутников.

Кристоф много раз концентрировал свою исследовательскую магию на Роджере, пытаясь обнаружить в нем хоть какое-то присутствие магии, но всегда тщетно. Роджер всегда был чист и опрятен, хотя никто не замечал, что он тратит много сил и времени на мытье лица, тела или чистку зубов. И если в случае с Кристофом и Хлоей это можно было списать на магию, то с Роджером была целая куча вопросов. Но вопросами этими задавался только Кристоф. Он хорошо относился к Роджеру, как и ко всем остальным, но налет неразгаданной тайны не давал ему покоя. Когда-то они присутствовали на казни в одном городе, где местный управитель, внедряя свою экономическую политику, решил избавиться от всех иждивенцев, то есть освободить тюрьмы от всех, кто сидел пожизненно. На казнь выводили стариков, просидевших по сорок лет, для которых смерть была уже не наказанием, а избавлением. И вот, когда стража проводила заключенных мимо толпы зевак, один из стариков остановился, ткнул пальцем в их компанию и завизжал: «Я тебя узнал! Узнал! Из-за тебя мы все здесь. Будь ты трижды проклят!» Но стражник лишь толкнул его в спину, и вскоре этот визжащий и оборачивающийся всю дорогу старик уже болтался с остальными на эшафоте. В толпе стали шутить, что Джоф сражается со стариками, хотя узники более сорока лет не высовывались из подземелий. Но Кристоф был уверен, что освобожденный от заточения обреченный указывал на Роджера, который выглядел от силы на те же сорок лет.

Роджер, погруженный в медитацию, единственный, кто не думал ни о чем. Он уже давно передумал все, что хотел, и сейчас действительно вбирал в себя положительные эмоции и энергию и отдавал на сожжение солнцу весь возможный негатив. Он слышал далекое сладкое пение птицы и ощущал прохладную длань ветра на своем лица. В этом и был для него смысл медитации — осознать и принять то, на что в остальное время почти не обращаешь внимания. Роджер чувствовал себя в безопасности рядом с этими людьми, вокруг этого костра, и чувствовал себя как дома. Этих мыслей ему вполне хватало.