Болеутолитель - Страница 45

Шустек подготовился, сжимая в руке рукоятку кинжала, темную, как материнская утроба, и безжалостную, как могила.

Но в этом городе иногда все происходит совсем не так, как ты задумываешь.

— Я — Болеутолитель? — рука, сжимающая нож, картинно прижалась к груди. Голодающий трагик.

Шустек не успел сообразить, что произошло в следующее мгновение. У него не было времени даже поднять свою руку с кинжалом.

Дождь перешел в сырой туман. Все это напоминало припадок, который никогда не длится долго.

Рэй Льюис полоснул по горлу Эйвена Шустека; четкая дуга прорисовалась от нижнего края левого уха. Лезвие аккуратно перерезало мышцы, трахею и левую сонную артерию. Шустек откинул голову назад. Кровь его густыми ручьями хлынула на одеяло, образуя там лужицу, которую в темноте можно было принять за жирную подливу к мясным блюдам.

— Я — поганый мистер Болеутолитель? — Сама мысль показалась Льюису столь оскорбительной, что оправдала содеянное и приглушила разочарование, возникшее от того, что в кармане ненормального ублюдка он нашел всего лишь несколько сраных баксов.

— А ты, значит, Американская Мечта.

И он рассмеялся так громко, что Дин Коновер, шагавший по Мэдисон-авеню, услышал его. Рэй Льюис вытер лезвие ножа о лоб Шустека. Потом сбросил тело на землю и еще раз обшарил его в поисках денег. И убедился, что мертвец был не так глуп, как могло показаться. Носил с собой лишь самую малость.

Закончив поиски, Льюис пошел по направлению к выходу из двора.

Он снова засмеялся и в последний раз обернулся.

— Ну вот, — произнес он, обращаясь к трупу, — Теперь можешь мечтать.

Для обоих это оказалось неожиданностью. Коновер шагал вперед, представляя себе, что дождь — это пальцы Рив Тауни, ласково перебирающие пряди его светлых волос, и ее язычок, притрагивающийся к его шее за воротником. Он слышал голоса, слышал смех Льюиса. И, наконец, увидел его самого.

Все еще с ножом в руке. Дождь мочил лезвие.

Коновер только отключился от своих фантазий и едва начал реагировать на Происходящее. Он еще видел тающий перед глазами образ желанного разреза между молочно-белыми бедрами, когда острое лезвие вошло в его живот как раз под грудной клеткой. И там сломалось.

Коновер рухнул на землю; в его голове вертелись какие-то обрывки слов и мыслей. Льюис тоже плохо соображал, ощутив внезапный выброс адреналина в кровь. Он лишь утром прочитал в газете, что его угораздило прикончить фараона. Он помчался по Мэдисон-авеню и потратил деньги Шустека на бутылку виски и красный перец в первой попавшейся закусочной.

Коновер лежал на спине, дождь хлестал его по глазам. Он пытался вспомнить тот самый анекдот, который не успел рассказал Мэферу. Про еврея и ирландца в самолете.

Ага, там, значит, самолет благополучно совершил посадку после поломки двигателя, и вот этот парень смотрит на своего приятеля-иудея в очках и вдруг видит, что тот перекрестился. Он спрашивает, эй, чего это ты крестишься, я же точно знаю, что ты еврей? А тот еще раз крестится и говорит, да я, дескать, просто проверяю, всели у меня цело: очки, яички, бумажник и ключи.

Коновер вынужден был поспешить с анекдотом, чтобы успеть напоследок уладить свои дела с Господом.

Но ему хватило времени только на Во имя Отца.

Когда же он попытался выговорить и Сына,то вдруг почувствовал, во-первых, что у него встал член, и, во-вторых, что он обмочился. И тут он умер.

Газета «Чикаго трибюн» девяносто пять процентов своей первой полосы отводила главным международным и национальным новостям, таким, как переворот в Либерии или переговоры о заложниках в Ливане и т. п., а местным новостям — лишь когда они касались политики. Все прочие местные новости содержались во втором разделе, в «Чикагской тетрадке» газеты.

Однако, из этого правила бывали исключения, например, в случае убийства полицейского. И вот, хотя Дин Коновер был в тот день свободен от дежурства и, таким образом, принадлежал «второй тетрадке», но его убийство оказалось связанным с эпопеей Болеутолителя. А Болеутолитель неизменно попадал на первую полосу, потому что маньяк-убийца, не пойманный перед выборами, это, сами понимаете…

Итак, на первой полосе «Ч.т.» за 20 февраля значилось:

Виктор Тремалис никогда не делал вырезки из газет, прежде всего потому, что мышечный спазм мог застичь его в момент, когда бы он пользовался ножницами. Вместо этого он разрывал и складывал страницы; так что эта страничка Трибюн была горизонтально разорвана снизу, а сверху он аккуратно согнул ее по краю заголовка. Он прикрепил заметку на стене комнаты Шустека, как раз напротив фотокопии рекламы комикса «Бэтмэн» 50-х годов, на которой Робин и Крестоносец в капюшоне обращались с просьбой о пожертвованиях на исследования полиомиелита.

Эйвена Шустека, Американской Мечты Чикаго, уже неделю не было среди живых, и лишь немногим были известны истинные обстоятельства его жизни и смерти; инвалидная коляска, в которой он ездил, вместе с бежевым одеялом были заперты в комнате с табличкой «ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА» в полицейском отделении.

Вполне возможно, что кресло Шустека оказалось рядом с креслом Майка Серфера, так что после смерти они вновь встретились.

Тремалис постепенно терял контроль над собой.

— Ты всегда думал, Эйвен, что мы сможем его остановить.

Голос звучал безжизненно и пусто. «Мы. Нам», — эти два слова прозвучали как шипение газа в трубе, дающей утечку.

Теперь остались только он и Рив. Даже тела Шустека здесь не осталось; после того, как вурдалаки из «Кук-Каунти» расправились с ним, обнаружилась какая-то тетя Ким, заплатившая за перевоз тела в Темп, штат Аризона.

Как же случилось, что Эйвен Шустек уже завершил свою миссию в Чикаго? И значит не наступит того момента в будущем, когда кто-нибудь, стоя на чикагском кладбище у края могилы, раскроет «тайну Американской Мечты».

Минуты шли, напоминая Тремалису, что он все еще остается частью похоронной процессии.

Рив Тауни беспокоилась о человеке, которого знала как Вика Трембла. Она подозревала, что это всего лишь прозвище, и он никогда не назовет ей свое подлинное имя. Рана, нанесенная ей смертью Эйвена, все еще не зарубцевалась.

Город, в котором жил Шустек, позабыл про него. Не то, что про полицейского Дина Коновера, которому устроили пышные похороны за казенный счет. Только Рив всегда будет помнить Эйвена, наверное, как и Вик.