Боль утраты - Страница 5

А горе по-прежнему похоже на страх, вернее, ужас. Или ожидание, будто сидишь и ждешь, что вот-вот случится что-то ужасное. Вся жизнь приобретает постоянный привкус временности. Не стоит ничего начинать. Я никак не могу угомониться, меня одолевает зевота, я не могу найти себе места, я слишком много курю. До сих пор мне вечно не хватало времени, теперь в жизни не осталось ничего, кроме времени . Чистое время, пустое бесконечное время

Единая плоть. Или, если вам больше нравится, другое сравнение — корабль. Потерян мотор с правого борта, я — оставшийся мотор с левого борта, должен как-то дошлепать до пристани. Вернее, пока не закончится плавание. Как я смею даже мечтать о пристани? Скорее всего меня встретит пронизанный ветром пустынный берег, черная ночь, оглушающий грохот шторма, впереди показались сваи, а мелькнувший на берегу огонек — скорее всего, размахивающий фонарем пьяный забулдыга. Так выглядит ее подход к берегу. Такой же был у моей матери. Я называю это — их подход к берегу, а не прибытие.

На самом деле я думаю о ней не все время. Например, во время работы или разговора это просто невозможно. Но эти периоды, когда я не думаю о ней, пожалуй, хуже всего. Потому что еще даже не осознав причины, я чувствую, что мне не по себе, мне чего-то не хватает. Бывают такие сны, в которых вроде бы не происходит ничего страшного, ничего значительного, о чем можно было бы рассказать за завтраком, но в то же время вся атмосфера сна, особый привкус кошмара оставляют впечатление ужаса. Также и здесь. Я замечаю, что ягоды рябины начинают краснеть, и на секунду не могу сообразить, почему именно рябина ввергает меня в депрессию. Слышу бой часов, и в нем чего-то не хватает, какой-то не такой звук. Что случилось с миром, почему все выглядит таким плоским, бесцветным, изношенным? И тут я вспоминаю.

Вот еще что меня пугает. Природа возьмет свое, постепенно утихнет мучительная боль, пройдут ночные кошмары, но что потом? Просто апатия, мертвая скука? Наступит ли когда-нибудь время, когда я перестану вопрошать, почему весь мир превратился для меня в убогую улочку, потому что грязь и мерзость запустения стали для меня нормой? Неужели за скорбью следует скука с налетом легкой тошноты?

Чувства, чувства и чувства. Начну-ка я думать. Если трезво подумать, что нового привнесла смерть Х. в мое восприятие мира? Какое основание для сомнений в том, во что я всегда верил? Мне прекрасно известно, что каждый день во всем мире умирают люди, происходят вещи и пострашнее. Должен сказать, что я это учитывал, меня предостерегали, да я и сам себя предостерегал — не рассчитывай на всемирное счастье. Более того, страдания предусмотрены, они — часть плана. Нам было сказано: «Благословенны те, кто скорбят», и я соглашался с этим. Я не получил ничего, чего бы я не ожидал. Конечно, большая разница, когда это случилось с тобой, а не с другими, и не в воображении, а в действительности. Да, но как может человек в здравом уме понять эту разницу? Тем более, если его вера была истинной и его сочувствие к горестям других было искренним? Объяснение достаточно, даже слишком , простое. Если мой дом рухнул от одного дуновения, значит это был карточный домик. Вера, которая «все принимала во внимание», была воображаемой. «Принимать во внимание» не значит «сопереживать». Если бы меня действительно волновали чужие горести, как я полагал, я не был бы так придавлен собственным горем. Это была воображаемая вера , играющая с безобидными фишками, на которые наклеены бумажки со словами: «болезнь», «боль», «смерть» и «одиночество». Я верил, что моя веревка достаточно крепка, пока это было не так уж важно, но когда встал вопрос, выдержит ли она мой вес, выяснилось, что я никогда и не верил в ее крепость.

Любители бриджа утверждают, что надо непременно играть на деньги, иначе теряется интерес. Так же и здесь. Если вы ничего не ставите на кон, то и неважно, есть Бог, нету Бога, милосердный Он, или злобный космический садист, есть ли вечная жизнь или ее нет. И вы никогда не осознаете, насколько это для вас важно, пока не начнете играть не на фишки и не на шестипенсовики, а поставите на кон все, что имеете, до последнего пенни. Только это может встряхнуть такого, как я, и заставить пересмотреть свои взгляды, начать думать и верить по-новому. Такому требуется дать хорошего тумака, чтобы привести в чувства. Иногда правды можно добиться только пытками, и только под пытками ты сам узнаешь правду.

Я должен признаться (сама Х. добилась бы этого признания в два счета), что если мой дом построен из карт, чем скорее его развалить, тем лучше. И развалить его может только страдание. И тогда все рассуждения о Космическом садисте и Вечном вивисекторе становятся бессмысленной и никчемной гипотезой.

Не говорит ли моя последняя запись о том, что я неизлечим, даже когда реальность разбивает мою мечту на мелкие куски, я все равно продолжаю хандрить, запутываю все еще больше, пока еще не прошел первый шок, а уж потом тупо и терпеливо начинаю склеивать осколки. И так будет всегда? каждый раз, когда разваливается мой домик, я должен строить его заново? Не этим ли я занимаюсь сейчас?

Конечно, не исключено, что как только произойдет то, что я называю «восстановлением веры», окажется, что это очередной карточный домик. Я не узнаю этого до очередного щелчка, скажем, когда я сам заболею неизлечимой болезнью, или грянет война, или я погублю себя, совершив какую-нибудь ужасную ошибку на работе. Но возникают два вопроса: в каком смысле это можно назвать карточным домиком, потому что то, во что я верю, всего лишь сон, или мне только снится, что я верю?

Если посмотреть правде в глаза, на каком основании можно больше доверять тому, что я думал неделю назад, чем тому, что я думаю теперь? Я почти уверен, что в основном, я сейчас более нормален, чем был в первые недели. Как можно доверять отчаянному воображению человека, находящемуся в полубессознательном состоянии, как после сотрясения мозга?

Потому лишь, что тут не было никакой попытки выдавать желаемое за действительное? Потому что мои мысли были настолько ужасны, что именно поэтому они скорее всего наиболее приближаются к истине? Ведь исполниться могут не только приятные, но и страшные сны. Так уж они были отвратительны? Нет, мне они даже по-своему нравились. Я отдаю себе отчет, что я слегка сопротивляюсь более приятному варианту. Все мои рассуждения о Космическом Садисте были скорее всего не отражением мыслей, а выражением ненависти. Я получал от них мстительное удовольствие, единственное удовольствие, доступное человеку, испытывающему мучения, удовольствие дать сдачи. Просто оскорбительное ругательство — выложил Богу начистоту все, что я о Нем думаю. И конечно же, как всегда, оскорбив кого-нибудь в сильных выражениях, добавляешь: «Я на самом деле сам не верил в то, что говорил». Я только хотел оскорбить Его и Его последователей. Подобные высказывания всегда доставляют некоторое удовольствие. Высказал все, что накипело. После этого чувствуешь себя получше некоторое время.

Но настроение еще не доказательство. Конечно, кошка будет визжать и царапаться , пытаясь вырваться из рук ветеринара, а если удастся, то и укусит. Вопрос в том, кто он: врачеватель или вивисектор. Поведение кошки не проливает света на этот вопрос.

Я могу поверить в то, что Он — врачеватель, если я думаю о моих собственных страданиях. Сложнее, когда я думаю, как страдала она. Муки горя не сравнить с физической болью. Только дураки утверждают, что моральные страдания во сто крат страшнее физических. Разум всегда обладает способностью восстанавливаться. Самое худшее, что может произойти, тяжелые мысли возвращаются снова и снова, но физическая боль может быть абсолютно бесконечной. Горе — это бомбовоз, летающий кругами и сбрасывающий очередную бомбу, описав очередной круг и возвращаясь к цели. Физические страдания подобны постоянному огневому валу в окопах первой мировой войны, обстрелы, длящиеся часами, без передышки. Мысли не бывают статичными, тогда как боль часто статична.