Бойня - Страница 18

Ле Мейо обнаруживает поддельные номера. С Ле Мейо-разговаривать было бесполезно. И речи быть не могло ни о каких уловках и хитростях. Если нужно было вытравить поддельный номер, даже глубоко выдавленный на коже, ему не было равных, [пропуск] он капал сверху расплавленным свечным воском, всматривался до рези в глазах, сильно скашивая глаза к переносице.

Ночи в казарме. Тут нужно было обладать сверхъестественным чутьем, проявлять чудеса ловкости, особенно когда приходилось пробираться впотьмах на ощупь. Нужно было перешагнуть через храпящих, их тела, соломенные подстилки, никого при этом не разбудив. Пройти спокойно никогда не удавалось. Как только первый неловкий любитель помочиться среди ночи, как только первый [пропуск].

Побудка.

Вы встаете, фраера? Известны ваши номера!

И тут начинается грохот каблуков, как будто лавина обрушивается вниз по лестнице. Стекла дрожат от звуков трубы. Восемь часов ровно.

Проспавшие вскакивают... бросаются очертя голову...

Без увольнения. Если без увольнения оставалась вся казарма, все находились на местах, каждое звено в полном составе, заняться было нечем, разве что почесать языками. Начинались споры по разным поводам, о правах и привилегиях в зависимости от класса, о матрикулах, об обязанностях Салаг перед Стариками... о старших по званию... о хороших и дурных манерах...

Б. Неопределенность срока службы

Бригадир Ле Мейо отслужил уже пять лет. Срок его службы подходил к концу. Это было время, когда он решал, продлевать ли ему контракт или начинать укладывать вещички. Все его размышления ни к чему не приводили, он никак не мог ни на что решиться. Он не знал, какому святому [слово написано неразборчиво] молиться. Особенно снедали его сомнения по воскресеньям, [пропуск] Самым мучительным было то, что из-за всего этого он неизменно приходил в бешенство. Наш трубач Кралик находился в похожем положении, на седьмом году службы он пребывал в огромном затруднении, семья больше не хотела его видеть, по их мнению, он слишком обленился, для того чтобы быть пригодным к работе на земле. Но он больше не хотел оставаться служить в 10-м, может быть, он был бы непрочь податься в Африку, в стрелки или конники, но в спаги1 ему не хотелось из-за их кривых сабель и шаровар, похожих на юбки, [пропуск] свидетели происходящего. ..должны были высказать свое мнение о том, стоило ли бригадиру оставаться на сверхсрочную... имел ли право трубач презирать легкую кавалерию... особенно африканскую. Но как только они начинали обмениваться мнениями, тут же назревали конфликты. Сразу же начинались яростные ссоры, особую бурю негодования вызывали нахальные салаги, которые осмеливались, невероятная дерзость, вмешиваться в такие серьезные разговоры, высказываться по таким деликатным вопросам. Это была неслыханная наглость, провокация, вызов. Настоящий смерч закручивался, раздувался, разрастался, бушевал вокруг хрупкого стеклянного абажура прямо посередине комнаты. Уничтожала его летящая скребница... На этот раз Мейо разозлился не на шутку из-за того, что его вывели из размышлений, из-за того, что его решение остаться на новый срок поднималось на смех. Он сердился на всех, старики больше не смеялись. Есть такие моменты дисциплины, когда никто больше не осмеливается веселиться.

В. Буфетчица

Мадам Лербанн, буфетчица, весьма привлекательная и изящная особа, восседала за своей стойкой. Она держалась на почтительном расстоянии от посетителей... защищенная внушительных размеров стойкой и в особенности развешанными с обеих сторон гирляндами [пропуск].

1 Спаги — часть легкой кавалерии во французских колониальных войсках в XIX—XX вв.; формировались в Северной Африке.

591

В тот момент, когда она поднималась с места, нам хорошо была видна ее талия, ее маленький зад, сильно обтянутый, шарообразный, выпуклый из-за талии, стянутой до невозможности черным кушаком. Изящная мода того времени, осиная талия, настоящее чудо.

Ах! это было замечательное зрелище! У меня до сих пор перед глазами ее задок, возвышающийся как раз над цинковой стойкой. Волшебное ощущение. К этому времени прошло, должно быть, уже около двух месяцев с тех пор, как я был зачислен в ряды доблестной тяжелой кавалерии. Мне уже трудно было понять, не превратился ли я сам за это время в лошадь, на мне живого места не было от ушибов при падении, от самых разных тумаков и затрещин, от превратностей судьбы и полученных нахлобучек. Стоит только взглянуть сейчас на виднеющуюся поверх бутылок распухшую физиономию этого типа, сидящего с вызывающим видом... [пропуск] Мадам Лербанн серьезно смотрит на нас. Мы дружно опускаем головы, внезапно занятые тем, что пристально разглядываем нашего трубача Керкаля, перебирающего свой табак. Продолжая копаться в нем, он бормочет:

— Кто же это натворил? Ох-хо-хо!

— Лакадан дебил! дебил! Лакадан дерьмо! дерьмо!

Но произнесенное имя вдруг вызывает замешательство. Веселье сменяется ледяной тишиной. Никто не произносит ни слова. Он снова ворчит, продолжая возиться с табаком, что это позор, что он больше не будет продлевать срок своей службы, он уже два раза это делал, но этот раз будет последним.

Г. Охрана Президента республики во время его пребывания в замке Рамбуйе

К счастью, Президент никогда не прогуливался ночью по аллеям своего парка, [пропуск]. Он сразу же заставлял идти медленнее, стоило нам хоть чуть-чуть прибавить шагу. Мы сопровождали его очень часто во время охоты, целым взводом или же только двумя звеньями. Наш лейтенант дез Он-селль в каске с султаном, в белых перчатках, у дверцы, приплясывал от нетерпения, удерживая свою лошадь. Президент восседал, устроившись на сиденье, он вытянул ноги, чтобы поудобнее устроиться, опершись на спинку. Он не хотел, чтобы ехали быстро. Потихоньку [пропуск]. Он еще больше вытянул ляжки, подкладывая под ноги подушки, чтобы живот не колыхался во время езды. Таким образом, он был защищен от всего, удобно устроившийся, развалившийся на сиденье, готовый к поездке [пропуск]. Он сидел с открытым

ртом, шумно дыша, с покачивающейся из стороны в сторону головой, откинутой назад, носом кверху. Из-за отражения в верхнем стекле казалось, что рядом с ним сидит его двойник. Два его ординарца, сидя на маленькой скамеечке рядом с кучером, строили рожи дез Онселлю, показывая, что Президент [пропуск]. Сначала мы объездили все окрестности леса, скача благородным аллюром в сочетании с великолепной рысью упряжки.

Д. 14 июля 1913 года

Я вернулся во взвод с этими придурками старослужащими. Я так устал после долгой, утомительной скачки, что с трудом держался на лошади. Я хотел упасть, чтобы досадить Лакадану, я уже просто больше не мог. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что я был всецело в его власти. Меня так много лупцевали, что благодаря этим побоям я постепенно превращался в идеального военнослужащего. Скатку я сворачивал уже с закрытыми глазами. Когда я рухнул на соломенную подстилку, солома взлетела до потолка!., [не хватает страницы] уроки, чтобы продемонстрировать ноги кобылы... Без меня обойтись было никак нельзя... Они воздействовали на меня всеми способами, сулили славу... благодарности... Я же был просто придурком с матрикулярным номером: 14 442... Вот и все.

Наступило 14 июля 1913 года. Накануне мне присвоили звание бригадира. У меня не было времени для раздумий. Я избавился от Лакадана. Он все же отыскал меня. Мы ехали в Версаль через Буа-де-Руа и Жюмьер. Я ехал справа по дороге. Он посмотрел на мои нашивки. Негромко засмеялся. Перешел на рысь. Подъехал к голове колонны.

— Скажи-ка, — произнес он тихо. — Подумать только...

И все же это было великолепное лето. Сплошная пыль и выпивка... Я объяснил дяде и родителям, что событие положено обмыть. Они оплатили мне угощение. Всю дорогу мы пили Кюрасао. Моему звену это понравилось, с картошкой в мундире. Наше фирменное сочетание. Я наделал долгов втрое больше выделенной мне суммы.