Богоборцы из НКВД - Страница 3

– И что теперь инкриминируют? – попытался было приподняться Тучков, но Карпов рукой остановил его движение.

– Да всё то же самое. Грубое нарушение социалистической законности, производство массовых арестов ни в чём не повинных граждан, применение извращённых методов ведения следствия, а также фальсификация протоколов допросов арестованных.

– Как же это так, ведь почти двадцать лет прошло, – удивился Тучков.

– Как ты знаешь, десять – уже давность лет. А тут покоя ни я, ни другие не даём кому-то. Не нравится им, что дело продолжаем делать. И хорошо делаем. Вот всё и пишут.

– Зависть, Георгий Григорьевич, проблема извечная!

В обед Тучкову было плохо. Прибегала медсестра и сделала очередной укол. Евгений Александрович всё-таки заснул. Боль на время отступила. А вечером медсестра не выдержала и спросила:

– Скажите, Евгений Александрович, а кто этот человек, который к вам сегодня приходил. Большой начальник, генерал?

– И большой начальник, и генерал. Представьте себе, деточка, в 43-м он был назначен самим Сталиным председателем Совета по делам Русской православной церкви. И до сих пор находится на этой почётной должности.

– Ого! – воскликнула медсестра. – Здорово!

– А представьте себе, деточка, что ваш покорнейший слуга в двадцатые годы занимался практически этими же вопросами. Правда, мы тогда боролись с церковью, а не лобызались…

– Да что вы, Евгений Александрович, неужели так?

– Так, всё именно так, деточка. Боролись. А когда победили, то наступило время Георгия Григорьевича Карпова. И ему повезло гораздо больше. Но не мне. Тяжёлое было время… Интереснейшее. А вам, деточка, интересно? – он вопросительно посмотрел на медсестру.

– Да, конечно, Евгений Александрович.

– Тогда слушайте… Родился я в 1892 году в деревне Теляково Владимирской губернии Суздальского уезда Коварчинской волости. Рано остался сиротой и воспитывался своей старшей сестрой. Она была глубоко верующим человеком и меня пыталась воспитать в том же духе. В 1903 году я окончил четыре класса церковно-приходской школы и ушёл из родной деревни в Иваново-Вознесенск, где по найму работал, сначала мальчиком в конторах и магазинах, а затем конторщиком. Первое рабочее место – мальчик в кондитерской, а с 1911 по 1915 год служил конторщиком в кожевенно-обувной мастерской в городе Шуе. Оттуда меня призвали в армию, где мне невероятно повезло. Сначала служил писарем в управлении Радомского военного комиссара, а затем в штабе Западного фронта в Минске. Осенью 17-го вступил в партию большевиков и принял участие в двух революциях и тогда же был избран от гарнизона солдат членом Совета рабочих и крестьянских депутатов в городе Юрьеве-Польском. После победы советской власти я вернулся в Иваново-Вознесенск, а уже отсюда меня направили на работу в ЧК. Так что с 1918 года я заведовал там юридическим отделом. А потом меня направили в Уфу к находившемуся там представителю Ивановского губкома Николаю Жиделеву, посланному для заготовки хлеба для ивановских рабочих. Там же, в Уфе, как член партии, был взят на учёт и был мобилизован на работу в армию, в военные части по формированию отрядов особого назначения. Ведал я делами 1-го Уфимского коммунистического батальона. А через несколько месяцев Уфимский Губком направил меня на руководящую работу в Уфимскую ГубЧК. Там я работал с 1920 по 1922 год заведующим секретным отделом.

В общем, делал я на Урале революцию и, надо же такому случиться, познакомился там со своей будущей женой Еленой Александровной. Она была дочерью бухгалтера из Златоуста, так сказать, из интеллигенции. Неплохо знала французский язык, что и сыграло в нашем знакомстве судьбоносную роль. Благодаря знанию этого языка я помог ей устроиться к нам на работу. И вот надо же, до сих пор живём вместе. Правда, первый ребёнок умер у нас в младенчестве. Голод ведь тогда был страшный. Трудно было взрослым, а чего уж про детей говорить. Но в 23-м году, уже в Москве, родился у нас второй сын, Борис. Наше счастье и отрада…

В религии В.И. Ленин видел только один из видов духовного гнёта. Он требовал полного отделения церкви от государства, чтобы бороться с её туманом идейным оружием, прессой и словом. Но, к сожалению, идейного оружия оказалось недостаточно, и решающий удар будет нанесён по Церкви в 1922 году. В понимании Ленина атеизм был составным элементом диктатуры пролетариата, поэтому его традиционно устойчивое отношение к духовенству, которое он называл не иначе как «контрреволюционеры в рясе» и «поповщина» в буквальном смысле томилось в ожидании удобного момента, чтобы разобраться с ней раз и навсегда. Поводом же послужил массовый голод в России.

Одной из первых на эту беду откликнулась Русская православная церковь.

«Падаль для голодного населения стала лакомством, но и этого «лакомства» нельзя достать, – обращался к мирянам России с воззванием патриарх Тихон. – Стоны и вопли несутся со всех сторон. Доходит до людоедства. Из 13 миллионов голодающих только 2 миллиона получают помощь.

Протяните же руки помощи голодающим братьям и сёстрам! С согласия верующих можно использовать в храмах драгоценные вещи (кольца, цепи, браслеты, жертвуемые для украшения святых икон, серебро и золотой лом) на помощь голодающим».

По неполным же данным, о которых патриарх мог не знать, в России голодало около 25 миллионов человек. В Поволжье цифра голодающих была наивысшей.

Но пока Политбюро во главе с Лениным не спешит принимать какое-либо решение. Там думают. А тем временем Российская Церковь создаёт Всероссийский комитет церковной помощи голодающим. Создаётся и Всероссийский комитет помощи голодающим, возглавляемый буржуазными либералами, который тут же разгоняется одним росчерком пера. Вместо него новая власть создаёт при ВЦИК Центральную комиссию помощи голодающим (Помгол) под руководством М.И. Калинина и жёстким контролем ВЧК-ГПУ и Политбюро.

В первых числах декабря, буквально перед тем, как власть разрешила религиозным организациям собирать средства в помощь голодающим под руководством Помгола, председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский подвёл итог прениям коллег в своём последнем слове: «Моё мнение: церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать её в обновлённой форме. Поэтому церковную политику развала должен вести В.Ч.К., а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами – недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не на религию. Лавировать может только В.Ч.К. для единственной цели – разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов бросит на партию тень, это опаснейшая вещь. Хватит нам одних спецов».

Как известно, насильственное изъятие церковных ценностей началось с момента появления декрета от 23 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Уже в нём было прописано, что «никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью, и прав юридического лица они не имеют».

Но быстренько и сразу экспроприировать более 50 тысяч приходских храмов, 1120 монастырей, лавр, пустыней, скитов советская власть не только не решалась, но и не имела таких возможностей. Закрывая всё в том же 18-м духовные семинарии, епархиальные училища с их храмами, а также все домовые церкви и храмы в любых учреждениях, новая власть уже в марте обсуждала вопрос о передаче в ведение НКВД кредитов ликвидируемых церковных учреждений. Значительные же средства ею были получены в результате экспроприации имущества Священного синода.

Таким образом, ко времени появления декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 года кое-какой опыт у большевиков был. С его же принятием началась новая и весьма сложная борьба, так называемая «массовая общерусская кампания изъятия».

Пока народ «переваривал» новый документ, 28 февраля 1922 года патриарх Тихон публикует очередное воззвание к духовенству и верующим Российской православной церкви по поводу изъятия церковных ценностей.