Боги слепнут - Страница 63

Поэт Кумий развалился на мраморном сиденье. Храм Минервы был не особенно удобен для подобных сборищ. Кумий предпочел бы ближайшую таверну. В правой руке поэт сжимал свернутую трубочкой рукопись, левой картинно подпирал голову. За последний год он сильно растолстел. В тоге ему было неловко, постоянно чесалась спина. И кто придумал ходить на заседания коллегии поэтов в тоге. Девушка в белой палле села рядом. Красивые у нее волосы, золотые. А вот шрам на щеке портил красотку, добавляет вульгарности.

– Ты меня помнишь? – спросила девушка. – Я – Арриетта.

Кумий тут же восстановил в своей памяти список всех известных ему имен. Арриетта там значилось с примечанием: неинтересная особа.

– Я пробовала сочинять библион. Кажется, что-то получается, – она воображала, что Кумию интересно слушать о ее планах. Вот если бы она заговорила об его новом библионе, отрывок из которого напечатали в ежемесячнике «Континент», тогда бы Кумий мог поговорить об этом с Арриеттой.

– Я читала отрывок из твоего библиона в «Континенте». Замечательно!

Вот как? Кумий милостиво кивнул.

– Смотри, это же Неофрон! – воскликнула Арриетта.

При этом имени Кумий брезгливо сморщился. Неофрон вошел в литературу напористо и мощно. Еще вчера никто его не знал – сегодня все о нем говорили. Правда, за ним пока числилось лишь два небольших рассказа. Но он обещал новый библион. И читающая публика затаила дыхание. Сам Бенит назвал его надеждой римской литературы.

Статного парня с военной выправкой и кирпичным оттенком широкоскулого лица сразу же окружило несколько шепелявых подхалимов.

Вошел Бенит. И все поэты встали. Невероятно! Стихоплеты вскочили, увидев Бенита. Даже Арриетта дернулась подняться. Но потом посмотрела на Кумия и осталась сидеть. А Кумий демонстративно развалился на скамье и похлопывал трубочкой рукописи по колену.

– Вставай! – прошипел ему в спину критик Гней Галликан, ныне главный редактор «Акты Диурны».

– Это еще почему? – нагло отозвался Кумий. – Разве мы в сенате? Здесь состязание поэтов. А Бенит уступает мне талантом. Уж скорее он должен вставать, когда я вхожу.

Кумий говорил достаточно громко, так что его многие слышали. И Бенит тоже слышал. Лицо диктатора пошло пятнами. Неофрон подошел к скамье Кумия, небрежно-уверенной походкой, поигрывая могучими плечами, постоял, глядя сверху вниз, будто атлет перед состязанием, прикидывающий, каков вес ему предстоит взять. И вдруг ухватил поэта за край туники, да за складки тоги на боку, поднял в воздух и поволок к выходу. Напрасно Кумий дергался, напрасно яростно дрыгал ногами – из могучих рук бывшего преторианца ему было не вырваться. Стервятник размахнулся и вышвырнул его из храма. Кумий покатился по ступенькам, разбил лицо, разбил колени и локти.

– Это будет тебе хорошим уроком! – крикнул Неофрон.

Хныча, Кумий поднялся и вдруг, набычив голову, рванул назад. Слезы ярости брызнули из глаз. Кумий размахивал слабыми руками и выкрикивал:

– Я сейчас его убью… сейчас убью…

Удар кулака опрокинул его на ступени. Мир заволокло красным туманом. Подняться Кумий не сумел – сил не стало. Он медленно сползал вниз. Бочком, прижимаясь к стене, выбралась из дверей храма Арриетта. На Неофрона она смотрела с ужасом. Тот наверняка прочел в ее взгляде восхищение. Зато Бенит восхитился в самом деле искренне. Демонстративно похлопал в ладоши, потом одобрительно положил руку на плечо бравому сочинителю.

– Вот так и надо всегда и во всем – дерзко! – воскликнул он. – Мы – первооткрыватели. И мы – победители.

– Все равно Кумий пишет лучше, чем ты, Неофрон, и чем ты, Бенит! – неожиданно для себя выкрикнула Арриетта.

– Говоришь, он пишет лучше? – поинтересовался Неофрон. Сбежал по ступеням и пнул лежащего в бок. – Неужели лучше? – Он вновь замахнулся, глядя на нее с издевкой.

– И я пишу лучше тебя! – выкрикнула она. – Меня ты тоже ударишь?!

Неофрон сделал шаг в ее сторону и остановился. Рассмеялся:

– О тебе я вообще не слышал. А ты, диктатор Бенит, слышал об этой телке?

– А кто она такая? – пожал плечами тот.

И оба первооткрывателя-победителя удалились.

Кумий стоял на четвереньках возле фонтана, и его рвало желчью.

Новое жилище Кумия находилось под самой крышей. Летом здесь царила невыносимая духота, зимой было холоднее, чем на улице. Зато из комнатки имелся выход на крышу. Здесь соседка устроила крохотульку-садик – несколько деревьев в кадках, цветы в горшках, добравшийся снизу плющ оплетал прутья ограды. Кумий, поместившись в старом кресле под сенью лимонного дерева, правил напечатанные страницы, а вечером, когда солнце медленно катилось за Яникул, он читал выверенные листы садовнице, и та слушала, подперев пухлую щеку кулачком, и вздыхала. Читать было трудно – Кумий печатал на обратной стороне старой рукописи, а лента в машинке полностью истерлась, отпечатки литер едва угадывались. Но Кумий читал, воодушевляясь с каждой строкой, смеялся собственным шуткам, плакал над собственными выдумками, и единственная слушательница плакала вместе с ним. А потом непременно целовала Кумия в щеку, гладила по спутанным волосам и приносила тарелку тушеного мяса с капустой, хлеб и кувшин вина. Это была ее ежедневная плата. Щедрая, учитывая скромные средства соседки. Он был ее личным писателем. Не каждому римлянину выпадает такая честь.

Кумий бедствовал. Со дня его ссоры его с Бенитом Кумия не печатали. Издательство «Аполлон» вернуло уже набранную рукопись, никак не объяснив отказ. Он хотел, было, потребовать выплаты гонорара, но в агентстве по авторским правам ему вежливо намекнули, что дело безнадежное. Из издательства «Римский мир» пришел безобразный отзыв. Рецензент старательно объяснял Кумию, какое он ничтожество. Да, при тиранической системе тиран бы мог настоять на издании подобного текста. Но, слава богам, римляне живут в свободной стране, и такой бред никто не обязан печатать. А если Кумий еще на что-то надеется, ему стоит нанять профессионального литератора для правки своих сочинений. Кумий разорвал отзыв, даже не запомнив имени «ценителя». Впрочем, оно наверняка было вымышленным.

Поэт попал в западню, но вместо того, чтобы отчаяться, работал как сумасшедший. Проснувшись и едва ополоснув лицо, он садился к машинке. Чем нелепее и мрачнее были сообщения «Акты диурны», тем быстрее продвигался библион.

Казалось, неведомый господин купил раба Кумия, и теперь заставляет невольника с утра до вечера бить по клавишам. А тот, прикованный невидимой цепью, не в силах бежать. Порой Кумию делалось страшно. Он хватал незаконченную рукопись, прижимал к груди и расхаживал с ней по своей комнатушке, баюкая недописанный библион, как младенца. Кумий цитировал наизусть страницы – напевал колыбельную своему странному дитяти, – и плакал.

Он окунался в библион с головой, как другие уходят в запой. Да это и был его запой. Кумий то приходил в ярость, то гневался, то хлопал в ладоши, то ругался и рвал листы. И вновь печатал. Он говорил за героев на разные голоса. Описывая сражения, размахивал рукой, будто десница его в самом деле сжимала рукоять меча. И кровь начинала пульсировать в висках, и ярость распаляла сердце.

Стопка листов на столе неумолимо росла. И глядя на нее, Кумий испытывал радостное тепло – будто выпил стакан неразбавленного вина, и голова кружилась от легкого хмеля. Библион рос, ветвился, как дерево, засасывал, как болото, сначала ясный, потом непонятный и наконец загадочно пугающий.