Боги слепнут - Страница 61

Большой Совет собирался в Лютеции лишь в экстренных случаях, и потому специального здания не было, заседания проводились в целле храма Мира, воздвигнутом после Второй Северной войны.

Элий вошел в храм, остановился. Бенит сидел в кресле, обрлаченный в пурпур. Члены Большого Совета, представители всех провинций Империи, и всех стран Содружества, расположились на мраморных сиденьях пониже. Все смотрели на Элия и ждали.

Он выкрикнул приветствие – его сиплый голос неестественно прозвучал под сводами. Элий не надел, как обычно, платок, и все могли видеть его изуродованную шею. Но сам он не видел лиц. Ничего не видел, кроме пустого курульного кресла. Император не прибыл. Как же так? Ведь он видел пурпурное авто у храма и ребенка, которого несли на руках. Все было так ловко задумано.

– Где мой сын? – спросил он, поворачиваясь к Бениту.

– О ком это он? – Диктатор состроил шутовскую гримасу.

– Я спрашиваю: где мой сын, где император?

– Постум Август остался в Риме, – сообщил Аспер, стоявший за креслом диктатора.

Элий пошатнулся.

Неужели он принял за Постума какого-то другого малыша? Так что это было? Инсценировка? Представление, рассчитанное на одного-единственного зрителя – Элия. Пасмурная погода, ливень, блестящий плащ. Бенит и его приспешники решили, что Элий обманется, и он обманулся. Как гласит старая пословица: «Честный человек всегда простак».

– Мы должны установить, кто перед нами – истинно Элий – или самозванец, – объявил председатель Большого Совета Бренн.

Адвокат Элия положил перед ним папку с бумагами.

– По предварительным данным и свидетельствам очевидцев этот человек действительно тот, кто прежде носил имя Гай Элий Мессий Деций, – заявил Бренн.

– Враль! – выкрикнул Бенит.

– Прошу помолчать. Мы должны выслушать Элия.

– Человека, который называет себя Элием, – поправил Аспер.

Элий стал рассказывать. По-прежнему никого он не видел – только пустое курульное кресло. Постум не приедет. Задуманный план рухнул. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Никто, кроме Большого Совета, не может это решение утвердить. В Риме император бессилен. Бенит ему и шагу не даст ступить. Сенат не позволит сказать дерзкое слово. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.

Элий говорил, но ему было все равно – признают ли его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.

– От моего имени пусть выступит Аспер, – заявил Бенит.

– Допустим, этот человек говорит правду, и он в самом деле Гай Элий, – начал Аспер, – но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он – перегрин. Он должен подать прошение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. По закону все так? – обратился Аспер к адвокату Элия.

– Именно так.

– Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение. – засмеялся Аспер. – Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?

Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий – это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.

– Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, – заявил Элий.

– Разве кто-то против? – фыркнул Бенит. – Возвращайся в Город и воспитывай малыша.

«Знает, все знает…» – мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить – себя, Бенита, Фортуну?

– Я не могу вернуться в Рим, – выдавил он с трудом.

– Почему? – спросил Бренн и нахмурился.

– Я дал обет.

– Какой же?

Элий молчал – не мог говорить – пропал голос.

– Так какой же обет ты дал? – настаивал Бренн.

Элий сделал знак, что не может говорить.

Вместо него заговорил адвокат:

– Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.

– А может в Северной Пальмире? – издевательски спросил Бенит. – Может, императору уехать в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет? Император Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? – Никто не пожелал. – Тогда надо поставить вопрос на голосование. Итак, я предлагаю: «Император будет жить в Риме. Гай Элий Перегрин пусть просит римское гражданство».

Большинство членов Совета проголосовали «за». Лишь Бренн и представитель Испании были «против». Но их протест ничего не решил.

У нее отняли Постума. Летиция закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже не удастся. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила:

– Где наш мальчик?

Элий поднял ее и перенес на кровать.

– Где Постум? – повторила она.

Наконец он ответил:

– В Риме.

– Мы поедем за ним?

Он отрицательно покачал головой.

– Квинт выкрадет его и привезет к нам?

– Это невозможно. Император не может бежать из Рима. Мы надеялись, что здесь в Лютеции, Постум на Большом Совете перечислит преступления Бенита и объявит о его низложении. Мы могли выиграть. Мы должны были выиграть. Но теперь – нет. Бенит не пустил Постума в Лютецию. А требовать низложения Бенита в Риме невозможно.

– Элий, мы потеряем нашего мальчика, – прошептала Летиция.

Он обнял, прижал ее к себе. Она обхватила его за шею. О боги, как он искалечен. Ведь он едва не умер, там, в пустыне. Она думала, что сойдет с ума от счастья, встретившись с ним наконец. А вместо этого она испытывает что-то похожее на отчаяние. Нет-нет, умом она понимает, что иначе Элий поступить не мог. Иначе он бы не был ее любимым Элием. Но… Он разлучил ее с Постумом. Об этом она будет помнить каждую минуту. Об этом будет помнить всю жизнь. Бенит превратит ее мальчика в чудовище. Она так и подумала – мой мальчик. Как будто он был только ее сыном и не принадлежал Элию. Но она не должна так думать. Разве она не давала клятву: «Где ты, Гаий, там и я, твоя Гаийя». Она поедет в Северную Пальмиру, раз он этого хочет. Но она будет помнить, и он будет помнить. И это воспоминание как взаимное предательство, будет связывать их вторыми не менее прочными узами, чем брачная клятва. Брачная клятва, которую им вновь предстоит дать.

А в ушах вдруг отчетливо прозвучал насмешливый голос Сервилии:

«Этот человек когда-нибудь продаст и тебя, и твоих детей за мифическое благо Рима. Тогда ты вспомнишь мои слова».

Летиции показалось, что внутри нее сжимается плотный холодный комок. Ненависть неведомо к кому. К Сервилии? К Элию? Сервилия оказалась права. Как всегда, оказалась права. Ну почему, почему, все подлые, все мерзкие предсказания сбываются? Почему жизнь устроена именно так? Почему нельзя опровергнуть, доказать, ничего нельзя доказать. Что ей делать? Оттолкнуть Элия, вернуться в Рим? Ей представилась гаденькая улыбка на губах Сервилии. И сальный взгляд Бенита, и фальшивое сюсюканье: «Моя дорогая доченька Августа». Нет, это невозможно, без Элия она не может. А без Постума?