Боги богов - Страница 7

– Добрались! – выкрикнул он. – Давай, сопляк, рули!

– Нет, – возразил Марат, торопливо меняя настройки. – Не добрались. И не доберемся. Корабль умирает.

– И черт с ним!

– Мы не сможем сесть.

– Идиот! – загрохотал Жилец. – Мы не будем садиться! Бросим корыто здесь, дальше пойдем в инстинктивном режиме!

– Нельзя, – прохрипел Марат, вводя команды одну за другой. – На борту люди.

– Люди? – Жилец беззаботно фыркнул. – Шесть тысяч приговоренных к пожизненному! Опомнись, дурак! На этом корабле ты один – человек! И то потому, что я так захотел! Вводи инстинкт!

– Я не могу.

– Ты пилот или фраер? Понюхай, неужели не чувствуешь? Началась гангрена, брюхо гниет! Мы заразимся! Включай сброс!

– Так нельзя, – сказал Марат.

Жилец уперся голыми локтями в скользкие края утробы, привстал, выпятил челюсть.

– Тогда я тебя задушу! – проревел он. – И сам поведу! Ты свою работу сделал! Аварийные команды я знаю! Даю три секунды!..

На счет «три» Марат зажмурился, призвал на помощь Кровь Космоса и погрузил дрожащие руки в теплое, пахнущее сырым картофелем серое вещество мозга живой машины.

Ящерица сбрасывает хвост, а корабль – голову. Пилотскую рубку.

Тряхнуло. Марат сжал зубы. Корабль очень мучился, он был только наполовину живой, но не хотел умирать, словно был полностью живой, и последним сигналом, посланным пилоту, был вопль страдания. Марат в ужасе разорвал ментальный контакт и заплакал.

Если поместить в сознание муравья всю боль кашалота, муравья разорвет.

– Кровь Космоса не простит нас, – прошептал Марат. – Мы великие грешники. Мы убили людей.

– Они сами себя убили, – проскрипел великий вор. – Ты ни при чем.

– Кровь Космоса ничего не прощает!..

– Я тоже! Заткнись и включи экраны.

– Я даже не знаю, где мы!

– А тебе и не надо.

Марат включил, у него перехватило дыхание.

Планета была прямо под ними, серебристо-желтая, в тонкой, плотной, облачной шубе атмосферы, а из-за ярко-фиолетового края выглядывало, рассылая обильные лучи, местное светило, желтый карлик.

– Смотри какая… – почти нежно произнес Жилец. – Большая, теплая. Золотая.

– Ты уже был здесь?

– Только в мечтах, пацан, – ответил Жилец. – Только в мечтах… Слушай, я не могу найти ремни.

– Их нет, – процедил Марат. – Вытяни руки и ноги. Утроба сама тебя удержит.

– Она не держит!

– Значит, сам держись. Половина систем подохла. Садиться будем вручную. И вслепую. Или сгорим, или разобьемся. Шансов мало.

Легендарный вор захохотал.

– Шансов всегда мало!

– Замолчи! – выкрикнул Марат. – Мешаешь! Упрись ногами и руками.

– Некуда, начальник, – возразил Жилец. – Тут всё мягкое и скользкое.

– Вот в мягкое и упрись. Мы садимся наугад. Если ты что-то знаешь про эту планету, говори. Куда двигать – к экватору? К полюсам? Что за атмосфера, где океаны, где материки?

Жилец смерил Марата презрительным взглядом и нехотя сказал:

– Мой друг… Жидкий Джо… он говорил, что тут рай. Лучше, чем на Старой Земле. Вода, атмосфера, климат – всё как надо… Здесь никто никогда не был…

– А этот… твой Жидкий? Он – был?

– Был. Он везде был… – Жилец опять трубно расхохотался. – Давай, парень! Я знаю, что ты лучший пилот Федерации в своей возрастной категории. Нам нужна мягкая посадка!

Марат тоже решил захохотать, потому что в их ситуации о мягкой посадке мог рассуждать только полный дилетант. Пилотская рубка имела неприкосновенный запас энергии, но Жилец, судя по всему, неплохо разбирался в биомеханике и не хуже любого пилота знал, что такое гиперпространственное переохлаждение. Ураганная гангрена в считаные минуты губит и тело корабля, и голову. Голова успела оторваться, но процесс омертвения тканей остановить уже было нельзя. Марат поделил остаток мускульных сил поровну между контурами охлаждения и торможения, переключил надпочечники в режим максимального стресса, после чего закрыл глаза и попытался расслабиться.

Но ни захохотать, ни расслабиться не сумел. Десять минут назад он стал косвенным виновником гибели шести тысяч пассажиров. Последний раз он хохотал в кино, два года назад, вместе с Юлой. Однако Юла осталась в прошлой жизни. И статус лучшего пилота в категории до двадцати лет – тоже. В нынешней – только тело, до сих пор зудящее от синего песка, и узкое, вибрирующее пространство пилотской рубки: две утробы, между ними – консоль, выше – экраны визуального контроля. И два горячих мокрых тела, две пары сверкающих глаз, и два помутневших сознания, и два сильно бьющихся сердца.

– А он? – спросил Марат, показывая на лежавшего у стены пилота.

– Забудь, – ответил Жилец. – Яд богомола смертелен.

– Значит, ты обманул меня.

– Конечно. А теперь молчи и управляй.

Через четыре минуты они вошли в плотные слои, и смрад горелой плоти заполнил рубку. Ее изначально проектировали и как пилотскую кабину, и как спасательную капсулу, кожа метровой толщины при горении спекалась в корку, которая была прочнее любого металла. Марат опасался не высокой температуры, а удара. Перегрузку он легко выдержал – впрочем, его спутник был еще крепче и не сводил с него яростного внимательного взгляда.

Пробили облачный слой – открылась бесконечная желто-лиловая равнина. Сверкали зеркала озер. На поверхности – ни одной прямой линии: ни дорог, ни каналов. В небе – ни одного летательного аппарата. Если здесь и жили аборигены, они никак не охраняли свое воздушное пространство.

Оглушительно засвистели тормозные турбины. Сами включились, подумал Марат, значит, не вся автоматика умерла. Может, и спасемся…

– Да! – крикнул Жилец. – Да! Вот она! Я же говорил! Золотая!

Это был славный, просторный и чистый мир, яркий и свежий, он сиял и был невыносимо гостеприимен. Оставалось только проследить за тем, чтобы не врезаться в него на скорости в тысячу километров в час.

– Торможение! – крикнул Марат. – Держись!

Жилец послушно вцепился огромными ладонями в серые, сочащиеся лимфой края капитанской утробы. Не выдержит, сказал себе Марат, слишком крупный, утроба ему мала, он неправильно согнул ноги и спину не прижал…

– Прижмись! – заорал он.

– Что??

– Спиной прижмись!!

Жилец не понял, дико ощерил рот. Спустя несколько мгновений Марат увидел несущуюся им навстречу сплошную стену желтых зарослей. Оторвать взгляд от переплетения кривых ветвей, от разноцветного шевелящегося леса, летящего навстречу с огромной скоростью, было невозможно – но страшнее было видеть глаза легендарного преступника, расширенные зрачки, в которых полыхал чистый восторг.

Марата выбросило из утробы и ударило о стену.

– …Очнись! – протяжно, на выдохе кричал Жилец. – Слышь, фраер! Очнись, очнись!

Его сиплые вопли не имели отношения к загробному миру – это был рев раненого, пострадавшего, но очень живого существа. Марат понял, что спасся, и разлепил веки. В голове гудели апокалиптические колокола, болела спина и шея.

Мигало аварийное освещение. Жилец лежал на спине возле капитанской утробы, придавленный телом пилота.

Отчаянно пахло горелой органикой.

Марат осторожно подтянул к себе колени, сел, привалился спиной к дрожащей стене капсулы.

Не только живой, но и невредимый, подумал он. Дважды повезло. Когда вернусь, уйду в монастырь. Я пилот, меня возьмут сразу… Отсижу, сколько надо, и приму постриг…

– Ага… – легендарный вор ухмыльнулся. – Я думал, ты готов… Молодец, крепкий… Помоги…

Марат подполз, кое-как отвалил в сторону мертвеца, глядевшего стеклянными, сильно выкаченными глазами, наклонился.

– Осторожно… – басом велел Жилец. – Позвоночник поврежден… Или сломан.

– С чего ты взял? – спросил Марат.

Легендарный вор издал тяжелый неприятный звук, гибрид стона и рычания, выражавший досаду, усталость, презрение – и одновременно веселье.

– Идиот. Мне сто тридцать лет. Я пять раз его ломал.