Богатырщина. Русские былины в пересказе Ильи Бояшова - Страница 31
В третий након сказал Илья:
– Калин-царь обложил ордой Киев-град, грозится чернедь-мужичков повырубить, Божьи церкви на дым пустить, отсечь буйную голову князя Владимира, а княгиню Апраксию за себя замуж взять. Постойте-ка вы, братцы, за веру, за Отечество!
Отвечают богатыри:
– У князя Владимира много бояр: он их кормит, поит и жалует. Ничего нам нет от князя киевского. Не поедем в чисто поле стоять за веру, за Отечество, защищать Божьи церкви.
Вышел Илья из белого шатра, подошёл к своему Бурушке, взял его за шелковые поводы, сел в черкесское седелко – и от тех шатров, от яслей, от той пшеницы белояровой выехал по чисту полю навстречу орде царя Калина.
Как сокол напускается на гусей, лебедей, на перелётных серых утушек, напустился седой богатырь на ордынскую силу: стал он чёрную силушку конём топтать, стал её копьём колоть, рубить её саблей. Он силу бьёт, будто траву косит. Его же добрый конь Бурушко Косматечко говорит человеческим языком: «Хоть и славный ты богатырь, Илья Иванович, не побить тебе той силы. Нагнано у царя Калина её великое множество. Есть у царя сильные богатыри, удалые поляницы. У него, у собаки, в чистом поле сделаны глубокие подкопы. Как поедёшь ты по тому полю, попадём мы в три ямы. Из первой ямы я выскочу, из второй тоже выскочу, а вот из третьей хоть и выскочу, да только тебя не вынесу».
Рассердился Илья на Бурушку. Взял пудовую шелепугу в белые руки, бьёт той шелепугой коня по крутым ребрам:
– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Я тебя кормлю, пою, а ты хочешь меня оставить в чистом поле, в яме калиновой?
Вновь он топчет конём силушку, бьёт её, как траву косит, и сила-то у Ильи не уменьшилась. Однако прав оказался Бурушко. Как просел богатырь с конём в первую яму, то оттуда Бурушко выскочил. Как просел в другую – вынес его из ямы верный конь. А как попал богатырь в третью яму, богатырский конь сам из ямы выскочил, да Илью не вытянул. Увидели то мурзы собаки Калина, взялись они ловить Бурушку, да только конь в руки им не дался, убежал в чисто поле. Напали мурзы на Муромца: верёвки на него накинули, навалились на него кучей, связали ему резвые ноги, повязали ему белые руки.
Одни мурзы кричат:
– Отрубим Илюшке голову!
Другие отвечают:
– Ай, не надо рубить ему голову. Отведём-ка мы лучше Муромца к Калину. Пусть что хочет с ним, то и делает.
Повели мурзы Илью к собаке Калину, поставили напротив царя, взялись хвастаться:
– Захватили мы, Калин-царь, самого Илью Муромца, привели к тебе на суд: что ты хочешь, то над ним и сделаешь!
Царь Калин обрадовался, со своего места вскочил, подбежал к Илье, спрашивает:
– Не щенок ли напустился на мою великую силу? Тебе ли одному мою орду побить?
Говорит затем мурзам:
– Развяжите ему резвые ноги! Развяжите белые руки!
Развязали мурзы богатырю резвые ноги, развязали белые руки.
Говорит Илье собака Калин-царь:
– Ай да, старый богатырь Илья Муромец, садись-ка ты со мной за единый стол. Ешь мои сахарные яства, пей моё медвяное питьецо. Надень мою драгоценную одежду, возьми мою золотую казну. Всем, чем хочешь, одарю тебя – не служи только князю киевскому Владимиру, а служи мне, собаке царю Калину.
Отвечал Илья Муромец:
– Не сяду я с тобой за единый стол, не буду есть твоих сахарных яств, пить твоё медвяное питьецо. Не буду носить твоей драгоценной одежды, брать твою золотую казну. Не стану служить тебе, собаке Калину. Ещё постою я за веру, за Отечество, постою за Киев-град, постою за церкви Божьи. Буду стоять я за князя Владимира: не его одного ради, а ради его племянницы, Любавы Путятичны, ради беспомощных жён и малых детушек.
Поразмял Илья свои резвые ноги и белые руки, вышел он из шатра в чисто поле. Набежали на богатыря со всех сторон поганые, вновь хотят его обневолить, посечь его саблями. Видит Илья – нечем ему противиться. Схватил он тогда за ноги толстобрюхого мурзу и стал тем мурзой помахивать, бить поганую силу. Прошёл Илья сквозь всю чёрную силу, а как дорогу себе проложил, так отбросил мурзу в сторону.
Идёт Илья по раздольицу[6]: нет при нём богатырского коня, нет на нём богатырских доспехов, пудовой шелепуги, острой сабли и палицы. Свистнул тогда Илья богатырским посвистом, услыхал тот свист в чистом поле Бурушко. А как прибежал конь, сел Илья на своего Бурушку, поднялся на высокий пригорочек, посмотрел на восточную сторону. Видит он белые шатры – стоят у тех шатров богатырские кони. Взял старый богатырь Илья Муромец с седла разрывчатый лук, натянул шелковую тетиву, наложил на неё калёную стрелу. Пустил он стрелу в шатер Добрыни Никитинца.
Говорил Илья:
– Лети ты, калёная стрелочка, сними крышу с бела шатра, да пади, стрелка, прямо на белую грудь Добрыни Никитинца. Проскользни по его белой груди, сделай ему малую сцапину. Он спит там, прохлаждается, а мне здесь одному мало можется.
Полетела стрела в Добрынин шатёр, пала Добрыне на белую грудь, проскользнула Никитинцу по белой груди, сделала ему малую сцапину. Пробудился Добрыня от крепкого сна, открыл свои ясные очи, встал скорёшенько на резвые ноги. Звал он всех богатырей, говорил им таковы слова:
– Братья мои, славные святорусские богатыри, седлайте-ка вы скорее добрых коней! Мне от старшего брата прилетел подарочек. Снял подарочек крышу с моего шатра, проскользнул по моей белой груди, сделал малую сцапину. Пригодился мне крест нательный на вороте шести пудов. Если бы не тот крест на моей груди, оторвал бы мне подарочек буйную голову.
Тут святорусские богатыри, младшие братья Ильи Муромца, сели на своих коней и поехали чистым полем к городу Киеву. Усмотрел с горы седой Муромец их богатырский скок и возрадовался. Их – двенадцать богатырей, а Илья – тринадцатый. Взялись вместе они топтать Калинову орду, стали бить чёрную силушку, а как всю её притоптали, как всю её побили, подъехали к золочёному шатру самого царя.
Говорят святорусские богатыри:
– Не срубить ли нам голову собаке царю Калину?
Отвечает Илья Муромец:
– Меня Калин-царь не велел казнить, а звал к себе за единый стол. Предлагал мне, собака, сахарные яства, медвяное питьецо, одежду драгоценную, золотую казну. Зачем рубить царю буйную голову? Отвезём его в стольный Киев-град, к славному князю киевскому Владимиру.
Богатыри своего старшего брата послушались – привезли они в Киев собаку Калина к славному киевскому князю. Тут Владимир, стольно-киевский князь, взял Калина за белые руки, отвёл его в белокаменные палаты, усадил за столы дубовые, кормил его сахарными яствами, поил его медвяным питьецом.
Говорит Калин-царь таковы слова:
– Ай же ты, князь Владимир стольно-киевский! Не срубил мне Илья буйной головы, а привёз к тебе на почестен пир. Напишем мы тогда промеж собой великие записи – буду я платить тебе дани век и по веку.
Написали они тогда великие записи, и взялся по ним Калин-царь век и по веку платить дани князю Владимиру.
Дюк Степанович
Платит князю дань и половецкий хан Батур Батвесов – и от него, хана, Владимиру каждый год сорок телег красного золота, сорок телег чистого серебра, сорок телег скатного жемчуга, да ещё в придачу к тому присылает хан сорок сороков ясных соколов, сорок сороков чёрных соболей, сорок сороков чёрных гончих псов и вдобавок сорок сивых жеребцов.
У Владимира в глубоких подвалах серебра-золота бессчётно лежит, сундуки набиты у него мягкой рухлядью, скатного жемчуга у него, как песка речного. Князь Владимир по двору расхаживает, каблук о каблук постукивает, трясёт жёлтыми кудрями, прищёлкивает золотыми перстнями. Раскуражился он, расхвастался: