Бог после шести(изд.1976) - Страница 25

Клочков широко раскрыл свои большие карие глаза и внимательно смотрел на Янку.

— В общем, я познакомилась с этими ребятами, — продолжала Янка, — и решила побыть с ними. Ты пойми меня правильно. Я захотела понять причины явления, его источник, а заодно — психологию таких вот немножко отклонившихся от истинного пути ребят. Понимаешь?

Секретарь молчал.

— Я тебе скажу правду: дело в том, что по существу моя работа по атеизму с треском провалилась. Скучно это было и вяло и никому не интересно. У нас настолько не понимают, как в этой области надо работать, что меня похвалили в комитете за проделанный труд. А весь труд был трудом формальным: лекции там, экскурсии, но, как правило, с нулевым эффектом. А потом я увидела, как возле этого Худо возникает круг заинтересованной молодежи. Они в этом кривляний, в притворстве что-то для себя находят. Вот я и решила стать такой же, как они, притворяшкой. И стала. А с волками жить — по-волчьи выть. Приходится и ресницы наклеивать, и шиньон носить, и рестораны иногда, не так уж часто, как пишут в письме, — мы люди бедные, — посещать вместе со всеми. Я среди них сейчас и мечусь, пытаясь понять, чем они дышат, как это так получается, что многие лучшие наши официальные мероприятия проходят для них как бы впустую.

Клочков осторожно и очень аккуратно переложил чистый листок бумаги из одной стопки в другую.

— Что-то я тебя не пойму, Смолич, — сказал он задумчиво, и это не предвещало ничего хорошего. — Ты что, затесалась в эту дрянную компанию с целью улучшения атеистической пропаганды, что ли? Пусть даже тобой руководили вот такие добрые и серьезные намерения, как говоришь, но ты все равно внешне действительно пятнаешь звание… Ты это понимаешь?

Карие глаза Клочкова потемнели, и Янку обдало волной холода.

— По-моему, это просто глупость, а потом — прямое нарушение комсомольской дисциплины. Авантюризм какой-то. Ты влезаешь в секту с очень сомнительной целью и никого ни о чем не оповещаешь. И кому ты можешь доказать благостность своих намерений, а не просто самое заурядное стремление поразвлечься в компании этих самых притворяшек?

Янка почувствовала, что почва уходит из-под ног. Логическое обоснование ее поступка, которое делало девушку героиней, проникшей в лагерь противника, рухнуло в считанные секунды. Действительно, кто мог подтвердить, что она притворяшка по принуждению? Да и не была она ею по принуждению! Она стала членом секты из любопытства. Стремление понять жизнь, лежащую за пределами нормы, поставило ее самое вне нормы. Янка растерялась.

— Ну как же, должно же быть доверие к человеку, — пробормотала она, беспомощно разводя руки в стороны.

Клочков спокойно смотрел на ее руки.

— Конечно, — сказал он, — доверие есть. Но оно обладает определенным запасом. И, кроме доверия, существует контроль и проверка. Все, что ты говоришь, выглядит интересно, мы действительно должны знать жизнь наших ребят, особенности их психологии, настроения, поведения и так далее. Но все зависит от того, как это узнавать. Существуют вполне оправдавшие себя приемы и методы: собеседования, анкетные данные, знакомство с родителями и товарищами по работе, много есть интересных, проверенных жизнью способов. Для того, чтобы бороться с чуждой идеологией и настроениями, совсем не обязательно проникаться этой идеологией. Становиться ее идеологом. — Он помолчал и веско добавил: — И еще грубая ошибка. Ты используешь запрещенный прием: ты обманываешь этих самых твоих ребят, понимаешь? Так бороться с сектантами нельзя.

— Они не сектанты! Они глупые мальчишки и девчонки.

— Тем более. Это не враги государства, а зарапортовавшаяся молодежь. Разъяснительная работа должна быть честной. Повторяю: собеседовчния, разговор по душам и прочее, но открыто и честно. Без дурацких диверсий!

В кабинете повисло тягостное молчание. “Что ж это я, — думала Янка, — сижу, молчу, терплю. Мне нечего возразить. Он на сто процентов прав. Но и я права!”

— Какие анкеты! Какое собеседование! — закричала она. — Ведь ребята молчат и поступают по-своему. Это стена, ее не прошибешь! Я хочу понять, как возникает эта стена. Мы идем к ним с добром, с лучшим, что есть у нас, а они отворачиваются, они души свои воротят. Почему?

— Но ты не… это… не горячись, — осадил ее Клочков. — Ты связалась с не лучшими представителями нашей молодежи и почему-то создаешь из этого проблему. На пустом месте ищешь, ничего там нет. И вообще, я не понял, чем вы там занимаетесь, Сделаем так. Соберем бюро и подробно все изложишь. О своей так называемой инициативе по исследованию… по социологическому исследованию. Посмотрим, что ты там увидела. Вместе разберемся, что делать. Если надо, то поможем. А сейчас мой тебе совет: ты всю эту самодеятельность немедленно прекрати. Чтоб бумаг таких больше к нам не поступало. А пока иди и учти, что́ я тебе посоветовал. Тоже мне разведчица Хари в стане врага!

Янка пошла к двери и услышала, как Григорий насмешливо фыркнул ей вслед. Под это фырканье Янка и покинула кабинет. Она на минутку забежала к себе, переложила бумаги со стола в портфель, оделась и пошла домой.

Скверно все складывалось, очень скверно. Похоже, если все будут рассуждать подобно Клочкову, одобрения она не получит. А меж тем Янка чувствовала себя совершенно правой. Что-то такое происходило, что-то делалось с ребятами. Нужно было во всем разобраться. Конечно, притворяшки не самые лучшие люди на земле, но и не самые плохие. И у них есть какое-то свое дело. У них есть свой бог. Бог, который начинает существовать для них после шести часов вечера. Бог после шести.

Но и Клочков был прав. Это Янка тоже понимала. Она слишком вошла в роль притворяшки, слилась с ними. И не только внешне — в поведении, в словах, — в себе самой она ощущала перемены. На самом дне души зародилась симпатия к притворяшкам. Ей стала нравиться их странная, болезненная мечта, бессмысленное вроде бы времяпрепровождение. Упрек Клочкова бил в самую точку: она стала притворяшкой.

Поняв это, Янка ужаснулась и возмутилась. Как же так! Она этого не хотела, совсем другое было у нее на уме. “Но ничего, ничего, — успокаивала себя девушка, — я все исправлю. Меня поймут…”

Спускаясь по ярко-красной ковровой дорожке лестницы, Янка шла, погрузившись в свой мысли, ничего не замечая, не слыша. И вдруг ее точно ударило по глазам. На выходе в вестибюль маячила неприятно знакомая фигура. Возле дежурившего у проходной вахтера Ивана Никаноровича стоял ее нафталиновый сыщик. Наклонив голову к плечику в каком-то несовременном, старорежимном подобострастии, он что-то спрашивал у Ивана Никаноровича, торопливо шлепая мокрыми губами. Его серое лицо выражало интерес и преклонение. А Никанорыч с высоты своего роста басом что-то внушительно разъяснял внимательному слушателю.

Янка рванулась вниз, старичок встретился с ней глазами. Линялые глазки мелькнули под ресницами и пропали в близоруком прищуре. Суетливо поклонившись, пенсионер метнулся к двери.

— Да куда же вы? Я… — рявкнул вслед Никанорыч и, обернувшись к Янке, сказал: — Да вот она, вот!

Но пенсионера и след простыл. Янка расспросила вахтера и выяснила, что старичок появился недавно и стал разыскивать сотрудницу райкома, описывая точные Янкины приметы. Никанорыч доложил все, что он знал о Янке. Старичок ссылался на какое-то давнее личное дело, которое вела якобы она, Янка, но какое именно дело, не расшифровал. Не дослушав вахтера, девушка выбежала из вестибюля, но улица встретила ее холодным, промозглым туманом, где человеческие фигуры бесследно растворялись.

Настроение у девушки испортилось окончательно. Неприятный разговор с Клочковым, какой-то сумасшедший пенсионер, следующий по пятам, — все это могло хоть кого вывести из себя. Янка была не из тех, кто пасует перед трудностями, но было обидно за рухнувший красивый замысел. Продолжать ли контакт с притворяшками — вот вопрос вопросов. Бросить начатое дело на полдороге не хотелось. Она потратила немало сил, для того чтобы приспособиться и стать их полноправным членом. Но, если верить словам Клочкова, Янку ждали неприятности.