Бог непокорных (СИ) - Страница 9

Изменить размер шрифта:

вино, но муж ее от этого питья скончался. Мирис затеял иную игру: теперь он винил Жизель в

смерти ее мужа. Погрузившись в отчаянье, Жизель покончила с собой. Мирис обвинил в ее смерти

мать, которая посоветовала Жизель обратиться к ведьме Гальгарии; и хотя мать сделала это по его

собственному совету, данное обстоятельство было быстро забыто. Мать была близка к

помешательству, теперь вся ее жизнь сосредоточилась на Мирисе, которого она старалась

окружить заботой и вниманием. Особую пикантность этой истории придавало то, что Мирис сам

был клиентом той ведьмы: сначала он купил у нее зелье, спровоцировавшее выкидыш Жизель и ее

бесплодие, а затем подменил зелье, которое Жизель хотела дать мужу, на отраву. Он был очень

доволен тем, как все вышло.

После того, как у матери не осталось никого, кроме него, он перестал изображать

тяжелобольного, устроился на работу помощником палача в Белое Братство, и превосходно

справлялся со своими обязанностями. Зная, что мать не сможет прожить без него, он прервал с ней

всякое общение и съехал из дому; каждый раз, когда она приходила навестить его — выгонял ее из

дому, напоминая о том, что именно она виновна в смерти Жизель. В итоге, мать тронулась умом и

бездумно бродила по городу, разыскивая умершую Жизель; по прошествии времени она сгинула

среди бездомных и нищих.

На новой работе одной из первых жертв Мириса стала Гальгария — он сам донес на нее и

сам запытал до смерти. Хотя ведьма и не знала, для какой цели послужат те зелья, что она продала

клиенту, Мирис справедливо полагал, что она слишком многое знает о нем и может проболтаться; поэтому он устранил ее при первом же удобном случае.

Работа в пыточной камере и на плахе нравилась Мирису, но в ней было что-то грубое,

слишком поспешное: со многими пленниками приходилось расставаться прежде, чем удавалось

полностью сломать их, и это печалило молодого палача. Он предпочитал долгую, кропотливую

работу; боль с его точки зрения была лишь инструментом, а не самоцелью. Важно было

установить с жертвой личный контакт, добиться доверия особой глубины — такого доверия,

какового жертва, истязаемая физически и раздавленная морально, до сих пор не знала. Мирису

нравилось ощущать чужие отчаянье и безысходность; тяжкие и бесплодные сожаления о

совершенных ошибках были музыкой для его сердца. Пленник должен был испытать невыносимое

чувство вины, облегчить которое не могло ничто; особое удовольствие вызывали случаи, когда в

казематы Братства попадали близкие родственники, друзья или супруги — тогда Мирис

обустраивал все так, как будто бы страдания одной из жертв были целиком на совести другой: если пленник вел себя неудовлетворительно, Мирис наказывал близкого ему человека, и наоборот.

Одно из самых сладких его воспоминаний было связано с обвиняемыми в ильсильварской ереси

супругами: вместе с родителями были взяты также двое маленьких детей. На глазах родителей

Мирис в течении нескольких дней, с перерывами, поджаривал детей на медленном огне. Крики и

мольбы вызывали на его лице лишь улыбку; родители признались во всем, тысячу раз раскаялись

и пожалели, что дали увлечь себя еретическим лжеучениям, выдали всех знакомых, которые

разделяли с ними эту ересь или хотя бы интересовались ею. Мирис искалечил не только их души, но и тела: он ослепил их, вырезал им половые органы, отрезал по два-три пальца на каждой руке, после чего, спустя четыре месяца невыносимого ада, ходатайствовал за них на суде Братства, уверяя, что они полностью раскаялись и переменились. Супругов отпустили на волю: Мирис знал, что после того, что он с ними сделал, смерть стала бы для них лишь избавлением от мук, зато

жизнь превратится в беспрестанную мучительную пытку воспоминаниями.

Чаще, однако, случалось так, что тратить на работу с жертвами неограниченное время он

не мог — начальство требовало результатов, быстрых признаний и столь же скорых казней. Все

упиралось в боль и грубые воздействия; тонкими манипуляциями, формированием чувства вины, отчаяньем и раскаянием приходилось пренебрегать. Мирису нужен был кто-то, кого он мог бы

постоянно терзать не только и не столько физически, сколько морально. Поскольку ни матери, ни

сестры уже не было в живых, он решил, что пора жениться.

Он нашел нищую женщину с ребенком и попрекал ее каждым куском хлеба, который

приносил в дом — при этом, ее собственные попытки хоть сколько-нибудь заработать стиркой или

шитьем он жестко пресекал. Когда ребенок немного подрос и мать стала позволять ему выходить

на улицу одному, Мирис, улучив момент, увел его с собой, убил, и закопал тело в лесу. Затем он

отправился на работу и вернулся домой в обычное время. Скрывая удовольствие, он смотрел, как

тревога Адейри перерастает в панику, как ее мучают ужас и страх, а отчаянье заполняет ее душу.

Но это было лишь только начало — необходимая почва для подготовки всего последующего.

Ребенка так и не нашли. Адейри постоянно плакала, а Мирис не уставал напоминать ей, что

ребенок пропал по ее вине: какая же она мать, если не уследила за собственным сыном? Когда она

забеременела, он не переставал ее доводить. В результате, она попыталась сбежать, а поскольку

Мирис не выпускал ее из дома — выпрыгнула из окна. Прыжок вышел неудачным — Адейри

сломала лодыжку и потеряла ребенка. Для Мириса наступил настоящий праздник. Уходя из дому, он запирал жену в комнате, окно в которой закрыл прочной решеткой. Несчастная Адейри

оставалась наедине со своими мыслями. Поздним вечером Мирис, вернувшись, выпускал ее — она

готовила ужин, они ели, он ругал ее стряпню и внешний вид, и рассказывал о детях и счастливых

женщинах, которых видел на улице. Адейри принималась плакать, Мирис презрительно требовал, чтобы она перестала. Он говорил, что она отравляет ему жизнь и что он очень хотел бы иметь

детей, но разве она, погубившая уже двоих, способна стать достойной матерью? Говорил, что

выгнал бы ее из дома, если бы не любил; но она удобно устроилась: сосет из него деньги, однако

пренебрегает своими обязанностями, и даже в постели скорее похожа на бревно, чем на женщину.

Чтобы она не привыкла к укорам и не сделалась к ним безразлична, иногда Мирис бывал с ней

чрезвычайно нежен, приносил подарки и давал надежду, что все у них со временем наладится, а

затем, как только она доверялась ему, тут же все разрушал, выставляя дело так, что в размолвке

виновата только Адейри.

Предаваясь размышлениям и воспоминаниям, Мирис пересек город. Грязь чавкала под

ногами, от мусорных куч смердело, из дверей и приоткрытых окон трактиров доносились пьяные

песни, в переулках таились зловещие тени. Мирис шел уверенно, не чураясь ни тьмы, ни теней. Он

был способен постоять за себя — крепких кулаков и ножа на поясе вполне хватало, чтобы

побудить грабителей искать себе другую цель. Мирис ощущал свое единство с тьмой и знал, что

она не предаст. Здесь, во тьме и грязи, был его мир, в то время как солнце он ненавидел. Солнце

все меняло, заставляло его казаться жалким, а не пугающим. Он не носил знаков отличия Братства

не только потому, что не состоял в нем — как работник на службе Братства, он имел право нашить

на одежду их символ: две перекрещенные руки, пальцы которых были сложены в

благословляющем жесте — но в большей мере потому, что в народе слишком многие не любили

Братство и на него могли напасть только из-за этого дурацкого символа. Ночь хранила его, но не

стала бы защищать, если бы он повел себя как дурак.

Добравшись до дома, Мирис запер входную дверь и поднялся на второй этаж, в комнату

жены.

Войдя, скривился:

— Ну и вонь. Только гадить и умеешь.

Адейри молча стояла посреди комнаты, опустив голову вниз. Мирис с усмешкой

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com