Бог моей весны или МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ (СИ) - Страница 9

И к 39-му – перед тем, как уйти в армию - он стал прежним. И даже лучше, на мой взгляд.

Ох и обидно ей было, я думаю…

Но тучи над ним сгущались и сгущались (сам он никому не рассказывал о своих семейных неурядицах, кроме меня, но у Генриетты имелись папаша и подруги).И я помню, как он в очередной раз пересказал мне разговор с фюрером. Тот уже звал его не «Бальдур мой прекрасный», хотя красота Бальдура вскоре к нему вернулась – а просто «Ширах».

- Хорошо еще, не обозвал чучелом, - заметил Бальдур по этому поводу, - В этом случае только и осталось бы пустить себе пулю в лоб.

«Чучело» было редким ругательством в устах фюрера, но те, кто это слышал в свой адрес, имели впоследствии только неприятности.

- Тебя, как бы это сказать… трудно от чистого сердца обозвать чучелом.

- Спасибо за комплимент.

А потом началась война, и мы с ним пошли добровольцами в дивизию «Великая Германия».

Лучесы, 1941 г.

Я слышал воспоминания бывалых вояк, и меня всегда удивляло, в каких подробностях они помнят все эти бои. Я был молод и не замечал, что рассказывают-то они именно о тех событиях, что почему-либо врезались им в память - долгий бой, легкая победа, чья-то глупая смерть, еще что-нибудь такое. И почти никогда не рассказывают о том, что такое обычные будни на войне. И не в том дело, что ничего тут нет интересного, а в том, что на войне каждый обычный день похож на другой, и после прошедшей недели в памяти остаются не понедельник, вторник, среда по отдельности - они сливаются в один тягучий, однообразный, тяжелый день. Тяжелый потому, что на войне или ты сражаешься, или этого ждешь, а кому нравится долгое ожидание?..

В декабре 1941 мы стояли в долине Лучесы подо Ржевом - I артиллерийский батальон дивизии «Великая Германия» - и изо всех сил старались не мерзнуть в колючих ледяных объятиях русского декабря. Не удивляйтесь, что мы с Бальдуром были вместе - он сделал все, что мог, чтоб мы не расставались. Иначе бы он, с его высшим образованием, катался бы сейчас в танке, а я, с моей народной школой, был бы в пехотном батальоне - и это в лучшем случае. Благодаря Бальдуру мы вместе обучались артиллерийской науке, и офицер лупил его стеком по рукам или по заднице так же, как меня, не меньше уж точно. Высшее образование - хорошая штука, но тут требовалось не оно, а обычная сметка и быстрота, а с этим и у меня все было в порядке.

Офицер - не буду называть его имени, может, у него есть дети, внуки - был само совершенство в том смысле, как он знал и понимал артиллерию. Вообще говоря, он принес бы больше пользы на фронте. Скорее всего, потом он тоже там оказался. Но в 1939 он обучал будущих вояк «Великой Германии», то бишь вместе с другими специалистами претворял высокосортную (только так!) глину в золото, и с большим успехом, чем это делали средневековые алхимики. Впрочем, и глина была хороша потому, что машинка отбора работала великолепно - думаю, не окажись я в 33-м рядом с Бальдуром и не наберись от него, о «Великой Германии» можно было б и не мечтать. Это было элитное подразделение, и дураков сюда не брали.

А офицер этот - дальше буду звать его Н., с этой буквы и впрямь начинается его фамилия - был тоже далеко не дурак, хотя вполне мог произвести такое впечатление, потому что он явно был из швабов, с простым крестьянским лицом - и тем интереснее было замечать его внимательные взгляды, и тем страннее звучали из его уст словосочетания типа «интеллектуальные способности»...

Он казался довольно спокойным - во всяком случае, тогда, когда ему не случалось кинуть взгляд на Бальдура, которому он с первого дня навязал роль козла отпущения. Да, Бальдур сильно выделялся из всех - длинный и притом без тени неуклюжести, с правильными чертами лица и холодноватыми синими глазами, форма сидела на нем как влитая. Хорошо еще, что нам остригли волосы и Бальдур был без своего платинового чуба. Роль козла отпущения подходила ему не больше, чем фюреру подошла бы роль Гамлета. В этом было что-то настолько неправильное, что остальные парни ежились, когда Н. начинал перед строем вытворять то, что обычно вытворяет хоть школьный хулиган, хоть группенфюрер над козлом отпущения. Все ведь прекрасно знали, что Бальдур делает всё не хуже, а порой и лучше остальных, да мы все справлялись - говорю же, дураков не брали - но все равно каждое построение сопровождалось ревом Н. : «Рядовой Ширах! Два шага вперед!.. Рядовой Хайнке! - «Здесь!» - Кто перед вами, рядовой Хайнке? - «Рядовой Ширах, группенфюрер.» - Нет, рядовой Хайнке. Перед вами - полный мудак, который думает, что зарядить на секунду позже - это нормально. На русском фронте на секунду позже он останется без в лучшем случае без головы, в худшем - без х.... Лучше - первое, поскольку голова ему все равно не нужна. Так кто перед вами, рядовой Хайнке?»

Эрик Хайнке был славный парень. Мы были с ним в большой дружбе. Но Н. был офицером. И Эрик, сглотнув, отвечал на его вопрос:

- Передо мною полный мудак, группенфюрер!

- В строй... Рядовой Ширах!

- Здесь.

- Вы слышали, кем вас считают ваши товарищи?

- Да, группенфюрер.

- Так кто вы после этого?

- Рядовой Ширах, группенфюрер, - отзывался Бальдур. Я имел возможность видеть только его спину - так вот, в эти моменты она слегка прогибалась, словно он невольно старался еще шире развернуть плечи.

- У вас уши заложены? - интересовался Н., - глухим нечего делать в артиллерии. Я спросил - кто вы?!

- Рядовой Ширах, группенфюрер.

- На вас, - Н. обводил взглядом весь строй, - тратили время и силы лучшие военспецы, пытаясь отобрать тех, чьи интеллектуальные способности достаточно высоки для того, чтоб служить в самом лучшем, элитарном из элитарных подразделении вермахта, каковым является дивизия «Великая Германия». Обмануть специалистов вам бы не удалось. Из этого я делаю вывод, что рядовой Ширах, демонстрируя редкостную тупость, пытается обмануть лично меня, группенфюрера. В последний раз: кто вы?!

- Рядовой Ширах, группенфюрер.

- Лечь!

Бальдур падал, как «стенка» карточного домика, как бубновый туз. И не успевал коснуться земли животом, как звучало:

- Встать! - когда я слышал это, всегда вспоминал времена гитлерюгенд (и то, как сам слышал эту команду, обращенную лично ко мне, и как сгорал со стыда, раз тридцать подряд падая на брюхо и вскакивая - я один, когда остальные стоят в строю. Уж если мне было стыдно, когда наказывали за дело, то как же приходилось Бальдуру, которого просто унижали ни за что, и он, как приличный солдат, подчинялся беспрекословно...)

И это «лечь-встать!» раз двадцать, если дело было утром и предстояли учения, и раз пятьдесят вечером, перед ужином. А один раз было семьдесят... и я видел, как парни опускали взгляд, чтоб не видеть этого и не верить в то, что над рядовым Ширахом просто-напросто издеваются... Лицо у Бальдура было багровым, глаза выцвели и покраснели, волосы потемнели от пота до стального цвета, а дыхание его, думаю, было слышно за воротами...

И все это - в любую погоду, да, чтоб назавтра была возможность придраться к загвазданной форме, но такой возможности мы Н. не давали - все мы, не только я, другие парни просто подходили к падающему от усталости Бальдуру, говорили - «я тут шинель чищу, хочешь, заодно и твою?..»

... Но все когда-нибудь заканчивается, и нас уведомили о том, что завтра мы едем на фронт. Ехать нам было порядочно - «Великая Германия» была авангардом вермахта. Может, поэтому - в надежде на то, что за время пути мы придем в себя - нам позволено было обмыть наш новый статус. Чем мы и занялись с похвальным рвением.

Я говорил с ребятами и не сразу увидел, что Бальдур беседует с Н. - и, видимо, давно... Они сидели рядом и были так увлечены разговором, что пропустили мимо ушей очередной тост «за фюрера и нашу победу». А через некоторое время и вовсе вышли.

Я последовал за ними - давно уже научился быть таким же незаметным, как случайная распахнутая дверь, как бледная полоска света на полу...