Бог моей весны или МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ (СИ) - Страница 3

Мне неудержимо хотелось его коснуться, словно я не до конца верил, что он здесь во плоти. И коснуться не одежды, а кожи – может, чтоб узнать, простая ли это человеческая кожура или просто плотная дымка чуда. И я, ничего не соображая, протянул руку и коснулся пальцами его щеки…

…и вспыхнул, когда понял, что сделал - так вспыхнул, что невольно покосился – не пляшут ли по стенам отблески зарева с моей физиономии…

А он только внимательно посмотрел на меня – и вдруг улыбнулся как-то не так, как раньше, как-то по-детски, что ли. Но голос был тверд:

- Как твое полное имя, Отто?

- Отто В…

- Хорошо. Я запомню, - усмехнулся он, - и если что нужно будет – приедешь в Берлин и найдешь меня. Бальдур фон Ширах помнит тех, кто ему по душе. А пока – извини, я должен подготовиться к завтрашнему параду.

Мне показалось, что он, едва поднявшись, растворился в папиросном дыму и гуле голосов. Наверное, я все же окосел… и вдруг услышал чей-то пьяный рев:

- Смотри, шпак, куда прешь!..

Я сразу проснулся и вскочил, и увидел какого-то верзилу в форме СА, который хватает ЕГО за плечо, разворачивая к себе…

Я преодолел разделяющее нас расстояние, как мне казалось, одним прыжком – и ударил громилу по руке – и заслонил собой моего воплощенного бога…

- Щ-щенок!! – проревел пьяный, замахиваясь – но я не зря занимался рукопашным боем, я нырнул под занесенную руку и взял ее в захват…

- От-ставить! – я не ожидал, что ЕГО голос может звучать и так. Это был необсуждаемый приказ, который следовало выполнить, и я выполнил, как мог четко. Пьяный тоже – он замер, вытянувшись во фрунт.

- Кто таков? – презрительно спросил ОН, и огромный мужичище автоматически назвался – имя, должность, не помню даже, что он пробубнил… и лишь потом опомнился:

- Сам кто таков?!

- Бальдур. Фон. Ширах. – произнес ОН. – И сегодня же фюрер узнает об этом инциденте, партайгеноссе.

- Мои извинения, партайгеноссе… - проворчал коричневорубашечник, - Мои извинения…

- Принято, - коротко отозвался Бальдур, - Отто, вольно. Идем.

Я вышел вслед за ним в теплую ночь. Я готов был взлететь и с воплями сбивать с неба звезды.

- Объявляю тебе благодарность от имени Союза немецкой молодежи, - усмехнулся ОН в темноте.

- Рад стараться, - прошептал я – горло мое сдавило от счастья.

- Увидимся как-нибудь, Отто.

- Да.

Он ушел.

- Ты где был? – взревел Вернер, физиономия у него была довольная, как всегда после хорошей драчки.

- Пиво пил, - ответил я.

- Один?..

- Нет. Со мной был Бальдур фон Ширах.

- Да ты нажрался, Отто!..

Перед началом парада всех парней собрали на Щутценвизе, девушек – на стадионе. Мы гарцевали на месте, словно молодые жеребцы, нам не терпелось показать свое искусство маршировки фюреру, который действительно был здесь.

Около восьми часов кряду мимо его трибуны лился полноводный и одноцветный бурный поток – парни и девчата из Киля, Лика, Рура, Мюнхена, из городков и селений маршировали, четко отбивая такт подошвами сапог и полусапожек, мы во все горло распевали «Хорст Вессель» и другие уличные гимны, мы захлебывались воздухом, словно это уже был воздух нового, нашего мира.

Мы возвращались домой, усталые, грязные, изголодавшиеся – но кто в этом возрасте обращает внимание на такие мелочи! Все были очень довольны, кроме Михаэля, которому пришлось столько петь, что он действительно охрип, и меня. Я был мрачнее тучи – и весьма неумело пытался скрыть это. Думаю, парням позарез хотелось узнать, что со мной, но вид у меня был такой, что спрашивать они опасались. И правильно делали. Я ни за что не сказал бы им этого. Да и глупо это звучало – я и тогда понимал – так как дело было в том, что мне казалось: поезд увозит меня все дальше и дальше от моей настоящей судьбы.

Бальдур оказался хорошим сеятелем.

Семя другой жизни, той, какая могла бы быть у меня, кабы я и впрямь был рядом с ним, прорастало болезненно, но неудержимо, и не прошло и полгода, как я, оставив матери с отцом невнятную записку, ранним утром вышел из дома, без денег и без багажа, но полный надежд, и с насыпи у поворота вскочил на пустую платформу товарняка.

Я ехал в Берлин, почему-то веря, что непременно отыщу там Бальдура фон Шираха.

Берлин, 1933. Адъютант

Так я и явился к нему – взлохмаченный, с сумасшедшими глазами, в грязной форменной рубашке, голодный и полный неясной решимости. Я пробился к нему сквозь толпу чистеньких мальчишек берлинского Юнгфольк после парада памяти Лео Шлагетера. Я боялся, что он просто не узнает меня – но он узнал и улыбнулся, потом вырвал листок из блокнота, что-то нацарапал и сунул мне.

Там был адрес и время – 23.00.

Он жил возле парка Люстгартен, и я уже в 20.00 вертелся у его дома, то и дело пугая прохожих: немытый мальчишка с безумными глазами, кидающийся к тебе как к врагу фюрера, и всего лишь спрашивающий, который час…

Бальдур появился, я думаю, ровно в одиннадцать, как и сказал. Он отпустил шофера и махнул мне, я подошел. Там, на параде, мне было не до того – а сейчас я сгорал со стыда за свой затрапезный вид…

- Все же явился, - сказал он, и вид у него был довольный, - что ж. Я как раз вчера думал о том, что мой адъютант не справляется…

Он говорил по-военному, одно это слово «адъютант» - но иного я и не ждал. А «не справляется» было сказано без осуждения – ты понимал, что это не лень и небрежность, что у парня просто завал…

Я понятия не имел, как уж Бальдур там разобрался с моими документами, но он разобрался. Во всяком случае, в письме от мамы, которое я вскоре получил, было написано «Мы гордимся тобой, Отто, хоть кто-то из нашей семьи сумеет чего-то добиться.»

Другой адъютант Бальдура был берлинский, конечно. Парень лет 17, звали Вилли, тоже по виду из рабочей семьи, как я. Он сразу мне рассказал, что ему скоро 18 и он вступает в НСДАП и по рекомендации Шираха идет служить в СА.

Порассказал он мне, зеленому, и кое-что еще. Но прежде спросил:

- Он ведь тебя нашел на Потсдамском съезде?

- Ну, да.

- Он с тобой уже того?

- Чего?..

- Пойдем, - Вилли увлек меня куда-то в закуток возле кухни, прихватив по дороге пива, что кухарка выставила в ледник, - Давай выпьем. Не бойся, он уехал, еще пару часов точно не появится, а телефон зазвонит – мне кухарка скажет, ее, кстати, Марта звать, ничего тетка…

- Ну, ладно…

Мы выпили, и Вилли, едва не ткнувшись пухлыми губами мне в ухо, сообщил:

- Ширах из этих.

- Из каких?

- Ты что, совсем того?.. Из ЭТИХ. Ну, он не баб любит, а мужиков.

- Врешь!

- Чего мне врать-то. Я тебе же помогаю, чтоб ты знал… Короче, если лезть будет – дело твое, как ты сделаешь.

- А ты как сделал?

- А никак, - заявил Вилли, покраснев, - просто сказал, что я не из таких.

Врал. Я видел. Но ничего не спросил – не до того было. Сказанное меня поразило, понимаете?.. Я верить – не мог. Как если бы мне сказали, что я сам из таких, просто этого раньше не знал.

А Вилли тем временем выпил – и дурь скатила, что ли, но он стал серьезным.

- Я никому об этом, - сказал он, - плевать мне, какой он. Он меня из говна вытащил, и всё.

Как и меня, впрочем.

Так началась моя настоящая жизнь.

Прошу заметить, тогда мы были еще не коричневой чумой, поразившей Европу, а всего лишь молодыми парнями, верившими фюреру – и я, и Бальдур. Мне, дураку, было 15, ему, блестяще образованному дворянчику из древнего баварского рода – 25, и мы оба верили фюреру. «Прекрасными мечтами оказалась вымощена дорога в ад, как и обычно», - сказал он мне – но не тогда, а чуть позже, в другой жизни.

А пока у меня была – эта. И она была куда тяжелей – но и куда интересней моей прежней…

Однажды Бальдур – мы только приехали, ночью, все забрызганные весенней грязью и уставшие, как черти – вдруг заговорил (притом он просто переодевался):

- Ночь – как великий дом. И вот – их страхом раненные руки рвут дверь за дверью в смертной муке, им ходов предстают излуки – нет и не будет им ворот…