Бог моей весны или МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ (СИ) - Страница 2

- Чего спеть? – спросил он.

- Про Грету, - потребовал я, на правах самого старшего. Была такая отличная песня про Грету, которая в поле была и золото нашла.

Михаэль оглянулся.

- Мы же в поезде все-таки, - робко сказал он.

- Плевать. Пой.

Нашими соседями были какие-то парни, которым вряд ли это не понравилось бы, выговор у них был не городской. Тирольцы, может быть. Да и вообще, когда Михаэль пел, только последний дурак мог заорать «Эй вы, заткните там своего щенка!», как тот верзила из Киля… Ну, с кильским я поговорил по-своему, думаю, он теперь размышляет о том, сыщется ли в Потсдаме дантист, который поставит ему коронку на сломанный зуб и вправит челюсть.

Михаэль пел, а я смотрел в окно и думал о том, как все это здорово – ехать в поезде, набитом ребятами и девчонками, и веселиться, и делиться бутербродами, и слушать, как поет Михаэль. Только в молодости можно сполна наслаждаться такой ерундой. Став старше, люди теряют радость…

Михаэль допел и комически схватился за горло, показывая, что охрип.

- Ладно, - сказал я, - не выделывайся.

- Не хочу больше петь, - буркнул он, - и отстань, Отто.

- Капризная пискля, - я натянул ему на глаза берет, он засмеялся и покраснел, он вообще краснел легко, как девчонка какая, если я к нему прикасался.

- Ну Отто!..

- Ладно, живи…

Он поправил берет и потянулся к бутылке с водой.

- Слушай, Отто, - заговорил Вернер, - как думаешь, фюрер будет в Потсдаме?

- Будет, - ответил я, хотя и не знал точно. Я не любил чувствовать себя неуверенно. И потом, почему бы ему не быть? Скорее всего будет. Это же первый съезд гитлерюгенда.

- Хочется посмотреть, - сказал Михаэль, - я только в газетах его видел. А зато я видел фон Шираха год назад, когда меня отец брал в Берлин.

- Где это ты его видел?

- Ну на улице же.

- На какой?

- Не помню я, как она называется. Он в машину садился… Мне отец говорит – смотри, Михаэль, знаешь, кто это?.. Эх ты, а еще в Юнгфольк состоишь. Это же фон Ширах…

- Ну и как он?..

- Чего как? В машину сел и уехал. А в газетах он не похож… Он как-то старше выглядит в газетах, а так он молодой совсем.

- Конечно, молодой. Ему же 25 лет, - сказал Вернер, - я читал.

Я вспоминал газетные снимки. Бальдур фон Ширах и на них выглядел очень молодо.

Но я не представлял себе, что тусклые черно-белые газетные снимки убивают красоту.

Потсдам гудел и трещал по швам от переполнившей его молодости, нашей молодости… Прежде всего, я и не представлял, что будет столько ребят и девчонок… явно не 1000, как писали в газетах… Потсдам кряхтел, пытаясь вместить в себя весь гитлерюгенд Германии – и это не считая мелюзги из Юнгфольк.

Короче, нас просто было в десять раз больше, чем планировалось.

Вечером мы с Вернером решили пойти в какое-нибудь кафе, выпить пива. Михаэлю и прочим нечего было там делать – мы-то ощущали себя уже взрослыми…

Кафе называлось так, что Вернера перекосило – «Розовая мечта». Ничего розового, кроме названия, тут, слава Богу, не наблюдалось – и вообще было нормально, шумно, накурено. Нам продали по кружке пива, я загреб с прилавка соленых крендельков, и мы с Вернером с трудом отыскали свободный столик в самой глубине. Это был последний свободный, крошечный, с тремя стульями.

Мы почти не разговаривали – просто сидели, тянули пиво и слушали гул мужских голосов. Это было здорово… А потом случилось непредвиденное. В кафе вбежал Михаэль – на него недовольно заворчали, он выглядел совершеннейшим сопляком – но он, не обратив внимания, подбежал к нам и сообщил:

- Вернер, а Вернер! Там твой Петер подрался с какими-то и весь в крови…

- Черррт! – рыкнул Вернер таким басом, что наши соседи одобрительно подняли кружки. Петер был младший брат Вернера, пятнадцатилетний задира.

- Пойдем? – спросил я.

- Сам схожу, сиди. Я вернусь.

- Давай.

Вернер с Михаэлем ушли, я допил пиво и заказал себе еще – не сидеть же над пустой кружкой… и только-только отпил глоток, когда улеглась пена, как услышал:

- Здесь свободно?

Я поднял глаза. Передо мной стоял долговязый малый, как мне показалось, года на два постарше меня. Он был одет в черный костюм, две верхних пуговицы рубашки были расстегнуты, галстук болтался, но даже и так он выглядел элегантным. И слишком, на мой взгляд, был красив для парня – честно говоря, не будь он такой худенький и такой высокий, его можно было бы принять за переодетую девчонку с мужской прической. Я таких не переносил, как и еврейчиков – слава Богу, у него хоть вид был не еврейский. Прямой нос, темно-пепельные волосы, довольно растрепанные, родинка на левой щеке. В руке с тонкими длиннющими пальцами папироса в длинном мундштуке, в другой – кружка.

Ну, даже если Вернер скоро придет, один-то стул у нас свободен.

- Садитесь, - сказал я.

Он поставил кружку и изящным жестом, совершенно бесшумно отодвинул стул и сел – словно не за стол в кабаке, а за рояль.

- Приехали на съезд? – спросил он жизнерадостно. Мундштук он уже сунул в рот, но и с ним говорил так же, как и без него. Как это у него получалось, понятия не имею. Губы у него были узкие, но яркие, а глаза – синие-пресиние.

- Ага.

- Откуда, коль не секрет?

- Лик.

- Надо же, какие там герои, в Лике, - протянул он уважительно, разглядывая меня. Я в то время из-за того, что спортом занимался, был уже со взрослого дядю ростом и плечищи отрастил, дай Бог каждому.

- У нас все такие, - сказал я.

- Познакомимся, может? – предложил он.

- Ну да. Отто, - я протянул ему руку, он ответил на пожатие, рука у него была сухая и горячая.

- Бальдур.

- Давай на ты?

-Давай, конечно, - улыбнулся он. Нет, совсем не противный парень. Ну, подумаешь, красивый – виноват он в этом, что ли.

- Ты тоже на съезд?

- Да, - он все улыбался.

- Откуда?

- Берлин.

Интересно, почему он в таком виде. И он что, еще в гитлерюгенд? Большой уже вроде бы. Или ему не больше восемнадцати? Или группу какую сопровождает?.. Так это все равно, какая-то форма ему положена в любом случае. СА? Нет, на этих он непохож, да и с форменными рубахами они не расстаются, кажется, даже во сне.

Случайное знакомство – неприятная штука в том смысле, что никогда не знаешь, о чем говорить.

- Надо же, - сказал я, - тебя зовут как фон Шираха.

- Ага, ага, - засмеялся он, - мы с ним вообще полные тезки…

- Как это – полные?

- Так. Его зовут Бальдур фон Ширах – и меня. Не Бог весть какая шутка, да?..

От неожиданности я вскочил. Мой Бог!!! Ни фига себе, ребята, с кем я за одним столом сижу!!! «Фюрер молодых», как называли его наши руководители. Эх, Вернер не видит!!!

- Что ты прыгаешь, Отто? – поднял он тонкие брови, - Сиди уж. Мы же вроде отдыхаем… Сядь!

- Есть, рейхсюгендфюрер, - просипел я, плюхаясь на стул.

- Брось это. Раз уж мы познакомились… И зови меня Бальдур…

Я сидел и просто пялился на него, иногда вспоминая, что у меня есть кружка пива. А он… он говорил. И таков уж он был, что к концу его речи я готов был умереть за него. Все, что твердили нам наши наставники, в его устах расцвело, как невиданная яростная весна – и он вел меня в нее, мы бежали сквозь человеческий лес, как молодые хищники… Я своими глазами видел новую страну, которая была так прекрасна, как бывают лишь вымечтанные в детстве дикие острова. Возрожденная Германия была страной доблестных молодых рыцарей, готовых покорить мир – и этот неженка словно стал шире в плечах и облекся в невидимые доспехи древнего нордического достоинства… ( пометка на полях: «Тебе романтические повести писать…»)

…Я очнулся – и увидел, что он порозовел, а глаза его сузились, ноздри тонкого носа слегка раздувались, словно он пытался уловить в непрозрачной завесе папиросного дыма какой-то тонкий, нездешний аромат.

И до сих пор знать не знаю, какой бог подтолкнул мою руку сделать движение, изменившее всю мою дальнейшую жизнь.