Бог моей весны или МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ (СИ) - Страница 14
- Я что, выбирал?..
- И женщину никогда не знали?
- Почему. Я даже женат, как ни смешно.
- И привезли в Вену собаку, а не жену?.. Понятно. И все же... Захотели б, смогли стать обычным.
- Не смог бы, безнадежно.
- Ну что ж. Я-то вас не выдам, не думайте… Зачем мне. Да и фюрер знал, что делал – ему ведь о вас все известно?
- А как же. Да я ведь не скрывал… не знал, что все так будет, понимаете?
- Что ж, и родители ваши знали?
- Нет. Отцу я только раз посмел намекнуть, и то издалека-издалека – вот мол, и такое бывает. Интересно, вы его не помните? Театральный директор тут был. Мы ведь тут жили…
- Я по театрам не ходила, мне сыновей растить надо было. Ну так и что, сказали вы ему… а он?
- Не хочу об этом вспоминать, потому что мне тогда было уже 17 лет, а он меня просто-напросто отлупил по-настоящему. Первый и последний раз в жизни. Народный метод «выбить дурь», очевидно. Но не сработавший, как видите…
А еще Бальдур подружился с одним из наших курьеров, местным, с этим самым Хаккслером, по имени его никто из нас не звал, а не скажи Хельга, мы бы его имени и не узнали б – этот человек был из тех, кого даже собственная жена зовет по фамилии. Высокий, сутулый, с задумчивым лошадиным лицом(сходство с клячей усиливал неаккуратный чуб, черным клоком свисающий до переносицы), Хаккслер зачастую казался похожим на идиота, но это было обманчивое впечатление. Его темные, густые, как смола, глаза казались застывшими в выражении постоянной неизбывной печали, но… это был один из самых веселых людей на свете. Может, потому Бальдур и проводил с ним столько времени – Хаккслер казался человеком, которому неведомы страхи. У него был вид городского клерка, а выговор был какой-то грубый, тягучий, не то деревенский, не то просто идиотский. Как курьер он был идеален: просто брел куда пошлют и делал, что скажут – причем, похоже было, так же он пойдет и под бомбежкой, не замечая вражеских бомбардировщиков – не исключено даже, что отмахиваясь от них, словно от назойливых мух… Когда ничего делать было не нужно, часами сидел в штабе, попивая шнапс, словно воду – притом что пьяным мы не видели его никогда. Вел он себя с Бальдуром как шекспировский шут с королем.
- Почему вы не идете домой, герр Хаккслер? – спросил однажды Бальдур.
- Потому что дома у меня давно нет, герр гауляйтер, - простодушно отозвался он, - Вашими молитвами.
Нет, кем-кем, а идиотом Хаккслер не был… судя по тому эпизоду с одним из первых списков подлежащих депортации…
- Герр гауляйтер любит музыку, - однажды пробубнил он, - только вот не слушать ему больше прославленного венского филармонического оркестра, да…
- С чего вы взяли?.. – бросил Бальдур, он был занят, и Хаккслер отвлекал его своей болтовней.
- Ну как же, - Хаккслер протянул свою длинную, как пожарная кишка, ручищу к столу и взял бумагу, на которой был напечатан список, - Смотрите вы пожалуйста: Абель, Йозеф. Первая скрипка, чтоб вы знали. Берковски, Михаэль. Дирижер… - он прочел еще несколько фамилий, - Вы же весь оркестр отправляете сами знаете куда, герр гауляйтер. Где ж вы видели оркестр, в котором играют НЕ евреи?..
- Вообще видел…
- Не в Вене. Только не в Вене.
- Слушайте, Хаккслер… Или нет. Слушай, Отто, пожалуйста, проверь, действительно ли названные – музыканты оркестра… Что-то сдается мне, не помню я этих фамилий…
- Ай, врете, герр гауляйтер, - ласково сказал Хаккслер, - такой ценитель музыки, как вы, всегда знает наизусть каждую программку…
- Какие на хер программки! Война! Я сто лет ни одной не видел!..
- Так поверьте тому, кто прожил в Вене всю жизнь… Да, кстати, не ваш ли батюшка был у нас директором театра? Герр фон Ширах?
- Мой, мой батюшка, - нервно отозвался Бальдур.
- А врете, герр гауляйтер, снова… Фюрер вам батюшка – в таком случае. А я вам правду сказал про оркестр, да.
- Хаккслер. Заткнись. Да заткнись же ты!!! И список положи на место!
- А не положу.
- Хаккслер, - сказал я, - пристрелю.
- Стреляй, - безоблачно улыбался наш идиот, качая косматой головой, как фарфоровый болванчик.
- Бальдур?..
- Отто. Отставить. Можно подумать, у меня нет копии списка. Хаккслер, скажи – зачем ты это делаешь?.. А?..
- Спасаю вашу душу, - серьезно ответил тот.
- Ну спасибо, конечно.
Я посмотрел на одного и на другого – и не понял, кто из них сошел с ума. А может быть, я?..
Притом что я совершенно точно знал – никакой копии списка не было. В штабе просто не имелось копировальной бумаги.
А потом, когда над Веной беспомощно, как нетрезвые железные мотыльки, запорхали самолеты люфтваффе, не в силах остановить союзников, разваливающих город по камешку, когда древние здания превратились в безобразные развалины… тогда Бальдур сказал:
- Ничего. Выстоим. Уходим на Каленберг пока…
На горе был укрепленный, как маленькая крепость, штаб-бомбоубежище, его построили как раз за время Бальдурова губернаторства.
Я понял, что он и впрямь начинает сходить с ума, и уже не ради фюрера он готов был торчать в Вене до последнего – нет, просто он сам был из тех воинов, что не сдаются… несмотря на то, что русские вот-вот должны были прийти сюда. Сообщения с передовой не обнадеживали.
-Хельга, - сказал Бальдур, - а вам бы лучше вообще выехать из Вены. Тут будет… война. И город я не сдам. Просто так – нет. Я вам выдам разрешение на выезд хоть сейчас…
Хельга, как обычно, сидела за столом, слушала нас. Но сегодня она мне показалась вдруг какой-то не такой… хоть и всегда держалась с достоинством, сегодня в ее сухощавой прямой фигуре, в легком наклоне головы ощущалась какая-то величавость, словно в королеве, не подлинной, а театральной, но очень-очень убедительной. Да, она сидела прямо как великая актриса на сцене. И было б жаль, если б она заговорила, впечатление б рассеялось…
Зря я так думал.
- Бальдур, - сказала она тем самым, очень низким голосом, - Я никогда никуда не уеду отсюда. Я не верю, что вы удержите город, да вы и сами в это не верите. Но это все равно. Здесь могилы моих сыновей, мужа, - она помолчала и куда тише добавила:
- И скоро, возможно, будут и ваши. А я – ну не то чтобы успела полюбить вас и Отто так, как своих сыновей – но это были хорошие дни. У меня не так много было хороших дней… одиночество съедает женские сердца, как ржавчина… И куда я должна поехать? Зачем? Нет, я останусь тут, я буду приносить вам цветы… А Дольфа оставьте мне, вам будет не до него. Мы с ним поладим, правда, Дольф?
Верите или нет, но до этого момента я относился к ней с уважением, а теперь – со страхом, в котором была изрядная доля отвращения… Она уже похоронила нас, оказывается. Очень приятное известие. Не забыть бы послать ей приглашение на похороны. На хорошей бумаге с гауляйтерской печатью. Зачем? А так, чтоб было что хранить на память, ё-моё.
Я глянул на Бальдура –он смеялся, как дурачок.
- Хееельга, - ласково протянул он, - уезжайте спокойно, наших могил тут не будет.
Про могилы ее сыновей он позабыл. Под влиянием момента, как я понимаю. (на полях: «За дурака меня держим, да?.. Образумить ее хотел всего лишь…»)
Она посмотрела на него, и он, все так же посмеиваясь, сообщил:
- Мы бессмертны.
- Да-а? – спросила она, великолепно копируя его обычную иронию.
- Да. Бальдр и Локи к вашим услугам, - ухмыльнулся он, глядя на Хельгу… и вдруг почему-то осекся.
Дольф лежал у ее ног, суровый, словно Фенрир.
12 марта 1945 был особенно свирепый налет.
Двое курьеров штаба –Фридман и Хаккслер - вообще не вернулись, а третий примчался откуда-то опрометью, похожий на ошалелую встрепанную курицу, потому что в руках у него были разлохмаченные пачки недоразбросанных листовок, с испугу он даже не избавился от них. Увидев наши лица, он как-то сразу обмяк, уронил руки, его пальцы разжались, и листовки разлетелись по всему полу. Лицо у него было такого же цвета, как они.