Бог-Император Дюны - Страница 11
– Ее товарищи? У меня самого когда-то были подобные товарищи.
– Мятежники, господин? У вас? – Монео был не на шутку изумлен таким признанием.
– Разве я не доказал, что являюсь другом бунтовщиков?
– Но, господин…
– Аберрация прошлого в нашей памяти распространена гораздо шире, чем ты думаешь!
– Да, господин. – Монео был обескуражен, хотя его все еще разбирало любопытство. Он знал, что Лето обычно становится разговорчивым после смерти очередного Дункана. – Должно быть, вы знали многих мятежников, мой господин.
При этих словах мысли Лето невольно погрузились в глубины памяти о предках, которые восстали перед его внутренним взором.
– Ах, Монео, – пробормотал Лето. – Мои путешествия по закоулкам, где прячутся мои предки, воссоздают такие события, которые я больше никогда не желаю видеть.
– Могу себе представить эти внутренние путешествия, господин.
– Нет, ты не можешь этого представить. Я видел людей и планеты в таком количестве, что они потеряли свое значение даже в моем воображении. О, какие ландшафты я видел. Узор чужих дорог выступает из пространства и запечатлевает во мне это внутреннее видение, запечатлевает в моей памяти осознание того, что я – ничтожная пылинка.
– Не вы, мой господин. Определенно, это не вы.
– Я меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные сообщества с такой регулярной повторяемостью, что их полная бессмыслица наполнила меня скукой, слышишь?
– Я не хотел разгневать вас, господин, – кротко произнес Монео.
– Ты не злишь меня. Иногда ты меня раздражаешь, но не более того. Ты не можешь себе представить всего того, что я видел, – халифов и меджидов, рак, раджей и башаров, королей и императоров, премьер-министров и президентов – я видел их всех, вплоть до самого ничтожного фараона.
– Простите мне мою самонадеянность, господин.
– Проклятые римляне! – воскликнул Лето.
Он сказал то же самое мысленно, обращаясь к предкам. Проклятые римляне!
Скопище предков разразилось в ответ жутким хохотом.
– Я не понимаю вас, господин, – осмелился проговорить Монео.
– Это правда. Ты действительно меня не понимаешь. Римляне распространили по миру болезнь фараонов, разбрасывая ее семена, как сеятели разбрасывают зерна. От этого семени произошли всходы – цезари, кайзеры, цари, императоры… казерии… палатосы… и проклятые фараоны!
– Я не знаю многих из этих титулов, мой господин!
– Возможно, я последний из их числа, Монео. Молись, чтобы это было так.
– Как прикажет мой господин.
Лето взглянул на человека.
– Мы – убийцы мифа, Монео. Ты и я. Это мечта, которую мы оба разделяем. Могу уверить тебя с моей олимпийской высоты, что правительство – это миф, в который верят многие. Как только умирает миф, умирает и правительство.
– Так ты учил меня, господин.
– Нашу мечту породил инструмент, состоящий из людей-автоматов, – армия, друг мой.
Монео нервно откашлялся.
Лето понял, что мажордом проявляет признаки нетерпения.
Монео все понимает относительно армий. Он знает, что только глупец может считать армию основным инструментом государственного правления.
Лето молчал, и Монео направился к лазерному ружью, поднял его с холодного пола крипты и принялся разряжать.
Лето наблюдал за его действиями и думал о том, что эта маленькая сценка является отражением сути армейского мифа. Армия питает технику, поскольку сила автоматического оружия кажется столь очевидной близоруким и недальновидным.
Лазерное ружье – это не более чем простая машина. Но всякая машина отказывает или ее превосходит другая машина. Однако армия держится за машину как за святыню – чарующую и одновременно страшную. Посмотрите, как люди боятся иксианцев! Армия нутром чувствует, что они – ученики чародея. Вооружение снимает узду с техники, и этого джинна уже невозможно загнать обратно в бутылку.
Я же учу их иной магии.
Лето обратился к толпе своих предков:
«Вы видите? Монео разрядил этот смертоносный инструмент. Связь прервалась, капсула раздавлена».
Лето втянул носом воздух, ощутив эфирный запах ружейного масла, смешанный с запахом пота Монео.
Обращаясь к предкам, Лето продолжил: «Но джинн не умер. Технология – питательная среда для анархии. Она способствует широкому распространению таких инструментов, а это провоцирует насилие. Способностью производить невиданные разрушения начинают обладать все более мелкие группы, и так продолжается до тех пор, пока оружие не попадает в руки каждого отдельно взятого человека».
Монео вернулся на прежнее место, держа в правой руке разряженное ружье.
– На Парелле и планетах Дана поговаривают о новом джихаде против подобного оружия.
Монео поднял вверх ружье, улыбкой давая понять Лето, что понимает всю парадоксальность таких пустых мечтаний.
Лето прикрыл глаза. Орда предков подняла было крик, но Император заглушил их, подумав: Джихады порождают армии. Бутлерианский джихад пытался избавить мир от машин, имитирующих мозг человека. Бутлериане оставили на страже армии, и иксианцы получили возможность создавать свои сомнительные механизмы… Спасибо им за это. Что же такое анафема? Ее мотивация – разрушение, и никакого значения не имеет, какое орудие применяют для этой цели.
– Это произошло, – пробормотал он.
– Что вы сказали, мой господин?
Лето открыл глаза.
– Я поеду в свою башню, – сказал он. – Хочу наедине с собой оплакать моего верного Дункана.
– Новый Айдахо находится на пути сюда, – сказал Монео.
Вы – первый, кто видит мои записки спустя четыре тысячи лет после их создания. Однако берегитесь. Не стоит раздуваться от гордости за первенство в открытии тайны этого иксианского хранилища. Обнаружив и прочитав записки, вы испытаете боль. У меня было всего несколько озарений, позволивших мне изредка заглядывать во тьму будущего через четыре тысячелетия. Эти прозрения убедили меня, что Золотой Путь продолжается и будет продолжаться. Поэтому я не уверен, что мои записи будут очень важны для людей вашего времени. Я твердо знаю только одно – мои записи канули в небытие, и сведения о событиях, о которых я рассказываю, будут до неузнаваемости искажены преданиями и историческими хрониками. Могу заверить вас, что прозрение будущего – весьма скучное занятие. Даже если вас почитают за Бога, каковым я определенно был, то и в этом бесконечная скука. Мне не раз приходило в голову, что священная скука есть достаточное основание для изобретения свободы воли.
Я – Дункан Айдахо.
Это было единственное, что он хотел знать наверняка. Ему не нравились объяснения тлейлаксианцев, их россказни. Но делать нечего, тлейлаксианцев всегда боялись. Им не доверяли и их боялись.
Они доставили его на эту планету в маленьком челноке Гильдии на рассвете, когда зеленый венец солнца только что засветился на горизонте. Зайдя на посадку, звездолет нырнул в глубокую и темную тень. Космопорт не был похож ни на что, виденное Дунканом прежде. Взлетная полоса была больше и окружена странными зданиями.
– Вы уверены, что это Дюна? – спросил он.
– Это Арракис, – поправил сопровождавший Айдахо тлейлаксианец.
В запертой машине Дункана привезли в какой-то дом в городе, название которого – Онн – сопровождавший называл, произнося «н» в нос. Комната, где его оставили, имела площадь не более трех метров и представляла собой куб с голыми стенами. В помещении не было светильников, но оно было залито теплым желтоватым светом.
Я – гхола, сказал он себе.
Это было потрясение, но в этот факт ему придется поверить. Сознание того, что он жив, несмотря на то что умер много столетий назад, было само по себе большим испытанием. Тлейлаксианцы взяли клетки его мертвой плоти и вырастили существо в одном из своих чанов. Эти клетки начали размножаться и превратились в существо, имеющее его нынешнее тело, в котором сам Айдахо поначалу чувствовал себя чужаком.