Блуд на крови. Книга вторая - Страница 6

Во всяком случае, Елизавета была энергична и предприимчива. Именно благодаря этим качествам ей удалось упросить, умолить петербургское начальство позволить мужу занять освободившееся место начальника местного военного гарнизона. Она знала читать и писать, хранила у себя несколько книг и слыла среди местного бомонда женщиной весьма просвещенной.

Занятием своего отца Елизавета не только не тяготилась, но даже весьма гордилась. Когда ей было всего лет пять, отец взял ее на экзекуцию, которую совершал над провинившимся крестьянином. Экзекуция заключалась в том, что крестьянина — тщедушного, лет пятидесяти — привязали к деревянной кобыле, и отец Елизаветы не торопясь, с какой-то залихватской ловкостью поддергивал кнутовищем, наносил удары, отчего на костлявой спине появлялись длинные вспухшие следы. После десяти ударов вся спина была в крови, затем на лопатках отслоилась кожа. Не выдержав назначенных ему тридцати ударов, крестьянин испустил дух.

— Мое дело — сторона! — рассуждал в тот вечер за обедом отец. — Мне предписано наказать — я и наказываю. У меня должность такая. Не я, так другой найдется, еще хуже будет. А без наказаний никак нельзя, народ и так нынче совсем распущенный, начальства перестал бояться. На все есть закон!

Елизавете понравилось ходить на экзекуции, которые совершал отец. Уже выйдя замуж, она не оставила этого развлечения.

Однажды должны были вешать мужика, обвиненного в грабеже.

Елизавета взяла с собой дочь Кристину. Они приехали в Ригу, заняли среди зрителей места поближе к эшафоту. Кристина со страхом и любопытством наблюдала, как возвели на высокий эшафот молодого парня, бледного от ужаса, едва стоявшего на подгибающихся ногах. Дед девочки, одетый в обычную кумачовую рубаху, поставил парня на табурет, засунул голову в веревочную петлю (которую Елизавета намылила еще накануне) и табурет с силой толкнул. Раздался короткий сдавленный крик, и парень, задрав под напором петли подбородок к небу, долго трясся в мелких конвульсиях. Из носа, ушей и рта у него побежали струйки крови.

Елизавета вдалбливала дочери — малолетней Кристине:

— Большинство людей — черви, скопище негодяев. Если некоторых из них время от времени не давить, они распускаются вовсе и не дадут жить таким честным людям, как мы. Пусть чужие стоны тебе доставляют радость! Поняла? — И Елизавета нежно поцеловала дочь, согласно кивавшую головой.

Елизавета презирала своего мужа и не скрывала этого. Словно гипнотизер, глядя не мигая на его переносицу, Елизавета неоднократно говорила:

— Христер, неужели ты сам себя считаешь мужчиной? Твои сверстники успели стать полковниками и генералами, живут в богатых домах, ездят в роскошных каретах, а ты… — она презрительно сплевывала, — ты, Христер, пирожок с дерьмом. Я не пущу сегодня тебя на мое ложе.

Майор униженно сопел и не смел возражать: свою супругу он боялся. Про ее сестру Магду шел слух, что она травит своих мужей. Действительно, за одиннадцать лет трое умерли во цвете лет — все отравились грибами. Майор боялся, что его милая Елизавета учинит с ним нечто подобное.

Но на сей раз встреча была радостной.

— Ах, пупсик, ты стал исправляться! — восхищалась супругом Елизавета. — Так это наша крепостная девчонка? А ты купчую крепость пра-вильно оформил? Молодец, сегодня мы спим вместе. А ты, — обратилась она к Насте, — будешь делать все, что я прикажу тебе. Иначе — держись! — и для начала Елизавета пребольно ущипнула девочку, от неожиданности вскрикнувшую.

— Она хорошо шьет! — хвастливо сказал майор.

— Прекрасно! Пусть сошьет сегодня мне ночную рубаху, завтра тебе…

— И мне, и мне, — потребовала Кристина, с любопытством наблюдавшая за этой сценой.

— Всем сошьет, — заверила Елизавета. — Иначе накажу и кормить не буду. Пусть живет в комнатушке Анны, там лавка есть.

Кристина принесла иглу и нитки, Елизавета дала Насте полотно и образец:

— Держи, шей по этому размеру. Да чтоб к ужину было готово!

Усталая, некормленная девочка принялась за шитье. Глаза слипались, руки плохо держали иглу.

К ужину сшить рубаху она не успела.

Елизавета, казалось, обрадовалась этому. Улыбаясь, она сказала:

— Вот и мило! Сегодня ты будешь распята. — И повернула лицо к мужу: — Позови работников, они сейчас в конюшне. Пусть принесут оглоблю, она возле яслей стоит. Пошли вниз, в столовую.

По каменной лестнице спустились в подвал. Здесь Елизавета сорвала с девочки платье, обнажила ее тельце, приказала конюху и истопнику:

— Привязывайте, да покрепче. Пусть москали знают, что мы с ними шуток не шутим.

Мужики растянули руки Насти вдоль оглобли, веревкой накрепко привязали их и подняли ее над полом, зацепив концы за выступы на стенах.

— Ой, больно! — закричала Настя, беспомощно повиснув в воздухе. Веревки впились в тонкие ручонки, вызывая нестерпимые мучения.

Все расхохотались, а Кристина, подбадриваемая мамашей, ухватившись за ноги Насти, повисла на них. Девочка хрипло застонала.

— Будешь тут до утра, — заверила Настю Елизавета. — И запомни: это воспитание малое, а есть еще и большое. Боюсь, что тебе придется испробовать и его. — И обратилась уже к 16-летней прислужнице Анне Бах, не принимавшей участия в общем веселии: — Накрывай на стол. Пора ужинать. А эта ленивая негодяйка пусть смотрит на нас и пускает слюни.

Итак, «шитье рубах» сделалось для Елизаветы Стернстраль предлогом для ежедневных «воспитательных мер»…

Провисев подвязанной к оглобле часа три, Настя потеряла сознание. Очнулась она в комнатушке у Анны Бах, которая смачивала ей виски уксусом и со слезами сочувствия на глазах ухаживала за маленькой мученицей.

На другое утро Елизавета растянула рот в улыбке:

— Как изволила спать, Трина? Сон был крепкий? Неужто плохой? Ай-ай! Это оттого, что ты, красавица, плохо работала. Вот тебе материя, нитки, иголки. Сшей по этому образцу рубаху своему хозяину. И не вздумай лениться, иначе придется мне применить к тебе обещанное большое воспитание.

Вновь оросилось слезами лицо девочки, да ничего не ответила, старательно принялась за работу. К вечеру сумела-таки сделать невозможное — сшила для майора рубаху. Суставы мучительно ныли.

— Значит, я права, — уставилась на девочку бесцветными глазами Елизавета. — Ты шить можешь, а вчера не хотела. Христер, иди сюда, примерь обновку. Вот так, рукав одерни. — Вдруг Елизавета прошипела: — А это что, почему манжет косой? Ты, мерзавка, назло мне испортила материю? Ничего, я знаю, как взыскать с тебя. Дай руку! Кристина, девочка, завяжи ей пальцы нитками. Анна, закрути пальцы паклей и жги лучиной. Анна Бах помертвела от ужаса, прошептала:

— Я не могу, нет, нет, я не буду!

Майор, стоявший сбоку, ударом кулака разбил нос Насте.

Пятна крови брызнули на сшитую рубаху. Он проревел:

— Я буду избивать эту паршивую Трину до той поры, пока ты не выполнишь приказа госпожи! Поняла, Анна? — Майор заискивающе посмотрел на супругу. Та кивнула головой:

— Да, эта гнусная девчонка нарочно измарала кровью рубаху. Христер, держи крепче Трину, Анна жги лучиной паклю. Ну?

В дело вмешалась Кристина:

— Мамочка, давай я буду жечь лучиной, дай сюда, противная Анхен!

Майор держал в объятиях ребенка, дочь его жгла паклю, в которую были замотаны пальцы. Сначала, когда огонь прошел до мяса, Настя дикими криками оглашала дом, потом враз замолчала, потеряла сознание. Пальцы обгорели до костей.

— Хватит, пошли пить чай! — пригласила Елизавета. — Другой раз умней будет…

Теперь, дорогой читатель, мы подошли к сценам, при описании которых в старину говорили: «Рука опускается,перо замолкает…» По причине этой нам придется прибегнуть к воспроизведению документов: