Блондинка на помеле - Страница 3

Когда я попадаю в Сан-Франциско, как у любого жителя Лос-Анджелеса, у меня возникают проблемы с необходимостью менять, так сказать, ориентиры. Проще всего обстоит дело с одеждой. Совершенно в разумных пределах. Например, нужен темный костюм и действительно консервативный галстук. Но изменить образ мыслей довольно трудно. Положим, говоришь с извиняющейся улыбкой: “Конечно же я работаю в Лос-Анджелесе, в противном случае я просто мечтал бы тут поселиться”. После такого замечания вас вместе с извиняющейся усмешкой могут просто ласково оттолкнуть от кабины фуникулера, вместо того чтобы просто выбросить из него на ходу. Конечно, вы должны помнить, что нужно восторгаться видом с вершины Святого Марка и, говоря о портах, никогда, никогда не упоминать ни о Рио, ни о Сиднее. К тому же благоразумно носить шляпу и не забывать ее снимать при упоминании Тони Беннета. Хорошо также заранее подготовить канву беседы о текущем оперном сезоне. Это всегда большое благо, может пригодиться. И еще. Как бы вы ни устали, никогда не прислоняйтесь к ограждениям тротуаров. Это один из самых больших грехов, сравниться с ним может только обсуждение погоды. И само собой разумеется, что любой, кто говорит “Фриско” вместо “Сан-Франциско”, заслуживает линчевания, которое немедленно за этим последует.

Я выехал на следующий же день после беседы с Полом Ренеком. Я решил, что преимущество обладания собственным автомобилем намного превосходит неудобства лос-анжелесских самолетов. Было уже далеко за полдень, когда я свернул со 101-го шоссе на одну из дорог, отходящих от него, словно ноги паука. Она вела в центр города. Здесь, зарегистрировавшись в отеле, я заказал через службу обслуживания немного еды и любимый напиток, затем позвонил в “Закованный козел”. Голос, ответивший мне, был несколько удивленным, скорее даже смеющимся, когда я захотел заранее заказать там столик. Мисс Марчант выступает в десять и снова в полночь, сообщили мне. И конечно же готовы принять мой заказ на ранний сеанс.

Покончив не спеша с отличным обедом в индейском стиле, я прошел пешком пять или шесть кварталов до клуба, где пело чудо Пола Ренека. Как он и говорил, это был подвал на Бродвее, рядом с Гранд-авеню, с красной неоновой вывеской в виде – догадайтесь чего? – закованного козла. Я спустился по ступенькам вниз и попал в атмосферу полумрака. Горели только свечи. Официантки были одеты в черные свитера и обтягивающие колготы, и та, что сразу же подошла ко мне, явно не была создана для подобного наряда. Я попытался не смотреть на нее, когда она двинулась к выходу из кабинки, потому что у меня возникло ощущение, будто я вторгся в нечто, что должно быть секретом между ней и ее врачом. Этой официантке следовало как можно скорее избавиться от лишних тридцати фунтов, большая часть которых была втиснута в слишком тесные для нее колготки. Оторвав от нее взгляд, я уставился на подсвечник на столе. Он был в форме свернувшегося черного кота с отверстиями в голове, чтобы пламя вырывалось из его миндалевидных глаз.

– Мне бурбон со льдом, – попросил я.

– А не хотите ли попробовать один из наших коктейлей? – скрипучим голосом спросила толстуха официантка.

– Какой, например? – поинтересовался я.

– Например, “Ведьминого пива” или “Усладу из котелка”. Или как насчет порции “Любовного напитка”?

– А как насчет, – я слегка пожал плечами, – бурбона со льдом? Он будет в самый раз.

Барышня сделала вид, что хочет как можно быстрее выполнить заказ, и поспешила из кабинки, а я закурил сигарету и осмотрелся. Мерцающий свет свечей не позволял в деталях разглядеть всю картину, но его было достаточно для того, чтобы я смог пробежаться взглядом по лицам завсегдатаев. И снова, похоже, Ренек оказался прав – это было нечто вроде убежища для последних битников. Высокий помост в дальней части помещения вмещал оркестр из трех музыкантов, они лениво бренчали что-то незнакомое. Толстуха официантка поставила передо мной стакан и снова исчезла. Я сверился с часами. Было без пяти десять. Затем с недоверием отхлебнул из стакана и убедился, что мои подозрения были глубоко обоснованными.

Пять долгих минут ползли со скоростью улитки. Оркестр прекратил играть, музыканты выжидательно смотрели на зрителей, потом в нерешительности стали собираться. Двое из них подхватили свои инструменты и сошли с помоста, оставив пианиста в полном одиночестве. Прошло еще пару минут. Наконец какой-то парень помятого вида установил на помосте микрофон и постучал по нему, чтобы убедиться в его исправности. Пианист взял наугад несколько аккордов, словно был должен это сделать, прожектор осветил конферансье, и тот приступил к своему делу:

– Привет, ребятки! Добро пожаловать в “Закованный козел”! Сегодня, как и каждый вечер, мы имеем удовольствие представить в этом шабаше" ведьм самую важную ведьму. Она заколдует вас, и вы будете этому рады, потому что с ней каждая ночь превращается в вальпургиеву. Коты, демоны и домашние духи, имею честь представить вам Джули Марчант!

Аплодисментов не последовало. Просто небольшой шумок ожидания, который вы не слышите, а скорее ощущаете, пронесся по подвальчику. Прожектор выключили, пианист начал с какой-то тихой ненавязчивой мелодии, и из темноты рядом с ним появилась какая-то тень. И вот сильный с хрипотцой голос начал блюз “Печальное настроение”. Луч прожектора выхватил из полутьмы певицу. Она стояла рядом с роялем, положив на него локоть в непринужденном грациозном жесте. Иссиня-черные волосы женщины, расчесанные на прямой пробор, каскадом ниспадали ей на плечи. Ее глаза были большими и прозрачно-зелеными, округлые щеки – пухлыми и невинными, что немедленно опровергалось широким чувственным ртом. На ней было черное платье с длинными рукавами, довольно скромное, правда, с глубоким вырезом, открывавшим ложбинку на ее полной высокой груди. Джулия просто стояла на помосте и пела, а зрители слушали песню за песней, пока меланхолия, навеянная ее пением, не стала походить на отчаяние.

Некоторые из ее песен я узнал, некоторые – нет. “Мрачное воскресенье” – песня, под которую обычно венгры кончают жизнь самоубийством, – смутно была мне знакома. Пару старинных народных английских песен – “Длинноногий” и “Девушка в расцвете сил покончила со своей жизнью” – я никогда до этого не слышал. Но это не важно. Ее волшебный голос убаюкивал и переносил меня в какой-то мир сумеречного уныния, который, пока она пела, мне уже не хотелось покидать. Однако все это быстро закончилось. Под шквал аплодисментов певица склонила голову, и прожектор выключили. Когда овации наконец смолкли, оркестр из трех музыкантов начал играть с того места, на котором закончил. Но его никто уже не слушал.

Я нацарапал записку на обратной стороне визитной карточки, покончил со своим напитком, затем подал знак официантке с роскошными формами. Как только она увидела записку, уперла руки в бока и ухмыльнулась:

– Не тратьте понапрасну моего времени, мистер. Эта барышня Марчант не станет никого принимать.

– Записка для Линкольна Пейджа, – уточнил я. – Два бакса за доставку и еще десять, если вы воспользуетесь своими чарами и убедите его встретиться со мной. Устраивает?

– Пейджу? Вы имеете в виду ее менеджера, или кто он ей там?

– Правильно.

– Ну, – пожала плечами официантка. – В любом случае я ничего не теряю, верно?

Я нетерпеливо кивнул.

Она взяла карточку и мой пустой стакан и удалилась. Я закурил, другая официантка принесла мне свежую порцию, и я стал с нетерпением ждать. Приблизительно через десять минут толстуха вернулась.

– Вы должны мне десять долларов, мистер, – торжествующе сказала она. – Он примет вас прямо сейчас.

– Благодарствуйте. – Я вынул купюру из бумажника и вручил ей. – Где я его найду?

– Войдите вон в ту дверь, – она мотнула головой в сторону оркестра, – позади помоста, вторая дверь налево в уборную барышни Марчант. Там вы и обнаружите Пейджа. Вот только жаль, что я никогда не узнаю, зачем кому-то может понадобиться такой хмырь!