Блокада. Трилогия - Страница 12

Раттенхубер положил папку с документами в массивный сейф, закрыл дверцу и повернул колесико цифрового замка. С делами на сегодня покончено, теперь можно поспать до семи утра. Немного, но все же лучше, чем ничего…

Некоторое время он раздумывал, не выпить ли перед сном стакан молока, чтобы лучше спалось. Молоко — плохая замена шнапсу, но личный врач фюрера доктор Морель уверял, что если пить его регулярно, можно прибавить себе несколько лишних лет жизни. А украинские коровы давали на удивление вкусное и жирное молочко…

Он не успел принять решения, потому что в этот момент в дверь его дома негромко постучали.

«Не слишком ли поздно для визитов?» — подумал полковник, вытаскивая из расстегнутой кобуры пистолет. Вряд ли советские диверсанты станут просить разрешения войти, но осторожность не повредит никогда. Раттенхубер бесшумно подошел к двери, прижался спиной к стене и, протянув руку, откинул щеколду. Дверь медленно начала распахиваться в душистую июньскую ночь.

На крыльце стояла девушка.

Иоганн Раттенхубер обладал прекрасной памятью на лица, но и ему понадобилось несколько секунд, чтобы распознать в своей ночной гостье новую секретаршу фюрера Трудль Юнге. Девушка была одета в серую женскую форму, ее светлые волосы были аккуратно убраны под пилотку. Прежде полковник видел Юнге только в штатском, но его мгновенное замешательство было вызвано вовсе не этим. В облике Юнге появилось что-то новое, она как будто повзрослела на несколько лет, не потеряв при этом юного очарования и красоты. На лице — никакой косметики, но в голубых глазах какой-то необычный блеск. Юнге смотрела на Раттенхубера так, словно ее сжигало желание поделиться с ним огромной радостью. И это было более, чем странно.

— Фройляйн Юнге? — церемонно осведомился Иоганн. — В столь поздний час?

— Господин полковник, — девочка явно волновалась, — фюрер хочет вас видеть. Немедленно.

Раттенхубер, стоя к ней боком, незаметно вернул пистолет обратно в кобуру.

— Почему же фюрер не прислал ординарца? — ворчливо осведомился он. — Это обычный порядок. Зачем понадобилось тревожить вас?

— Я счастлива выполнить приказ фюрера, — сияние голубых глаз стало еще ярче. — К тому же фюрер хотел, чтобы об этом визите никто не знал.

Раттенхубер рассердился.

— Фройляйн, — сказал он сухо, — вы полагаете, что ординарцы фюрера хранят тайны хуже, чем его секретарши?

Юнге ничуть не смутилась.

— Я знаю только, что есть вещи, о которых фюрер может рассказать только нам. Прошу прощения, господин полковник, но фюрер вас ждет.

«Только нам, — продолжал ворчать про себя Раттенхубер, выключая в домике свет и закрывая дверь на ключ. — Не слишком ли много о себе воображают эти дамочки?»

Как начальник личной охраны фюрера, он не мог не видеть, как секретариат Гитлера медленно, но верно набирает собственный вес — к неудовольствию Бормана, привыкшего быть незаменимым. Сами по себе секретарши, по мнению Раттенхубера, были всего лишь марионетками — но за их спинами маячило таинственное ведомство доктора Зиверса, зловещее «Аненербе». До поры до времени эта ситуация не мешала Раттенхуберу исполнять свои обязанности, но кто знает, как все обернется в будущем?

Резиденция фюрера, отличавшаяся от других домиков только наличием камина, находилась в двух минутах ходьбы от жилища Раттенхубера. У крыльца обычно дежурили двое эсэсовцев, подчинявшихся полковнику либо его заместителю, майору Шмитту, но сейчас их не было видно.

— Где охрана, фройляйн? — ледяным голосом спросил Раттенхубер.

— Фюрер приказал майору Шмитту снять пост, — беззаботно ответила Юнге.

«Черт возьми, — подумал полковник. — Даже фюрер не имеет права отдавать такие приказы! А Шмитт не имел права такой приказ выполнять! Ну, завтра я устрою ему головомойку!»

Он перешагнул порог дома фюрера, преисполненный самых мрачных предчувствий. И предчувствия эти его не обманули.

Гитлер сидел в глубоком, обитом кожей кресле, которое доставили в «Вервольф» специальным рейсом из Италии. Это был подарок Муссолини — если верить дуче, то кресло принадлежало какому-то князю из рода Борджиа. Раттенхубер, недолюбливавший итальянцев, подозревал, что кресло было попросту экспроприировано из какой-нибудь антикварной лавки.

Начищенные до блеска сапоги фюрера лежали на деревянном столике, расписанном диковатыми славянскими узорами. Столик преподнесли Гитлеру благодарные жители Винницы, которых он избавил от ига жидов и москалей.

Фюрер занимался странным делом: рассматривал через увеличительное стекло маленькую фигурку из серебристого металла, изображавшую раскинувшего крылья орла.

А вокруг Гитлера замерли три белокурые валькирии — Грета Вольф, Эльза Герман и затянутая в черную форму СС Мария фон Белов.

— А вот и старина Иоганн, — рассеянно произнес фюрер, не отрывая взгляда от фигурки. — Присаживайтесь, присаживайтесь. У нас будет долгая беседа.

Раттенхубер, однако, остался стоять.

— Мой фюрер, прежде всего, я должен высказать свое глубокое неудовольствие вашим решением снять охрану у домика. Я не смогу в должной мере обеспечивать вашу безопасность, если вы будете отдавать подобного рода приказы.

Гитлер досадливо махнул рукой.

— Мой добрый Иоганн, — сказал он тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми, — я позвал вас, чтобы поговорить о вещах, более важных, нежели моя охрана.

— Для меня, — каменным голосом проговорил полковник, — нет и не может быть более важных вещей.

Гитлер отложил в сторону увеличительное стекло и с любопытством взглянул на Раттенхубера.

— Это только потому, что вы недостаточно информированы, Иоганн. Сейчас мы поговорим вот об этом.

И он поднял над головой серебряную фигурку орла.

В кабинете царил полумрак — окна плотно занавешены тяжелыми портьерами, уютный свет лампы под зеленым абажуром рассеивался в двух шагах от массивного стола — и в этой полутьме кралась вдоль стен с книжными шкафами чуть сгорбленная тигриная тень. Хозяин расхаживал по кабинету своей обычной, чуть шаркающей походкой, держа левую — сухую — руку за спиной. Невысокий, сутуловатый, пожилой и очень уставший человек. Но тень его, скользящая по портьерам, была тенью тигра. Тень отражала истинную сущность Хозяина куда лучше его зримого облика. Сталин был в бешенстве. За долгие годы работы с Хозяином Берия досконально изучил его привычки, реакции, мельчайшие детали, указывавшие на перемены в настроении. «Дрожание моей левой икры есть великий признак!» — говорил Наполеон, и был в чем-то прав. У великих людей даже банальный тик приобретает особое значение. У Сталина подергивалось левое веко и неприятно кривился скрытый пышными усами уголок рта — тоже левый. Верное свидетельство того, что вождь едва сдерживает прорывающийся наружу гнев.

— Ничего нельзя было сделать, Иосиф Виссарионович, — горько сказал Берия, указывая карандашом в центр разложенной на дубовом столе карты. — Мы бросили туда все наши резервы. Те, кто выжил, говорят, что это была настоящая мясорубка. Конечно, с этого маймуно виришвилиТимошенко никто не снимает вины. Но даже если бы на его месте был Жуков…

Он специально обращался к Сталину с едва различимым намеком на фамильярность, которую мог себе позволить на правах младшего товарища. Употреблял грузинские ругательства, словно подчеркивая: «мы же с тобой одной крови, ты помнишь?». Но сейчас эта тактика, похоже, успеха не принесла.

— Лаврентий, — негромко проговорил Сталин, и Берия немедленно замолчал. Сталин, однако, не стал продолжать. Он кружил возле стола, бросая на карту острые взгляды. Было в нем что-то от заядлого бильярдиста, выбирающего, по какому шару ударить.

Молчание затягивалось. И в этом молчании Берия почувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.