Близкие - Страница 19
– Мама, ну, как ты? Простила меня?
– Говорят, ты не знал ничего. Но я не верю!
Мама – не из тех, кто прощает. Для этого у нее слишком много обид накопилось – за все тридцать семь лет его жизни. Денису кажется, что нельзя все эти годы копить обиды – с той, самой первой, когда он запачкал пеленки. Но, значит, можно.
Есть ли смысл в непрощении? Денис легко простил Макса, и Шихарева, и греко-татарина Пичахчи, и оперную диву Арефееву, и нео-сектанта Рубакина, и футболиста Кравца, и бездарную Милочку Лебедеву, только вот Костика… К близким людям подходишь с совсем другой линейкой, угол зрения вымеряешь совсем другим транспортиром. Поэтому и нет прощения.
Нет прощения Костику. А ему нет прощения от матери. Нет прощения от Оксаны. Может, и не нужно оно ему. Может, без надобности. Он уже не собирает никакой картины из рассыпавшихся пазлов – тем более, фантастической картины – с огромными деревьями, добрыми животными и близкими людьми.
26. ТАК МОЯ МЕЧТА СБЫЛАСЬ.
Наконец, она звонит.
Денис ждал этого звонка и боялся его. И вот она звонит.
Он еще надеялся, что, может, чудом, этого не случится. Но она звонит.
И он уже не раз и не два подбирал слова, чтобы ответить ей, объяснить, но теперь накрывает телефон ладонью и прижимает его к столу. Под ладонью мерцает холодный свет – свет смертельного ужаса. Рука цепенеет. Пальцы сводит. Горло сдавливает спазмами.
Телефон замолкает. Денис успевает схватить воздуха до нового звонка. Звонок не медлит…
Уже вечер, и косые лучи врезаются в комнату. Высвечивают бледное лицо Дениса. Он уже слышит в трубке ее голос, но не может ответить – нужно еще немного времени. Времени, которого нет.
– Денис, извини, что я звоню. Просто не знаю, кому я могу… И если ты…
– Лучше приезжай.
– Я очень плохо себя чувствую.
– Поэтому… лучше приезжай. Нужно поговорить…
– Сейчас?
– Лучше сейчас.
«Лучше»… Как прав был Стефан, говоря о потерянных смыслах.
Денис ждет, как ждут расстрела виновные, осужденные, приговоренные справедливо и не заслуживающие помилования. Как ждут те, от кого в зале суда отворачивается адвокат. Как ждут те, кому мать никогда не скажет слов прощения.
Ждать приходится долго. Снова какие-то абстрактные, обтекаемые фразы тянутся в сознании, как скользкие дождевые черви, потом рвутся на фрагменты и сплетаются друг с другом. От этого рождаются еще более уродливые, еще более бессмысленные фразы, которые Денис пытается выстроить в полноценное объяснение. Но ничего полноценного не выходит.
Он идет в ванную, умывает лицо.
Солнце отзывает косые лучи из его квартиры. Оксана появляется к восьми вечера. Входит робко. Ничего не мелькает из прежнего – ни смешков, ни раскованных жестов. Она тоже бледна, напряжена. Волосы закручены сзади и передавлены заколкой.
– Как на работе? – спрашивает зачем-то Денис.
– Работаю, – она кивает. – Ты извини, что я… Просто очень страшно…
– Я знаю.
– Нервничала, конечно. Но это ладно, переживу. Насильно мил не будешь, – говорит она зло. – Но очень плохо себя чувствую. Жар, и голова кружится…
– Постой, Окс. Я сам хотел тебе позвонить. Я собирался…
Она умолкает.
– Зачем?
Нет ни одной фразы в голове – расползлись.
– Короче… нужно сдать анализы…
– Какие анализы?
– На ВИЧ.
– Кому нужно?
– Тебе. Ну, и мне тоже…
– Зачем?
– Оксана, короче говоря…
Но короче не получается. Не получается вообще…
– Ты знал? – спрашивает она. – Знал раньше? Это Костик, да? Это из-за Костика? Или как? Из-за кого? Когда?
Садится, потом встает.
– Как же… так неожиданно. И дома же узнают, мама… на работе… И как же… доживать? Как?
Снова садится и молчит.
– А я так любила тебя… Так любила, что это и должно было закончиться – как-то так, ужасно. А ты… был в больнице?
– Нет еще.
Денис рад, что объясняться не приходится.
– Значит, Костик, – кивает Оксана. – Но ты не злись на него. Потому что, когда любишь, нужно прощать… и тогда легче…
– Я думал об этом. Не могу простить, – Денис ловит обрывок какой-то мысли.
– Я же тебя могу…
Плачет она тихо. Просто слезы катятся, а глаза светлеют. Уходит боль.
– Поможешь мне… пережить все это? – шепчет едва слышно.
– Помогу.
– Не бросишь?
– Не брошу.
– Лучшего и не нужно. Так моя мечта сбылась. Ты есть, ты рядом, ты меня не бросишь. Я счастлива… Все так хорошо... Только голова очень кружится. Пойдешь со мной в больницу?
– Пойду…
Она не тяготит, ее тихие слезы не тяготят.
– Останешься? – спрашивает он.
– Нет. Нужно одной побыть. Успокоиться как-то. В парке погулять.
– Поздно уже.
– Мне не страшно, – говорит она с улыбкой.
Нет дерганности, нет хаоса, нет земного притяжения. Есть прозрачная невесомость – без мыслей, без ожидания, без надежд. Светлое и печальное пространство, в котором не звенят телефоны, не хлопают двери, не капает вода. Все замерло, припорошенное весенней пылью.
Глобальный мир отдыхает. Информация свернулась в кольцо, как коварная змея, уставшая от охоты на простаков. Спит Интернет, спят телефонные сети, замерли на недочитанной странице электронные книги. Где-то по темному парку идет девочка – чувствует себя сильной и бесстрашной, счастливой и уверенной. Не помнит ни веселых, ни печальных дней своей недолгой жизни, помнит только переполненные болью глаза человека, который сказал ей «не брошу».
27. МОЙ СЫН НЕ ТАКОЙ.
Не одни они такие.
Поначалу Денису казалось странным, что никто не удивляется. Но разве удивились бы в салоне красоты, если бы человек пришел подстричься? Разве удивились бы в ночном клубе, если бы кому-то вздумалось потанцевать? Конечно, в больнице его узнали. Посмотрели внимательно на Оксану. «О, у вас серьезные планы!» – «Возможно». Это цивилизованно, современно – подтвердить взаимное доверие и готовность создать семью медицинскими справками с треугольными печатями. Удивительным, наоборот, было бы обойтись без этих справок.
– Серебристые звездочки перед глазами, – сказала Оксана, сдав кровь.
Запахло нашатырным спиртом. Вышли на воздух.
– Ты куда теперь? – спросил он.
– На работу.
– Я тоже.
Словно семейная пара, пережившая многое.
А на работе смотрел в окно студии и курил – выдался день без съемок. Потом позвонил Оксане.
– Ты только не волнуйся. Я уеду ненадолго.
– Я не волнуюсь.
Сел в двухэтажный пригородный автобус, потекла дорога за окнами, стали разворачиваться поля, побежали чахлые лесополосы.
Автобус шел долго, останавливался на станциях, затаривался газетами, минеральной водой и чипсами. Все вокруг хрустело, шипело, шевелилось и казалось очень живым.
Денис пытался вспомнить какие-то автовокзалы, узнать какие-то приметы местности, но ничего не помнил и не узнавал. Родной город встретил его гримасой подчеркнутого безразличия – зевнули ворота, блеснула табличка, замаячило ветхое здание автостанции.
Он мог ехать автомобилем, но ему хотелось именно так проделать свой путь в обратном направлении. Шел пешком до родительского дома теми же улицами, по которым гонял в детстве на велосипеде, мимо футбольного поля, где когда-то допоздна пропадал с мальчишками. Шел пешком налегке – не чувствуя ни гнета багажа, ни гнета времени, ни гнета болезни. В душе растекалась прежняя спокойная провинциальная скука, вытесняющая тревожные мысли.