Благословенный. Книга 5 (СИ) - Страница 17

Материал для ферм тоже был разработан и пущен в производство. Уральские заводы всегда вырабатывали железо в виде кованых полос, но теперь нам понадобился «сортамент» — изделия разной формы и назначения. Задача по наладке проката была возложена на Генри Корта, который блестяще справился с задачей. И вскоре на Урале был налажен прокат уголка, швеллера и металлического листа разных толщин — от жести до корабельной брони. При этом важным нововведением оказалось применение на прокатных станах ещё горячего от предыдущих операций железа — это позволило экономить дорогостоящий древесный уголь, так тяжело добываемый на Урале.

Ну а с уголком и швеллером склепать ферму уже было несложно.

Первое, что мы стали изготавливать из металлических ферм, -это корабельные мачты. Эта деталь испытывает огромные нагрузки, и часто ломается, поэтому именно железная ферменная конструкция оказалась крайне востребована. Поначалу железной делалась только мачта, а стеньги оставались деревянными. Чтобы сохранить технологию в секрете, мачта обтягивалась парусиной. Такие мачты прекрасно зарекомендовали себя на океанских клиперах и фрегатах.

Накопив опыт, мы рискнули делать и ферменные конструкции корабельного каркаса. Сначала железный скелет получили небольшие суда, затем — всё крупнее и выше классом. Самые крупные суда поначалу сохраняли деревянный каркас, но усиленный металлическими фермами, надёжно закреплёнными к деревянной основе болтами.

Результат оказался сугубо положительный: прочность корабельного корпуса на железных фермах резко выросла. Это позволило нам строить огромные, в 5000–7000 тонн водоизмещения, грузовые корабли с высоким удлинением корпуса, (соотношение до 1:10) и четырьмя мачтами, названные нами «большие барки». Они имели клиперные обводы корпуса, но много большее водоизмещение и грузоподъемность. В основном в качестве силовых элементов применялись клёпаные ферменные конструкции, но использовалась и кузнечная ковка; для местного нагрева металла использовался недавно воспроизведённый термит.

Это высокотемпературное зажигательное вещество было одним их тех средств, рецепт которого я искал особенно долго и старательно. Изготовить его вроде бы несложно — нужен оксид железа (окалина) и алюминиевая пудра. Сущие пустяки в 21 веке: а здесь, увы, недостижимая синяя птица — ведь способ получения алюминия пока еще не найден… хотя мы очень стараемся!

Одно время мне казалось, что рецепт термита никогда мне не дастся; но помог счастливый случай. Я приказал Василию Михайловичу Севергину наудачу поэкспериментировать с окалиной, смешивая её с разными веществами. И, невероятная удача: оказалось, что смесь оксида железа со шпинауцэром, сиречь с цинком, при возгорании даёт просто невероятную температуру пламени. Даже небольшие таблетки термита способны прожигать толстостенное железо насквозь! И это отлично!

Мы тут же наладили производство термита, используя его для местного нагрева больших металлических деталей, чтобы быстро проделать отверстие или соединить детали кузнечной сваркой. Ещё с помощью этой смеси начались эксперименты по получению такого тугоплавкого металла, как вольфрам.

А кроме того, термит вскоре нашёл и военное применение…

Но самыми перспективными транспортными средствами, разумеется, были пароходы. По Волге уже плавало полтора десятка паровых судов; в каждом порту появились буксиры и тендеры, причём кое-где уже винтовые. На очереди стояли большие коммерческие и военные паровые суда, универсальные паромы «река-море» с выдвижным килем, и чувствовалось, что их время — уже не за горами!

Глава 8

Поскольку моим гениальным предвидением месье Бонапарт был принят в 1788 году на русскую службу, наполеоновское нашествие нам больше не грозило. Трудно было вообразить, чтобы во Франции теперь нашёлся хоть кто-то, обладавший хотя бы небольшой долей талантов и веры в себя, присущих Николаю Карловичу, чтобы дойти хотя бы до Смоленска. Однако беда пришла с другой стороны… Как оказалось, ничто, — ни суровые зимы, ни моё уникальное послезнание, ни сам Господь Бог не смогли уберечь нас от не менее страшной напасти: вторжения Бонапартов! Не удивляйся, читатель — я имею в виду родственников грозного корсиканца.

Они до поры до времени оставались на Корсике, а в 1793 году переехали в Марсель. Отец семейства — Карло Бонапарте — умер уже более 10 лет назад. Поначалу семья влачила в Марселе жалкое существование в качестве беженцев с Корсики, на которой старшие Бонапарты, — Люсьен и Жозеф, — имели неосторожность поссориться с вождём корсиканских националистов Паскуалем Паоли. Затем семья смогла перебраться в Париж. Братья Николая Карловича успешно делали карьеру во Франции: Люсьен — в республиканской армии, Жозеф — на гражданской службе Директории, и всё огромное семейство Бонапартов какое-то время напряжённо выжидало, пытаясь предугадать, кто из братьев более преуспеет — «французское крыло» в лице Жозефа и Люсьена, или же «посланец солнечной Корсики в сибирских снегах». Поначалу дела у Жозефа и Люсьена шли, пожалуй, даже получше, чем у его брата в далёкой заснеженной России, и семейство оставалось в Париже, считая франки до выдачи жалования и мечтая о лучших временах. И лишь когда стало известно о браке Николая Карловича и Александрин, все сомнения развеялись; и вскоре семейство высадило первый десант на Балтийском побережье, ускоренным маршем двинувшийся на Петербург.

Как водится с бабушкиных времён, в честь возвращения героев Каспийской армии была дана целая серия балов, маскарадов и приёмов, причём не только «императорских», во дворце, но и частных, устроенных самыми богатыми вельможами — Голицыными, Нарышкиными, Трубецкими, и протчая, и протчая. Конечно, мы, стараясь по возможности экономить народные средства (я собирался в течение ближайших 5 лет отказаться от какого-либо государственного содержания, перейдя на жизнь исключительно за собственный счёт), всегда стремились придать этим торжествам больше элегантности, чем пышности, выкручиваясь за счёт разных оригинальных идей. Игра в вист на пригоршни бриллиантов, процветавшая ещё 3 года назад, ушла в прошлое безвозвратно; зато теперь приглашённые удивлялись рождественским ёлкам, диковинным блюдам типа пиццы и роллов, электрическому освещению, разноцветному и яркому, оригинальным фейерверкам и паровому подъемнику, позволявшему без малейших усилий въезжать на ледяные горки вместе с санками.

И вот на одном из балов в Зимнем дворце Николай Карлович вдруг прибыл во дворец с группой неизвестных мне людей. Не без некоторого удивления мы с Наташей наблюдали, как он пересекает широкую, как поле боя, залу, направляясь в мою сторону в сопровождении кудрявого гиганта в военном мундире и нескольких разновозрастных дам. А когда они приблизились, удивление наше переросло в беспокойство!

Сам Бонапарт шёл под руку с пожилой дамой с южным увядшим лицом, одетой в скромное платье серой парчи в «старомодном» духе 18-го века. «Это, видимо, мамаша подъехала» — тут же подумалось мне. Другие дамы были много моложе и красивее, но, как ни странно, много большее внимание обращал на себя сопровождавший их молодой господин. Тут, знаете ли, было на что посмотреть!

Прежде всего, это был натуральный Гулливер, возвышавшийся надо всеми на целую голову, а надо многими — и на две. Грива иссиня-черных вьющихся волос каскадом спадала на плечи, совершенно скрывая украшенный золотым шитьём воротник тёмно-синего кавалерийского мундира. Лицо офицера, немного надменное, немного глупое, окаймлённое такими же курчавыми бакенбардами, украшенное орлиным носом, чувственными губами и пронзительными серо-голубыми глазами. «Уж не Мюрат ли это?» — подумалось мне, и вскоре оказалось, что я не ошибся — это действительно оказался Иоахим Мюрат.

С ним под руку семенила невысокая юная красавица с выразительным «бонапартовским» профилем. Остальных я разглядеть не успел — Бонапарты оказались уже совсем близко и склонились — кто в глубоком поклоне, кто в реверансе.