Битвы, выигранные в постели - Страница 12

Автор «Войны миров» и «Машины времени» добивался, чтобы они официально стали мужем и женой, оформили свой брак. Того же, очевидно, хотел и Горький. Она постоянно уклонялась. Предпочитала свободу. Недаром Горький сказал: «Железная женщина».

Связав судьбу с Горьким, она не забывала Брюса Локкарта. Старая любовь не ржавеет, тем более прошедшая через такие испытания. Будучи женой Уэллса, Мура ездила в Советский Союз к Горькому.

Были у неё два мужа и двое детей. Но мужья и дети как-то не сыграли в её жизни значительной роли.

Имя Мура закрепилось за ней на всю жизнь. А звали её Мария Игнатьевна, в девичестве Закревская, потом — Бенкендорф, по первому мужу, русскому дипломату Ивану Александровичу Бенкендорфу. Затем Будберг — по второму мужу, барону Николаю Будбергу.

Родилась Мура в 1892 году в семье Игнатия Платоновича Закревского, петербургского сенатского чиновника. Училась в Институте благородных девиц. Потом родители послали её в Англию продолжать учёбу. Там она встретилась со своим первым мужем. Венчалась в 1911 году, в 1913-м родила девочку, в 1915-м — мальчика. В 1917 году Мура оказалась в Петербурге, муж и дети — в родовом имении в Эстонии. Перед Рождеством мужики из соседней деревни убили Бенкендорфа дрекольем.

В Советском Союзе было не принято писать о ней, тем более связывать её имя с Горьким. Он — великий пролетарский писатель. А она? Эмигрантка, да ещё с поразительно странной биографией.

Впервые я услышал об этой женщине в шестидесятых. До «оттепели» о судьбах эмигрантов если и говорили, то шёпотом. Даже само проявление такого интереса могло привлечь внимание «органов» и поставить тебя под подозрение. Но интерес-то, конечно, был: как же «там», «за бугром», живут более миллиона российских людей, которые уехали ещё в Гражданскую войну? Их потом назвали «первой волной». Сведения, правда, просачивались.

Услышал я о Муре, о баронессе от московского историка Владимира Михайловича Турока. На научной конференции в Вене он встретил Романа Осиповича Якобсона, языковеда и литературоведа с мировым именем. Из России он, как и Мария Игнатьевна, уехал в 1921 году. Его давно уже его знали в московских литературных кругах.

Якобсон неплохо знал Марию Игнатьевну, и в разговоре с Туроком охотно о ней говорил. Это он рассказал, что она ездила к Горькому в Москву и в Крым, но Уэллсу говорила, что навещает детей в Эстонии.

Зашла речь и о «Заговоре Локкарта». По словам Якобсона, он спросил Муру, была ли она близка с Петерсом (прямее — «спала ли?»). Она ответила с возмущением, как будто он сомневался в её женских чарах: «Конечно».

В один из приездов Муры в Москву Горький сказал ей:

— Что-то происходит малопонятное. Моя кухарка уезжала в отпуск. Я зашёл к ней попрощаться и увидел, что она берёт с собой кульки с крупой. Я удивился: «Зачем же в деревню везти крупу?» Она ответила: «Вернусь, Алексей Максимович, тогда и объясню». Но она не вернулась.

Как мы знаем теперь, Горького держали в золотой клетке. Информацию он получал строго процеженную. Но сомнения и подозрения его мучили.

Поэтому он попросил Муру взять у него коробку с письмами и документами. Горький считал, что лучше держать их вдали от зорких глаз ЧК—НКВД.

Мура привезла две коробки документов в Англию. Первую коробку Горький передал ей, когда возвращался из Сорренто в Советский Союз.

Якобсон спросил, нельзя ли посмотреть какие-нибудь материалы. Мура, улыбаясь, ответила:

— Конечно. За вами право первой ночи. Но только после моей смерти.

Рассказывая это Туроку, Якобсон добавил:

— Я думаю, она меня переживёт.

Мура его не пережила. Она умерла в 1974 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Он — в 1982-м, когда ему было восемьдесят шесть. Но документы эти ни при их жизни, ни в дальнейшем так и не появились на свет.

Эта встреча с Якобсоном усилила у Турока интерес к судьбе Муры, у меня — после рассказов Турока, Я стал по крупице собирать факты об этой безусловно необычной жизни.

Как-то в конце шестидесятых я вспомнил о Марии Игнатьевне в беседе с Владиславом Михайловичем Глинкой, писателем и консультантом Эрмитажа. Он сказал:

— Да, она сиживала у меня вот в этом самом кресле, где вы сидите сейчас.

Выдержав паузу и насладившись моим изумлением, объяснил:

— Сперва она позвонила мне из Лондона. Сказала, что консультирует режиссёров фильмов из русской жизни чеховских времён. И ей нужно представить, как выглядела тогда толпа гуляющих по бульвару приволжского города, как были одеты, как держались земский врач, чиновник, их жёны. А потом приехала сама. Я ей зарисовки показывал, в запасники Эрмитажа сводил.

Я спросил, как она выглядела.

— Ну, старая, конечно. Но уверенная в себе. Держится прямо. Сильно накрашена. Курит. Совсем не против спиртного.

Рассказывал мне о ней и академик Исаак Израилевич Минц. В тридцатых годах он помогал Горькому, делал для него реферативную работу. С Мурой встречался и в Крыму (она туда приезжала с Горьким), и в его московском доме у Никитских ворот.

Эти устные рассказы нельзя было опубликовать тогда, в шестидесятых и семидесятых.

Да и за границей при жизни Муры о ней писали не очень много, больше всего Локкарт. Он сделал карьеру в английской дипломатической службе, достиг известности — давние события в Москве стали для этого трамплином. Несмотря на занятость, он публиковал воспоминания, том за томом. И они, во всяком случае первые из них, полны впечатлений о баронессе — об их романе в России и о романтических встречах в начале двадцатых, уже в Германии и Чехословакии. В целом мемуары написаны с английской сдержанностью, но на страницах, посвящённых Муре, эта сдержанность автору отказала. О её женском обаянии он писал взахлёб.

Но сколько ни смотри многие тома воспоминаний Локкарта, там не найти ответа на вопрос: а как это его возлюбленную так легко выпустили из советской тюрьмы (в Гражданскую войну она там оказывалась не раз). И как удавалось ей, эмигрантке, беспрепятственно ездить в СССР, когда бы ей ни захотелось. И каждый раз так же беспрепятственно возвращаться в Англию? Неужели ни там, ни здесь её не подозревали: в СССР как английскую шпионку, в Англии — как советскую?

Частичный ответ у Локкарта найти можно. Но не в книгах, которые он публиковал сам, а в дневниках, изданных после его смерти (умер он в 1970 году). Страницы дневников тоже пестрят именем баронессы, но уже после завершения их романа — во время Второй мировой войны, и до неё, и после.

Они встречались в ресторанах, и она сообщала ему о том, что узнала в России, в Эстонии и во время поездок в другие страны, о пересудах среди российской эмиграции и даже о слухах в кругах английской интеллигенции. Судя по записям Локкарта, он знал и о связях Муры с ЧК—ОГПУ—НКВД, но трудно понять, всё ли она ему говорила и во всём ли он ей верил? И главное, кому же она служила больше?

Должно быть, только по архивам КГБ и британской разведки за те годы можно будет яснее понять эту сторону жизни Марии Игнатьевны. Конечно, скрытые связи могли дать ей возможность так легко курсировать между СССР и Англией. И конечно, документами Горького она могла расплачиваться за это разрешение. Может быть, и не стоит их искать? Или что-то она всё-таки оставила у себя?

В 1981 году, через семь лет после смерти баронессы, в Нью-Йорке вышла её биография, написанная Ниной Берберовой. Названа она словами Горького: «Железная женщина».

Вероятно, многие из тех, кто знал Муру в молодости, да и в зрелые годы, согласились бы с оценкой, которую Берберова дала, переступив через свою женскую зависть: «Она любила мужчин, не только своих трёх любовников, но вообще мужчин, и не скрывала этого, хоть и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти её, и мужчины это знали, чувствовали это в ней, и пользовались этим, влюбляясь в неё страстно и преданно. Её увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовыми табу. Секс шёл к ней естественно, и в сексе ей не нужно было ни учиться, ни копировать, ни притворяться».