Битва за любовь (Запах серы) - Страница 13

Места для маневрирования было мало, и я вначале не могла разобрать, что у меня под рукой. Закрыв глаза, чтобы получше сосредоточиться, я начала искать более тщательно и осторожно. Там были мягкие участки и более твердые выступы. Мягкое – это, должно быть, тельце, а твердое – головка или ножки. Мне нужны были ножки, причем именно передние. Постепенно я начала различать, что где, и поняла необходимость не двигать ни одним пальцем во время очередной схватки; необыкновенно сильные мышцы матки сжимали всю мою руку, словно тисками, причиняя сильную боль костям, пока напряжение не ослабевало – тогда я могла продолжать поиски.

Наконец мои пальцы нащупали нечто вполне определенное.

– У меня под пальцами нос! – торжествующе выкрикнула я. – Нашла голову.

– Умница, барышня, умница! Не упусти ее! – похвалил меня Алек, который, скрючившись, суетился возле лошади, поглаживая ее при каждой схватке.

Я скрипнула зубами и уткнулась лбом в лошадиный круп – так сильно мне стиснуло запястье. Отпустило, и я продолжала обследование. Осторожно продвигаясь вверх, нащупала обвод глазницы, лоб, крохотное свернутое ухо. Переждав еще одну схватку, продвинулась по изгибу шеи к плечу.

– Головка прижата к плечу, – сообщила я. – Положение головки правильное.

– Хорошо, – отозвался Джейми, который стоял возле головы лошади и, успокаивая, гладил ее по мокрой от пота шее. – Похоже, что ножки подогнуты под грудь. Попробуй нащупать колено.

Так они и продолжались, эти поиски, это нащупывание в теплой и темной глубине лошадиного тела, рука в этой глубине по самое плечо, она то испытывает чудовищное давление родовых спазмов, то милосердное расслабление и ведет борьбу за достижение цели. Мне казалось, что рожаю я сама – и чертовски тяжелое это было дело.

В конце концов я нащупала копыто, почувствовала его округлую поверхность и очень острый край, еще не касавшийся земли. Изо всех сил стараясь следовать взволнованным, а порою и противоречивым инструкциям моих наставников, я попеременно тянула и толкала, облегчая поворот инертной массе тела жеребенка, подвигая одну ножку вперед, толкая другую назад, обливаясь потом и стеная вместе с лошадью.

А потом вдруг все и получилось. Во время расслабления тельце мягко скользнуло в нужное положение. Не двигаясь, я ждала следующей схватки. Она наступила, и маленький мокрый носик высунулся наружу и вытолкнул мою руку. Крошечные ноздри дернулись, как бы интересуясь новым ощущением, а потом нос исчез.

– В следующий раз он выскочит! – Алек почти танцевал в экстазе, его изуродованная ревматизмом фигура выделывала на сене фантастические антраша. – Давай, Лосганн! Давай, моя милая маленькая лягушечка!

И как бы в ответ на его слова кобыла издала судорожный храп, круп ее резко выгнулся, и жеребенок с мокрыми шишковатыми ножками и огромными ушами мягко соскользнул на чистую солому.

Я откинулась на солому тоже, ухмыляясь совершенно по-идиотски. Покрытая мылом, слизью и кровью, измученная и крепко пахнущая отнюдь не самыми благоуханными частями лошадиного тела, я была в состоянии эйфории.

Сидела и смотрела, как Уилли и владеющий только одной рукой Родерик ухаживают за новорожденным, обтирая его пучками соломы. И радовалась вместе со всеми остальными, когда Лосганн повернулась и лизнула жеребенка, потом осторожно подтолкнула его носом, побуждая подняться на длинные, разъезжающиеся ноги.

– Чертовски хорошая работа, милочка! Просто чертовски!

Алек так и сыпал словами, тряс мою испачканную слизью руку, поздравляя.

Внезапно разглядев, что меня качает из стороны в сторону, что вид у меня весьма непрезентабельный, он приказал одному из конюхов принести воды. Потом обошел меня сзади и положил мне на плечи свои старые мозолистые ладони. Удивительно ловкими и нежными движениями он нажимал на плечи, гладил их, ослабляя напряжение, расправляя зажатые мышцы шеи.

– Ну что, милая? – сказал он под конец. – Тяжелая работа, верно?

Улыбнулся мне, потом с явным обожанием обратил взгляд на новорожденного.

– Красивый паренек, – промурлыкал он. – Кто у нас такой славный парень?

Джейми помог мне умыться и переодеться. Пальцы мои чересчур наболели, чтобы я могла застегнуть пуговицы на лифе, и я знала, что к завтрашнему дню одна рука вся покроется синяками, но чувствовала себя умиротворенной и довольной.

Дождь, казалось, шел целую вечность, так что, когда настало наконец ясное солнечное утро, я щурилась от дневного света, словно только что выбравшийся из-под земли крот.

– У тебя кожа такая тонкая, что мне видно, как под ней движется кровь, – говорил Джейми, следя за движениями солнечного луча по моему обнаженному животу. – Я могу показать, как проходит вена по твоей руке к сердцу. – Он провел пальцем по моей руке от запястья к локтевому сгибу, потом по внутренней стороне к плечу и спустился к ключице.

– Это подключичная вена, – заметила я, глядя поверх носа на его путешествующий палец.

– Правда? А и верно, ведь она проходит у тебя под ключицей. Ну скажи еще что-нибудь. – Палец медленно двинулся вниз. – Мне нравится узнавать названия разных вещей по-латыни. В жизни не думал, что так приятно заниматься любовью с врачом.

– Это ареола[1], – пояснила я подчеркнуто докторским голосом, – ты это знаешь, я тебе говорила на прошлой неделе.

– Правильно, говорила, – пробормотал он. – А вот еще кое-что очень занимательное.

Светловолосая голова опустилась, и язык заменил палец.

– Умбиликус[2], – слегка задохнувшись, выговорила я.

– Умм, – произнес он, прижав улыбающийся рот к моей отсвечивающей солнцем коже. – Ну а это что?

– Скажи сам, – ответила я, обхватив его за голову, но он уже не мог говорить.

Немного позднее я расположилась в своем амбулаторном кресле, мечтательно разнежившись при воспоминании о пробуждении в постели, залитой солнечным светом, когда слепящие белые блики перемещаются по простыням, словно по песку на пляже. Одну руку я положила себе на грудь и лениво потрагивала сосок, с приятностью ощущая, как он твердеет от моих прикосновений под тонким ситцем лифа.

– Наслаждаешься?

Полный иронии возглас у дверей заставил меня выпрямиться так стремительно, что я стукнулась головой о полку.

– О, – заговорила я несколько сварливо, – Джейли. Кому же еще быть! Что ты здесь делаешь?

Она проскользнула в комнату, передвигаясь будто на колесах. Я знала, что у нее есть ноги, я их видела. Чего я не могла себе представить, так это каким образом она их переставляет во время ходьбы.

– Принесла миссис Фиц немного испанского шафрана, он ей понадобился к приезду герцога.

– Еще пряности? – удивилась я, начиная вновь обретать хорошее настроение. – Если он съест хотя бы половину того, что она для него припасла, придется катить его домой, как шар.

– Его и сейчас можно было бы катить. Я слышала, он и в самом деле шарообразный.

Покончив на этом с герцогом и его наружностью, Джейли спросила, не хочу ли я прогуляться с ней до ближайшего предгорья.

– Мне понадобилось немножко мху, – пояснила она и грациозно помахала своими очень гибкими длинными руками. – Из него получается дивный лосьон для рук, если прокипятить его с молоком и небольшим количеством овечьей шерсти.

Я бросила взгляд на свое узкое окно, возле которого неистово плясали пылинки в золотом солнечном луче. Ветерок доносил запах спелых плодов и свежескошенного сена.

– А почему бы и нет?

Дожидаясь, пока я соберу свои корзинки и бутылочки, Джейли крутилась по амбулатории, то и дело хватая что-нибудь и оставляя где попало. Остановилась возле маленького столика и, нахмурив брови, взяла то, что на нем лежало.

– Что это такое?

Я оставила свое занятие и подошла к ней. Она держала маленький пучок высохших растений, перевязанный тремя нитками, свитыми вместе, – красной, белой и черной.