Битва за Лукоморье. Книга 3 - Страница 22

После такого подъема передохнуть бы, прийти в себя, но у Первозверя были свои соображения, и он немедля ринулся вперед. Прыжком преодолел расстояние до противоположной стороны стены, оттолкнулся… и, не раздумывая, сиганул дальше. Варя не успела даже пискнуть: у нее засосало под ложечкой, а спустя мгновение перед глазами раскинулись просторы хвойной Велигорской долины, широкий и бездонный Волотов ров и стремительно приближающаяся земля.

Высота – с полверсты, не иначе. Волосы под капюшоном встали дыбом. Вот и все, им конец! И мокрого места от них не останется! Варя закрыла глаза и прижалась к спине Волка, слушая оглушающий вой ветра.

Тело Первозверя под ней будто бы вздрогнуло, потом девушка почувствовала упругий толчок, и шум затих, а ее саму обдало снегом. Варвара открыла глаза, подняла голову и недоверчиво огляделась. Волк, фыркая, стоял в глубоком снегу, а за ним в сугробах протянулась короткая колея от места, где они приземлились.

Зверь, как ни в чем не бывало, невозмутимо и ровно сопел, будто не летели они только что с огромной высоты навстречу погибели. А потом подергал ушами и опустился на землю, чтоб Варе было удобней спускаться. С трудом разжав закаменевшие пальцы, наездница начала слезать, позабыв о тяжелом заплечном мешке – потеряла равновесие, не удержалась и плюхнулась в снег, очумело вертя головой.

– Как?.. – спросила она усевшегося рядом Волка. – Как?..

– Мне высота нипочем, – невозмутимо пояснил Первозверь, – коли вижу, куда прыгать, вестимо. Прости, что такой долгой дорога вышла – чудью насытился, брюхо набил, неповоротлив слегка…

Не зная, что сказать, Варвара, открыв рот, таращилась в красивые волчьи глаза, что в свете уже заходящего солнца отливали цветом расплавленного золота. Видимо, Волк счел ошеломленное молчание особой похвалой, потому как вдруг засмущался, принялся переступать огромными лапами и оглядываться.

– Слушай, – наконец произнес он, – солнце заходит уже. Куда ты своим ходом, на ночь глядя? Раз уж я тебя сюда довез, давай, может, и до Велигора доброшу?.. Мне не в тягость.

– Да чтоб тебя, – раздраженно пробормотал Добрыня.

Бряхимов остался неведомо где – по ту сторону непроглядно густого, слабо светящегося тумана, колыхавшегося за спинами у троих русичей и алырской царицы. Прогалину, на краю которой они застыли с конями в поводу, тесно обступали дремучие заросли.

Лилово-синяя листва негромко шепталась с ветром, гулявшим в вершинах. Перекрикивались чужими голосами в чащобе птицы – то есть, на то, что это именно птицы, Добрыня очень надеялся. Пылали изумрудными огоньками меж метелок красной травы пышные головки незнакомых цветов, а над прогалиной и над лесом опрокинутой чашей нависало то, что заменяло этому миру небо.

Полукруглый, круто уходивший ввысь каменный свод, затянутый сизой дымкой.

В самой середине высоченного свода-купола сиял рыжий огненный шар – маленький, неподвижный. Жарил он вовсю. Воздух над поляной колебался, как знойным летом в полдень, а трава, разомлевшая под лучами этого странного, точно приклеенного к каменному небу солнца, пахла духмяно-терпко и тоже насквозь незнакомо. Бурушко потянулся к траве, чтобы ее обнюхать, и тут же из-под фыркнувших конских ноздрей, сверкая бирюзовыми надкрыльями, так и брызнули какие-то мелкие прыгуны-трескуны – здешние кузнечики, видать.

Всё вокруг сильно смахивало не то на сон, не то на причудливый растрепанно-пестрый морок. Казалось, потряси головой – и он рассеется без следа. Да только не бывает такого, чтобы один и тот же сон снился сразу четверым.

Вот, значит, какую вторую свою тайну берегли от всего Алырского царства Пров и Николай. И заодно с ними – царица Мадина, худы бы побрали ее бабьи хитрости!

Воевода знал, что при дворе князя Владимира поговаривают: мол, у Добрыни Никитича в жилах не кровь течет, а студеная вода, да еще зимним ледком прихваченная. Пока ее заставишь закипеть, с тебя семь потов сойдет. Но теперь великоградец с большим трудом пригасил в себе жарко вспыхнувшее желание припечатать супругу царя Прова парой-тройкой соленых богатырских словечек. Добрыня еще раз обернулся на золотистое марево, клубящееся, будто в распахнутых воротах, меж двух деревьев, из-под крон которых они вышли на прогалину. Перевел взгляд на товарищей.

У Терёшки вид был такой, словно под ноги парню громовая стрела ударила, а вот Василий Казимирович уже совладал с первой оторопью. Похлопывал, утихомиривая, всхрапывающего Серка по крутой шее и сверлил алырскую государыню тяжелым взглядом – похоже, тоже догадался, куда их занесло.

Алырка же, увидев, как на нее глядят богатыри, осталась на диво невозмутимой – такой выдержкой было впору восхититься. Разве что ресницы дрогнули да скулы слегка порозовели.

– Так. Ты в какие же игры с нами играть вздумала, Мадина Милонеговна? – взял быка за рога Добрыня. – Попросила, значит, мужу помочь – и словечком не обмолвилась, что его из подземного царства вызволять нужно?

У Терёшки, услыхавшего это, аж глаза расширились. Подземное царство! Чего-чего, но такого мальчишка из Мохового леса не ждал точно.

– Мы б тогда хоть изготовились к походу толком! – поддержал воеводу Казимирович. Вырвалось у него это запальчиво и резко. – Не ведая броду, в воду не лезут, а в драку дурняком – тем паче… А ты нам, государыня, знатную свинью подложила – не объяснила ничего да затащила в Иномирье, ровно слепых щенят!

Мадина вздернула подбородок. Как перед боем. Защищаться она настроилась до конца и достоинства царского ронять перед русичами не собиралась.

– Прости за обман, Добрыня Никитич, – ни единой капли раскаяния в негромком, но твердом и звонком голосе не было. – Но и меня пойми. Сам признайся: ты бы согласился Прову помочь, расскажи я всю правду?

– Слов своих я назад не беру, – отрубил, как мечом, воевода. – И на попятный бы не пошел, тут ты, государыня, сама себя перехитрила. Ну а врать тем, у кого помощи ищешь, совсем негоже. Обвела нас вокруг пальца и хочешь теперь, чтоб мы тебе доверяли?

– Я о муже своем пекусь да об Алыре! – красивое тонкое лицо вспыхнуло. – Вернуть Прова поскорее на трон вам с князем Владимиром не меньше моего надобно. Не так разве, господин посол?

– О долге своем я хорошо помню, – кое-как сдержал закипающее внутри бешенство Добрыня, – но так нам, Мадина Милонеговна, не поладить. Поворачиваем назад. Не будет у нас с тобой разговора дельного, пока не выложишь все начистоту. Ясно тебе?..

Ответить не на шутку разгневанному богатырю Мадина не успела. Громко заржал Бурушко, за ним – Серко, а русичи, все трое, так и замерли, где стояли.

Золотисто-янтарная завеса, мерцавшая меж двух сплетенных раскидистыми сучковатыми вершинами стволов, пошла крупной рябью. Точь-в-точь гладь омута на вечерней зорьке, куда с размаха швырнули камень. Побледнела. Задрожала, разбиваясь на искрящиеся осколки, – и разом погасла. Только ветер пригнул к земле траву и раскачал ветки деревьев-великанов, из-под корней которых выбегала на поляну стежка, плотно натоптанная конскими копытами.

Добрыня опомнился первым, и, сжав губы, развернулся к алырке. А ведь ушлая баба знала с самого начала, что сейчас случится, хорошо знала! Потому все и затеяла.

– Поздно, Добрыня Никитич, – подтвердила его догадку Мадина. Взгляд воеводы она встретила не сморгнув. – Врата волшебные всего дважды в сутки открываются, заклятие на них такое.

Глядя в дерзкие глаза царицы, богатырь внезапно понял, что, примирившись с неизбежным, начинает мало-помалу остывать, и сам себе удивился. Казалось бы, должен был, наоборот, еще сильнее распалиться, а вот поди ж ты… Деваться-то некуда, они союзники, а дело, ради которого великий князь отправил посольство в Бряхимов, важней всего. О нем и думать надобно.