Бироновщина - Страница 32

— Aber was Неiss das: Schivadör? (Да что это значитъ: живодеръ?)

Тутъ Балакиревъ, питавшій къ герцогу курляндскому, какъ большинство русскихъ, глубокую ненависть, не утерпѣлъ пояснить:

— Das Неisst: Schinder.

Герцогиня всплеснула руками:

— Ach, Herr Jesus!

Императрица же, сверкнувъ очами, указала Балакиреву на выходъ:

— Вонъ!

Теперь только ни въ чемъ не повинная Варлендъ пришла въ себя отъ своего оцѣпенѣнія. Co слезами стала она клясться, что ей-Богу же не учила этому попугая.

— Такъ кто же научилъ, кто? — спросила Анна Іоанновнана.

— Die ist's! — ткнула герцогиня пальцемъ на Лилли, растерянный видъ которой, дѣйствительно, какъ-будто давалъ поводъ къ такому подозрѣнію.

Но тутъ вступилась за нее та же мадамъ Варлендъ. Ея объясненіе звучало такъ искренно и правдоподобно, что ни y кого, казалось, не оставалось уже сомнѣнія на счетъ виновности истопника, котораго Лилли застала передъ клѣткой.

— Но ты все же слышала, какъ онъ училъ попугая? — обратилась государыня уже прямо къ Лилли. — Не лги y меня, говори всю правду!

— Слышала… — призналась дѣвочка, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Ахъ, разбойница! Но умолчала ты о томъ съ какого умысла?

— Я думала, что попугай забудетъ… да боялась еще, чтобъ съ этимъ человѣкомъ не сдѣлали того же, что съ его старикомъ-отцомъ…

— А съ тѣмъ что сдѣлали? Сказывай, ну!

— Его наказали, по приказу герцога, такъ нещадно, что онъ теперь умираетъ…

— Умираетъ! — подхватила апатичная вообще, но сердобольная Анна Леопольдовна. — Сынъ ожесточился изъ-за отца. Ваше величество! не отдавайте его-то хоть на избіеніе!

— Бить его на тѣлѣ не будутъ, не волнуйся, — проговорила государыня глухимъ голосомъ, и по выраженію ея лица видно было, какъ тяжело ей дать такое обѣщаніе.

— Но его все же накажутъ?

— Безъ всякаго наказанія оставить его нельзя чтобы другимъ не было повадно. Страха божьяго не стало на нихъ, окаянныхъ! А озорного попугая своего, мадамъ, убери вонъ, да чтобы не было объ немъ впредь ни слуху, ни духу; поняла?

Мадамъ Варлендъ, должно-быть, хорошо поняла, потому что съ того самаго дня красавецъ-попугай словно сгинулъ.

Дни рожденья и тезоименитства членовъ какъ Царской Фамиліи, такъ и семьи герцога Бирона, праздновались при Дворѣ одинаково торжественно: поутру въ Зимнемъ дворцѣ бывалъ съѣздъ "знатнѣйшихъ персонъ" и иноземныхъ посланниковъ для принесенія поздравленій, а вечеромъ — балъ. То же самое было, разумѣется, и 13-го ноября 1739 года, когда герцогу исполнилось 49 лѣтъ.

Во время утренняго пріема поздравителей Биронъ былъ видимо не въ своей тарелкѣ, - что достаточно объяснялось, пожалуй, нанесеннымъ ему наканунѣ заочнымъ «афронтомъ» съ попугаемъ. Тутъ, однако, разнесся слухъ, что виновный истопникъ подвергся уже и заслуженной карѣ. Его не били, нѣтъ: въ этомъ отношеніи его свѣтлость строго подчинился выраженной государыней волѣ. Но отъ наказанія вообще «преступникъ» не былъ избавленъ, и изобрѣтательный въ такихъ случаяхъ умъ курляндца придумалъ для него небывалую еще пытку. Парня отправили на придворный конюшенный дворъ, находившійся въ концѣ большой Конюшенной улицы y рѣчки Мьи (нынѣ Мойка), раздѣли здѣсь до-нага, привязали къ столбу y водокачалки и стали окачивать ледяной водой на двадцатиградусномъ морозѣ. Но исполнители экзекуціи переусердствовали: окачивали несчастнаго до тѣхъ поръ, пока тотъ, покрывшись ледяной корой, не обратился въ "ледяную статую". Такъ передавалось по крайней мѣрѣ на пріемѣ шопотомъ изъ устъ въ уста, — передавалось съ глубокимъ возмущеньемъ, но въ лицо свѣтлѣйшему новорожденному тѣ же уста льстиво улыбались. Самъ же онъ не могъ скрыть своего раздраженія: истязать «делинквента» до смерти y него все-таки, должно быть, не было намѣренія.

На вечернемъ балу главный интересъ, по крайней мѣрѣ, прекрасной половины человѣчества сосредоточился, прежде всего, на дамскихъ туалетахъ, отличавшихся, какъ всегда, большимъ разнообразіемъ и великолѣпіемъ. Особенную зависть y многихъ возбуждала герцогиня Биронъ, увѣсившая себя, ради семейнаго торжества, всѣми фамильными брилліантами и другими драгоцѣнными каменьями; но сама она, видимо, всего болѣе гордилась своимъ головнымъ уборомъ и, какъ китайскій болванчикъ, качала головой, чтобы сидѣвшая на ея напудренномъ парикѣ съ буклями райская птица съ длиннѣйшимъ разноцвѣтнымъ, металлическаго блеска, хвостомъ и съ распушенными золотистыми крыльями колыхалась, точно вотъ-вотъ взлетитъ сейчасъ на воздухъ. На бѣду подъ этимъ уборомъ было ея собственное, испорченное оспой лицо съ туповато-надменной улыбкой. Это не помѣшало, однако, такому бывалому царедворцу, какъ Лестокъ, выразить ей свое "нелицемѣрное" восхищеніе:

— Сегодня, герцогиня, вы превзошли себя! Васъ можно сравнить развѣ съ павлиномъ, распустившимъ колесомъ свой пышный хвостъ.

Этотъ сомнительный комплиментъ недалекая герцогиня приняла за чистую монету и подарила льстеца «очаровательной» улыбкой.

И вдругъ y нея явилась соперница въ лицѣ молодой иностранки, графини Рагузинской. Все платье красавицы-венеціанки было усыпано крупными жемчужинами, изъ которыхъ каждая стоила сотни, если не тысячи рублей. Мало того, что всѣ гости такъ и «пялили» теперь на нее глаза, но даже сама государыня, слѣдившая за танцами въ открытыя настежь двери сосѣдней гостиной, замѣтила герцогинѣ:

— А знаешь ли, Бенигна: эта Рагузинская, какъ всегда, опять царица бала.

Бенигна позеленѣла отъ досады.

— Спору нѣтъ, что танцуетъ она хорошо, собой недурна…

— И одѣта богаче меня и тебя.

— А ваше величество вѣрите, что всѣ эти жемчужины на ней настоящія?

— Ты какъ скажешь, Буженинова? — отнеслась Анна Іоанновна черезъ плечо къ стоявшей позади ея карлицѣ-калмычкѣ, которая одна лишь изъ всего шутовскаго персонала допускалась на придворные балы для ближайшихъ послугъ своей царственной госпожи. — Ты знаешь вѣдь немножко толкъ въ жемчужинахъ: ходила со мной не разъ въ мастерскую этого Граверо; вонъ на Рагузинской жемчужины, по твоему, поддѣльныя али нѣтъ?

— Не знаю, матушка, — отвѣчала шутиха: — чего не знаю, того не скажу; не знаю. А вызнать тебѣ, изволь, могу.

— Да какъ же ты вызнаешь?

Карлица съ комической ужимкой лукаво усмѣхнулась.

— Это ужъ мой секретъ! Только ты, матушка, исполни потомъ мою малую просьбицу.

— А въ чемъ твоя просьба?

— Насидѣлась я, вишь, въ дѣвкахъ: выдай ты меня замужъ за добраго молодца!

— Помяни, Господи, царя Соломона и всю премудрость его! Кто тебя, дуру, возьметъ-то?

— Родимая! кормилица! — взмолилась Буженинова жеманно и плаксиво. — Молодой квасъ — и тотъ играетъ.

Шутиха даже всхлипнула.

— Ну, разрюмилась! — сказала Анна Іоанновна. — Ладно. Для такой пригожицы жениха какъ не найти; только кличъ кликнуть. Но напередъ дознайся все же на счетъ жемчужинъ.

— Сейчасъ дознаюсь.

— Да ты куда, дура, куда? — крикнула государыня, когда карлица мимо нея юркнула вдругъ въ танцовальный залъ.

Но та ея уже не слышала или не хотѣла слышать. Въ танцахъ наступила только-что пауза, и Рагузинскую тотчасъ же окружило нѣсколько поклонниковъ. Обмахиваясь вѣеромъ, она съ снисходительной улыбкой выслушивала расточаемыя ей любезности. Въ это время къ нимъ подлетѣла шутиха и протиснулась между кавалерами къ самой Рагузинской.

— Дай-ка-сь, сударушка, и мнѣ насмотрѣться на твои галантереи. Фу ты, ну ты! И сама-то жемчужина, и вся-то въ жемчужинахъ! А онѣ y тебя настоящія?

Не успѣла та отстраниться, какъ нахалка наклонилась къ ея платью и впилась зубами въ одну изъ крупнѣйшихъ жемчужинъ. Но венеціанка пришла уже въ себя и хватила ее на отмашь такъ хлестко по щекѣ, что она съ визгомъ отшатнулась.

— Да за что же это, за что?.. Я пожалуюсь самой матушкѣ-государынѣ…

— Ступай, жалуйся, — отвѣчала Рагузинская съ спокойнымъ достоинствомъ. — Ежели ты сдѣлала это по ея приказу, то можешь доложить, что благородныя венеціанки не носятъ поддѣльныхъ драгоцѣнностей. Если жъ приказа ея не было, то будь довольна, что проучена, и своей жалобой не безпокой ея величество по-пустому.