Билли Батгейт - Страница 31

Я услышал как мистер Шульц начал ходить. Затем он остановился.

– Господи! – вскрикнул он.

– И тем не менее! – ответил мистер Берман.

– Отто, да у нее даже денег больше, чем у меня, о чем мы говорим? Она – просто другая. Да, она – сучка испорченная, они все такие, но я тебе обещаю, придет время, я ей сожму кое-что кое-где и все встанет на свои места!

– Они помнят Бо.

– Ну и что ты имеешь в виду? Я тоже помню, я тоже расстроен, я больше их расстроен. Я просто помалкиваю об этом.

– Не влюбляйся, Артур. – сказал мистер Берман.

Я быстро вернулся в свою комнату и лег в кровать. Дрю Престон – красива, стройна и двигается с неуловимым изяществом женщины. Когда она не думает о себе, так было, когда мы пошли с ней на природу, она становится волшебницей из старой-старой сказки потрепанных книжек приюта, наверно, еще прошлого века, она становится доброй, плоть от плоти доброй хозяйкой всех зверюшек леса, ее лицо меняется, она не знает, кто она и откуда пришла и с кем сейчас, и этот изогнутый овал рта и зеленые, с чарующей глубиной, глаза, которые могут быть злыми и прятать решимость под длинными ресницами – такой она волнует всех. Все мы в той или иной степени подпали под ее влияние, даже философски настроенный мистер Берман, самый старший среди всех, и может даже с явным мужским дисбалансом, с существованием которого он давно смирился, и которое напомнило о себе лишь в присутствие этой тонконогой особы. Но все это делало ее очень опасной, она не уравновешивала команду, она оцветила наше существование на какой-то момент, сумев влезть в роль, предложенную нашим окружением, но одновременно ослабила наши имена. Как, к примеру, тогда, когда пастор спросил при приеме в воскресную школу мое имя, я ответил

– Билли Батгейт, и наблюдая, как он записывает это имя в книгу, я понял, что я крестился в банду, потому что отныне у меня есть такое имя, которым я могу пользоваться, когда чувствую, что оно мне подходит. Так Артур Флегенхаймер мог изменить себя на Голландца Шульца, а Отто Берман – в некоторых кругах на Аббадаббу. Так наши имена будто номерные знаки на машине, существуют с машиной, но освещаются только при определенных обстоятельствах, на опознавание. А мисс Лола на борту лодки и мисс Дрю в отеле «Савой», в Онондаге стала мисс Престон – она тоже, как и мы, стала меняющейся в зависимости от жизни. Хотя я должен признать, что возможно в отеле «Савой» у меня сложилось о ней неправильное впечатление, ведь клерк приветствовал ее как мисс Дрю, но, наверно, не потому что это ее девичья фамилия, а просто может он так давно ее знал, еще с детства, что предпочитал не называть ее по-новому. Наверно, не надо мне было так все жестко расставлять по полочкам, даже по кличкам, может это была моя собственная проблема, что мне надо было знать вещи четко – ведь я ожидал, что они не будут меняться. Но сам-то я менялся, кто я был, где я сейчас? Каждое утро – надеваю очки с ничего не увеличивающим стеклом, каждый вечер – снимаю их, будто только без них могу спать. Я поступил в ученики на гангстера, а обучался святой Библии. Я был уличный пацан из Бронкса, а жил в провинции как Лорд Фонтлерой. Сравнивая то и это – получалась бессмыслица, но я везде оказывался на своем месте. А если ситуация изменится, изменюсь ли я? Да, ответ был – да. Подобные размышления привели меня к мысли, что может вся идентификация людей и имен тоже явление временное, потому что ты идешь по жизни временных ситуаций. Такая мысль очень успокоила меня. Я назвал ее про себя «теорией номерных знаков». Как чистую теорию ее можно применить к кому угодно, сумасшедшему или нормальному, не только ко мне. Я почему-то перестал волноваться за мисс Лолу мисс Дрю мисс Престон так, как за нее волновался мистер Отто Аббадабба Берман. Надену новый халат, дождусь, пока мистер Артур Флегенхаймер Шульц уйдет спать, постучусь в дверь к Аббадаббе и скажу ему, что значит Х. А помнить мне надо обо всем этом, о том, что привело меня к таким выводам, по совсем другим причинам – и вот этого никому не открывать. Помнить надо о своей исключительности. И это не изменится.

Я спал допоздна, что на меня не было похоже. Проснувшись, увидел, что свет солнца играет на белых занавесках, как луч проектора на экране перед показом фильма. Горничная шумела в коридоре пылесосом, грузовик на улице гремел цепной передачей. Я вылез из постели, чувствуя затекшие мышцы и сделал утреннее омовение. Затем оделся и пошел завтракать.

Перед отелем меня ждал у распахнутой двери «Бьюика» Аббадабба Берман.

– Эй, малыш! – сказал он, – Садись, проедемся!

Внутри мне место было только на заднем сиденье, между Ирвингом и Лулу. Когда мистер Берман сел вперед, а Микки завел машину, Лулу склонился и сказал грубым голосом: «А сопляк тоже с нами?»

Мистер Берман не удосужил того ответом и Лулу обиженно замолк, взглянув на меня многозначительно враждебно. Затем добавил: «Сыт по горло всем этим дерьмом!»

Мистер Берман и так это знал, все понимал, ему не надо было лишний раз напоминать. Мы проехали мимо здания онондагского суда и направились по дороге в поля, сзади к нам присоединилась полицейская машина. Я оглянулся, убедился, что она едет прямо за нами, хотел было открыть рот, но инстинкт подсказал мне помалкивать.

Голубые глаза Микки регулярно появлялись в зеркале заднего обзора. Плечи мистера Бермана едва виднелись из-за переднего сиденья, панама сплюснута, голова ушла вниз – но я знал, что именно в ней все дело, там скрыт весь ум и вся информация о полицейской машине, следующей за нами. Он про нее знал.

Микки провез нас по скрипучему мосту и понесся по дороге среди полей. Природа поджаривалась на палящем солнце, в машине было душно. Через пятнадцать минут Микки свернул на проселочную дорогу и разогнал протестующую толпу цыплят, сдвинул с дороги пару блеющих козлов, завернул за какой-то хлев, там обнаружилась еще одна дорога и уже по ней, вздымая пыль, поехал дальше. Подъехали мы к какому-то сараю, вокруг – изгородь с воротами, на них висел огромный замок. Следом за нами заскрипела тормозами полицейская машина, хлопнула дверь, мимо нас прошествовал полисмен, открыл замок, распахнул ворота и мы въехали внутрь. На воротах я заметил надпись «Не приближаться».

За одним сараем обнаружилось еще несколько – это было стрельбище для полицейских Онондаги. Пол внутри был грязный, в конце сараев возвышалась горка земли, поверх нее тянулись провода с картонными мишенями. Система проводов была такая, что мишени можно было менять с того места, откуда стреляли. Полицейский достал из какого-то бидона мишени, прикрепил их к проводам, подтянул их до земляной горки, сел на у входа на кресло, закурил. Лулу Розенкранц не стал дожидаться пока тот прикурит, а достал свой 45-ый калибр и начал палить. В моей голове будто что-то разорвалось, я оглянулся и увидел, что каждый засовывает в уши затычки и уже потом увидел, что они лежат на столе сбоку. И пока сумасшедший Лулу окончательно не выбил мне мозги звуками своего нагана, я быстро запихал их в уши. В течение нескольких секунд около Лулу образовалось облако пороховых газов, эхо от его почти автоматных очередей заполнило пространство сарая, мишени начали быстро дырявиться.

Лулу подтянул к себе свою мишень, не удостоив ее изучения, сорвал, нацепил новую и быстро перебирая руками, протянул назад. Затем торопливо стал заряжать пистолет, роняя патроны на пол, так ему хотелось снова разрядить и разрядиться. Он снова с ощутимой быстротой прострелялся, будто вел с кем-то незримый спор, я даже через затычки слышал все увеличивающийся шум и грохот – мне все это сразу надоело и я вышел наружу. Облокотившись о крыло машины, я поприслушивался к гулу в своей голове, он и не думал спадать, а гремел и гремел безостановочно, как мощный гудок «Паккарда» мистера Шульца.

На несколько минут стрельба прекратилась, затем началась снова – в ней появились размеренность и аккуратность. Выстрел – пауза, выстрел – пауза. Через несколько минут из двери вышел мистер Берман с двумя бумажными мишенями, подошел ко мне и положил их на капот.