Билли Батгейт - Страница 30
Однажды за ужином он сказал:
– Знаешь, Отто, я платил судье ровно столько, сколько у меня уходит здесь на все про все! И судьи такого здесь не сыщешь, только – дешевле. – сказал он, улыбаясь своей мысли, – Я прав, Отто? Мы работаем напрямую, без околичностей, свежие яйца прямо с фермы!
Он расхохотался, все в Онондаге шло так, как он и задумал.
Но, судя по виду Аббадаббы Бермана, тот себя чувствовал не в таком сангвинистическом настроении. «Судьей» именовался мистер Хайнс, человек из комиссии по делам, связанным с организованной преступностью. До того, как федеральная служба налогов смешала все карты, мистер Хайнс отправлял тех полицейских, кто подходил очень близко к делам Шульца, на повышение на Стэйтен-Айленд, ближе к общегородским делам, а ночных и сменных судей всех судов района, тех, кто не понимал ситуации, увольнял на пенсию, ну и, как сливку с пирога, он просто купил выборы на место районного судьи – в итоге стал самым добросердечным и мягким районным судьей за всю историю города Нью-Йорка. Вести бизнес стало просто. Но «федералы» запутали все и каждый начал выворачиваться, как может. Если к этому добавить тот факт, что банда все-таки не входила естественным элементом в систему и крайне нуждалась в легитимизации, то на нее нельзя было естественным образом и рассчитывать, только обычным, бандитским. Третья проблема была мисс Дрю. Мистер Берман не знал, что она за фрукт и каков ее статус в банде. Да, она была высококлассной дамой, знала, как правильно делать благотворительность, знала, как правильно держать вилки и ложки, знала все «можно» в той или иной ситуации и все «нельзя». Она еще добавляла стиль к образу Голландца, людям было трудновато поверить очевидности того, что он – простой гангстер. Но она, в его понимании мира, была величиной X. Мистер Берман объяснил мне, что в математике, когда ты не знаешь, что значит та или иная величина, не знаешь, плюс она или минус, ты ее называешь Х. Вместо числа ты присваиваешь ей букву. У мистера Бермана нет уважения к буквам. Вот и сейчас он глядит на нее, как на неизвестное. Мисс Дрю, со смехом, правой рукой берет салатницу, а левой – лезет мистеру Шульцу в ширинку, как бы это незаметно всем остальным, но мистер Шульц приподнимается и проливает бокал вина на себя, кашляет в салфетку, краснеет и говорит ей, что она допрыгается, сучка хренова.
На другом столе, вовсе не осчастливленные пребыванием в отеле, сидят Ирвинг, Лулу и Микки. Они молчат. Когда мистер Шульц повышает голос, Лулу, не видя в чем дело, автоматически встает и сует руку к пистолету, но удерживается Ирвингом. Мисс Дрю разбила общность и цельность банды, в банде теперь – иерархия, четыре главных члена сидят на одном столе, а три не очень главных – на другом. Требования специфической Онондагской жизни заставляют босса проводить почти все время с мисс Дрю и со мной, больше с мисс Дрю без меня, даже я чувствую, как меня используют и мне это не нравится, поэтому я могу представить, что чувствуют Лулу, Ирвинг и Микки. А мистер Берман должен всем этим еще и как-то управлять.
Начни нью-йоркская пресса писать о том, что здесь делает пресловутый Голландец – наша позиция бы поменялась в мгновение ока, но я не мог бы об этом узнать. А пока все шло, как шло, странно и вольготно, с привкусом ненастоящести для меня, якобы мистер Шульц и мисс Дрю были мои отец и мать. Так я подумал, даже не подумал, а ощутил однажды на мессе в католическом соборе Сент-Барнабас. Она состоялась так рано в воскресенье, что, даже после нее, мне пришлось тащиться в воскресную протестантскую школу. Он снял на мессе шляпу, она обернула голову белой льняной шалью, мы сидели на скамье, торжественные и скорбные, слушали орган, его звучание я просто не перевариваю, орган, как очень правильный во всем речитатив, вдалбливал в тебя правильность и еще раз правильность, святой отец в шелковом облачении качал нечто дымящееся под рисованным Христом распятым на кресте. Нет, я не так переживал о жизни о своей преступной, были вещи еще хуже. Самые плохие, что я мог представить – уходя из собора, мистер Шульц поставил свечку за упокой души Бо Уайнберга и ругнулся про себя.
После службы святой отец вышел поговорить с нами, я не видел до этого святых отцов на улице, вне службы, он выглядел немного по-земному в своей рясе. Но священники тоже люди, они тоже все видят, видел и он нас. Его звали отец Монтень, он говорил с акцентом, он поздоровался со всеми, пожал мне сердечно руку и затем они с мисс Лолой мисс Дрю начали говорить по-французски. Он был француз из Канады, на голове немного жестковатых, тщательно причесанных, вьющихся волос – из-за этого лысым он не выглядел. Слушая их перепевы, я ощутил себя немым, безъязыким идиотом, толстым от булочек, потребляемых мной ежеутренне, и огромных кусков мяса, потребляемых мной в остальное время, очки мои, с простыми стеклами, запотели, я вспомнил, что я еще хожу в воскресную школу, причесываюсь и ношу вещи, которые мне заказывает мисс Дрю из Бостона (она перешла ко мне в заботах), я каждый день моюсь, живу за некий счет, который оплачивает босс, мисс Дрю сделала из меня своего действительного протеже, она заботится обо мне, будто отвечает за меня, все так странно. Потом она обернулась ко мне и внимательно взглянула на меня. Но в ее глазах я не уловил той ощутимой внимательности, она, казалось, могла позволить себе не ставить задачу отличать реальность от мечтательности и могла думать и о том и о другом одновременно, а может она была настолько богатой, что могла позволить себе думать всегда только о том, что она считает действительным в данный момент, т.е. обо мне… Я уже ничего не понимал, выжатый мысленно как лимон, я чувствовал себя не ответственным за себя, я слишком часто улыбался, говорил как сосунок и меня оттеснило течение жизни к практике быть лживым и неестественным, я стал делать вещи, о которых и помыслить не мог, разгуливая в куртке с надписью «Шадоуз» по Бронксу, я стал подслушивать чужие разговоры, как полицейский, пытаясь выяснить, что же все-таки вокруг происходит?
Однажды ночью я почувствовал запах сигары и услышал голоса. Я встал и пошел в коридор, откуда через полу-прикрытую дверь номера мистера Бермана, из той комнаты, где у него установился офис, доносился разговор. Мистер Шульц был в халате и шлепанцах, было поздно и они говорили не очень громко, и поймав бы меня на подслушивании было ясно, что они сделают. Но мне было по большому счету уже наплевать, я был членом банды, я веду их образ жизни, да и какого черта жить на одном этаже с мистером Шульцем и не попробовать узнать, о чем он иногда говорит. Мои способности слышать не улетучились по сравнению с прежней жизнью и я встал рядом и послушал.
– Артур, – говорил мистер Берман, – ты знаешь – ребята за тебя на смерть пойдут.
– Им не надо идти за меня на смерть. Им сейчас надо ничего не делать. Только держать глаза открытыми, шаркать ножками перед леди и не щипать горничных за задницы. Это так невыполнимо? Я платил и плачу им, так? У нас у всех оплаченный отпуск. Какого дьявола им еще нужно?
– Никто не проронил и слова. Но я тебе скажу то, что они не скажут. Это трудно объяснить. Все эти манеры и прочая мишура – это удар по их самоуважению. В двадцати милях по дороге есть стрельбище. Может отпустишь их выпустить пар, пусть постреляют в свое удовольствие?
– Ты что спятил? А если они устроят потасовку там, из-за какой-нибудь шлюшки перестреляют всю деревенщину? Нам только этого не хватает – начать выяснять отношения с фермерами!
– Ирвинг этого не допустит.
– Извини, Отто, мы говорим о моем будущем.
– Правильно.
Они помолчали с минуту. Затем мистер Шульц продолжил:
– Понятно. Мисс Дрю?
– Я до сих пор так и не услышал ее полное имя.
– Знаешь, давай позвони Куни, пусть привезет проектор, холостяцкие фильмы и пусть ребята оторвутся!
– Артур, выслушай меня теперь. Она – серьезные взрослые мужчины, они не такие мыслители, но думать они могут и они могут так же беспокоиться о своих судьбах, как и ты – о своей.