Билет на вчерашний трамвай - Страница 7
– Прекрати! – истерично взвизгнул Валентин. – Не лезь не в свое дело! Я куда угодно курьером могу пойти работать, ясно? Могу… вон документы развозить! Или канцелярию какую! И мне не обязательно стариков обманывать!
Пашка сел на корточки и, глядя снизу вверх, тихо спросил:
– У тебя регистрация московская есть? А у мамы твоей? А у сестры? Вот и у меня нет. Потому мы все тут и работаем. Ирке плевать на регистрацию. Она своих всегда отмажет, сам знаешь. Так что никуда ты отсюда не денешься. А нервишки побереги, брат. Они тебе еще пригодятся.
Пашка встал и направился в сторону офиса, бросив мне через плечо:
– Ксюх, я чай пить. Идешь?
Я посмотрела на скрючившегося в углу Валентина и пошла за Пашкой в буфет.
Пить чай.
Фарш невозможно провернуть назад
– Паш, ты чего? – спросила я, глядя, как он медленно размешивает в кружке с чаем давно растаявший рафинад.
– Ты о чем? – Он не смотрел на меня.
– Сам знаешь.
Чайная ложечка звонко стучала о края чашки.
– А что, я не прав? Ты себя в зеркало видела, дурочка? Ты даже не представляешь, какой ты теплый и хороший человечек. Не место тебе тут, за этим облезлым телефоном. Ты – королева. Которая почему-то в это не верит.
Я засмеялась и провела пальцами по Пашкиной щеке.
– Я – мать. В первую очередь. И пока не поставлю на ноги Андрюшку, хотя в данный момент вообще не представляю, как это сделать, – буду и у облезлого телефона сидеть, и где угодно. А вот потом, может, и почувствую себя королевой.
– Ксеньк, – Пашка вдруг посмотрел мне прямо в глаза, – ты по мелочам только себя не разменивай. Не нужны тебе всякие Кямычи и прочее отребье! Ты…
И замолчал. А я протянула ему квадратик шоколадки и сказала:
– Мне никто не нужен. У меня сын есть. Я его люблю. Очень. Настолько, что на прочих разных ничего не остается. А Кямыч мне и подавно не уперся. Веришь?
И улыбнулась.
– Тогда зачем ты у него свитер взяла? – тихо, как-то совсем по-детски спросил Пашка.
– Свитер?! – расхохоталась я. – Ты расстроился из-за свитера?! Паша, ты прелесть… Он мне сам его дал. Вернее…
Я не успела договорить. Сзади раздался голос Ирины:
– Какой знакомый свитерок. Тебе идет, Ксения.
Я медленно обернулась. Ирина смотрела на меня в упор. Как змея. Не мигая.
И я тоже посмотрела ей в глаза. С вызовом. Потому что никакой вины за собой не чувствовала. А в том, что меня обвиняют, не сомневалась.
«Ах ты сука…»
«А ты за своим добром смотри лучше!»
«Думаешь, сможешь быть моей соперницей? Не смеши!»
«Тебе? Соперницей? В чем?»
«Это мое!»
«Вы друг друга стоите!»
«Знаешь, сколько я таких, как ты, тут перевидала?»
«А мне по барабану. Я – не все!»
«Я тебя предупреждала…»
«Старая истеричка с ранним климаксом!»
«Я думала, ты умнее…»
«А я думала, ты головой думаешь, а не…»
Нитка, натянутая как струна, оборвалась.
Ирина моргнула.
«Стареешь, тетя, стареешь».
– А вам работать не пора? – спросила начальница, прищурившись.
– Уже идем! – улыбнулся ей Пашка.
И я с удивлением заметила, что от уголков Ирининых глаз вдруг разбежались лучики-морщинки. Абсолютно искренние. И стало понятно, что она – очень одинокая и очень несчастная.
– Иди, Павлик, тебя Алеша уже обыскался.
На меня она даже не взглянула. Только глаза ее снова стали черными и чужими. Эта метаморфоза меня удивила.
– Пашкин, а у тебя с Иркой что? – спросила я, надеясь, что ошибаюсь.
– Дурочка, – обнял меня рыжий и подтолкнул к выходу. – Ирка мне как мать. Я тебе потом расскажу. Ты на нее не обижайся. Баба она хорошая. Одна, без мужа, двоих детей подняла. В Москву приехала – уличные туалеты мыла. А теперь под ней половина сетевых торговых точек города, вот так… У нее, кроме детей и Кямрана, никого нет. Ты прости ее. Баба – она баба и есть. А Кямычу свитер отдай и рожу кирпичом сделай, поняла?
– Поняла.
Что ж тут непонятного?
Еще через три дня, когда я с фальшивым интересом слушала, как потенциальная клиентка Юлия Матвеевна живописно описывает ощущения, которые причиняет ей запор, в офис вошел субтильный блондин с прической, как у Ди Каприо в роли Джека из «Титаника».
Я скользнула по нему взглядом и продолжила разговор.
А когда через час обернулась, блондин все еще сидел в офисе и о чем-то болтал с Кямраном. Я поймала на себе его взгляд и отклонилась на стуле назад – посмотреть, чем занят Пашка.
Мой рыжий друг мрачно ковырялся в носу, и я поняла, что он не в настроении.
Подняла телефонную трубку, набрала Пашкин номер.
В его секции раздался звонок, и он сурово ответил:
– Павел Сергеевич слушает.
Я хихикнула и шепотом спросила:
– Слушай, Павел Сергеевич, а кто это с Кямычем сидит?
– А, этот… Это Женька, Иркин сын. Иногда заходит мать навестить. Тут он вроде как замом ее числится, зарплату получает, но по факту дома сидит. Говорят, у него проблемы с наркотой.
– У… Ишь ты… А с виду и не скажешь. Ладно, спасибо. Отбой.
Смешно, ей-богу! Сын и сожитель – ровесники. Представляю, что сказал бы мне мой Андрюшка, если б я в сорок два года вдруг притащила домой его сверстника и сказала:
– Знакомься, сын, это Вася. Он будет жить с нами. Можешь называть его папой.
Мама Стифлера, блин!
Я ухмыльнулась и направилась в сторону выхода – выкурить сигарету и выпить в буфете чашку кофе. Блондин торопливо попрощался с Кямычем и направился за мной.
Я, не оглядываясь, дошла до буфета, подошла к стойке и сказала:
– Один эспрессо, пожалуйста.
– Два. Двойных, – раздался сзади голос.
Оборачиваться я не стала.
– Сто двадцать, – отрывисто бросила буфетчица, и на стойку быстро легла пятисотрублевая купюра, которая тут же исчезла в ее цепких пальцах.
– Меценатствуешь, Евгений? – не оборачиваясь, спросила я.
– Просто угощаю, Ксюша, – с нажимом на мое имя ответил сын начальницы.
Я отошла от стойки к столику. Женя сел напротив. Серые глаза смотрели на меня изучающе.
– Ну и как тебе тут?
– Нормально.
– Нравится?
– Безумно. Всю жизнь мечтала впаривать лохам «Лактофайбер».
– Другого ответа и не ожидал. Ты ведь москвичка?
– Послушай, что ты ко мне привязался? – не выдержала я. – Не хватало Кямрана, теперь еще ты!
Женя улыбнулся одними губами, с холодным интересом скользя по мне глазами. На мой взгляд, слишком бесцеремонно.
Почему-то расхотелось пить кофе. Я поставила чашку на стол, наклонилась к Женькиному лицу и прошипела:
– Рост – метр шестьдесят пять, грудь – второй размер, объем бедер – девяносто четыре сантиметра, татуировка на моем плече означает: «Все мужики – козлы!» по-китайски, волосы на ногах и под мышками отсутствуют, а на рот даже не смотри! Я облегчила тебе задачу? Тогда до свиданья!
И я быстрым шагом отправилась на третий этаж курить.
Так и знала, что встречу там Пашку. При виде меня он заулыбался во весь рот и запел:
– Одна на всех, мы за ценой не постои-и-им!
– Отвали! – рявкнула я, и улыбка сползла с его лица.
– Ксюх, ты что?
– Ничего. Ты вот мне только объясни: у меня что, на лбу написано: «Я – одинокая баба, и меня некому отыметь»? Да? Так какого хрена они все… Кямыч… Женя этот, блин… – Тут я не выдержала и пустила слезу.
Пашка прижал меня к себе и погладил по голове.
– Ну, тихо, тихо, маленькая… Тихо… Наплюй.
– Наплюй?! – Я подняла лицо от Пашкиного плеча и посмотрела ему в глаза. – Наплюй, да? На тебя не смотрят, как на мясо! Как на дырку какую-то! На тебя не смотрят так, будто на тебе ценник висит!
– Ксень, успокойся. Прими это как данность. Ну вот почему, например, никто так на нашу Веру Захаровну не смотрит? Потому что она похожа на самку Кинг-Конга. А ты у нас – красавица и королева! Как им еще на тебя смотреть?
Я шмыгнула носом и засмеялась.
– Не трогай Захаровну. Знаешь, что такое женская солидарность?