Библия Раджниша. Том 1. Книга 1 - Страница 11

Бог евреев в Талмуде говорит: «Я сердитый Бог. Я не хороший; я не ваш дядюшка». И для евреев это имеет совершенно ясное значение. Но для индуса Бог, говорящий: «Я сердитый Бог», — абсолютная чепуха. Гнев и Бог? Они не пересекаются. Еврейский Бог гневлив; это очень по-еврейски, очень по-человечески. И если вы не поклоняетесь ему, если вы против него, он уничтожит вас. Он разрушил два города, потому что сексуальное поведение людей в этих двух городах было извращенным, а он был очень настроен против этого. Содом и Гоморра — эти два города он полностью разрушил.

Для индуса такое действие не может быть привлекательным, для него это невозможно. Это не будет привлекательным для мусульманина, потому что мусульманин каждый день молится: «Боже милосердный...» Милосердие — самое сокровенное свойство, которое он проецирует в Бога. Бог может быть только милосердным, ничего другого. Мусульманин молится, зная, что просто признание греха уже является достаточным, поскольку Бог милосерден. Вы будете прощены.

Омар Хайям, один из великих поэтов персидской литературы, говорит: «Не запрещайте мне пить вино, наслаждаться женщинами, ведь Бог милосерден. Не говорите, что я совершаю грех, дайте мне совершить столько грехов, сколько я смогу. Его милосердие намного больше всех моих грехов, собранных вместе. Прекратить определенное дело, из страха быть наказанным Богом — значит не верить в его милосердие». Вот иная позиция, — но все это человеческие позиции.

Поэтому, когда я говорю, что Бога нет, я говорю, что нет личности Бога; вся личностность Бога — это человеческая фантазия.

Я хочу, чтобы вы отбросили личностность и позволили Богу быть свободным, свободным от оков личности, которые вы навязываете Ему.

Я не атеист. Для меня вся вселенная наполнена энергией Бога и ничем другим.

Вы должны понять одну очень фундаментальную вещь. Мир состоит из глаголов — не из существительных.

Существительные — это человеческие изобретения, необходимые, но человеческие изобретения. Но существование состоит из глаголов, только из глаголов, а не из существительных и местоимений... Вглядитесь в это. Вы смотрите на цветок, на розу. Назвать ее «цветок» неправильно, поскольку она не прекратила «цветения». Она еще цветет; это глагол, это течение. Назвав ее цветком, вы сделали ее существительным. Вы видите речку. Вы называете ее «речка» — тем самым вы сделали ее существительным. Но это «речкование». Для существования более точно будет называть ее «речкованием», течением. Все в изменении, в течении. Ребенок становится юношей; юноша становится взрослым; жизнь переходит в смерть; смерть переходит в жизнь.

Все находится в непрерывном, постоянном изменении, это непрерывность. Остановка, полная остановка, не наступает никогда. Она происходит только в языке.

В существовании нет полной остановки.

Вы помните, когда перестали быть ребенком? Когда, в какой точке наступила остановка, и вы стали юношей? Нет такого места, нет демаркационной линии, нет полной остановки.

Ребенок еще течет в вас.

Если вы закроете глаза и посмотрите внутрь себя, вы обнаружите, что все, что было, еще есть, течет. Вы накапливали больше и больше, но все, что было, еще есть. Река становится большой, в нее вливаются новые ручейки, но исток все еще есть.

Если вы видели Ганг в Индии, одну из самых красивых рек, вы сможете понять это. Место, где она возникает, такое крошечное, что его накрывает лик коровы — конечно, камень, камень, сделанный в виде лика коровы. Через этот коровий лик ниспадает Ганг, начинающий свое путешествие... такой маленький. А когда вы видите его вблизи океана, когда он достигает места встречи с океаном, он сам выглядит, как океан... такой огромный. Но тот маленький поток, падающий в Ганготори, там, далеко, за тысячу миль в Гималаях, из каменного рта коровы, — тот поток еще есть. Так много рек впало в него, сделало его большим, как океан. А поток все еще жив. Даже когда он впадет в океан, он останется жить, он будет продолжать движение. Возможно, он станет облаком; возможно, он снова прольется дождем. Он будет продолжаться и продолжаться. Существование продолжается и продолжается; оно никогда не останавливается. Нет периода покоя. Нет места, где вы могли бы отметить, что что-то подошло к своему концу. Ничто не подходит к своему концу.

Нельзя найти начала, нельзя найти конца. Это всегда продолжающийся процесс.

Когда вы говорите «Бог», вы используете имя существительное, нечто статичное, мертвое.

Когда я говорю «божественность», я обозначаю этим словом нечто живое, текущее, движущееся.

Вот эти позиции должны быть ясны вам. Я не теист, как Иисус, или Мухаммед, или Кришна, поскольку не могу согласиться с мертвым богом.

Мне вспомнилось об одном из моих профессоров. Это очень хороший человек — профессор С.С.Рой. Сейчас он ушел на пенсию с поста декана философского факультета в Аллахабадском университете. В первый день, когда я пришел к нему на занятия, он объяснял концепцию «абсолюта». Он был крупным специалистом по Брэдли и Шанкаре. Оба они верили в «абсолют» — это было их именем для Бога.

Я спросил его одну вещь, которая очень сблизила меня с ним впоследствии, и он открыл мне целиком свое сердце. Я просто спросил: «Совершенен ли ваш «абсолют»? Дошел ли он до полной остановки? Или он все еще растет? Если он все еще растет, тогда это не абсолют, он не совершенен — и только тогда он может расти. Если что-то еще возможно, еще побольше ветвей, еще побольше цветов — тогда он жив. Если он завершен, полностью завершен — в этом значение слова «абсолют», — тогда нет возможности для роста, тогда он мертв». Поэтому я спросил его: «Поясните, ведь для Брэдли и Шанкары «абсолют» представляет «Бога». Это их философское имя для Бога. Жив или мертв ваш Бог? Вы должны ответить на этот вопрос».

Он был действительно честным человеком. Он сказал:

«Пожалуйста, дайте мне время подумать». Он имел докторскую степень по Брэдли из Оксфорда и докторскую степень по Шанкаре из Бенареса и считался крупнейшим специалистом по этим двум философам, поскольку пытался доказать, что Брэдли с Запада и Шанкара с Востока пришли к одному и тому же заключению. Он сказал: «Пожалуйста, дайте мне время подумать».

Я сказал: «Всю свою жизнь вы писали о Брэдли и Шанкаре и об «абсолюте». Я прочитал ваши книги, я прочитал ваши неопубликованные тезисы. И вы преподавали здесь всю свою жизнь — разве никто не задавал вам такой простой вопрос?»

Он сказал: «Никто не спрашивал меня; и не только это, я сам никогда не думал об этом: ведь точно, если что-то совершенно, то оно должно быть мертво. Все живое должно быть несовершенно. Эта идея никогда не приходила мне в голову. Поэтому, пожалуйста, дайте мне время».

Я сказал: «Вы можете располагать таким временем, каким захотите. Я буду приходить каждый день и задавать тот же вопрос». И так продолжалось пять, шесть дней. Каждый день я упорно приходил на занятия, он кивал, и я поднимался и говорил: «Мой вопрос».

И он сказал: «Пожалуйста, простите меня. Я не могу решить. Оба подхода одинаково трудны. Я не могу сказать, что Бог несовершенен; я не могу сказать, что Бог мертв. Но вы завоевали мое сердце».

Он перенес мои вещи из общежития в свой дом. Он сказал:

«Достаточно, вы не можете жить в общежитии. Вы должны жить с моей семьей, со мной. Я многому могу научиться от вас, поскольку такой простой вопрос никогда не приходил мне в голову. Вы перечеркнули все мои степени».

Я жил с ним почти шесть месяцев, пока он не перевелся в другой университет. Он хотел перевести с собой и меня, но мой заместитель декана отказал. Он сказал: «Профессор Рой, вы можете ехать. Профессора приходят и уходят, но мы не сможем найти другого такого студента. Поэтому я не собираюсь отдавать ему его документы и не собираюсь разрешать ему покинуть университет. И я напишу в ваш университет, куда вы направляетесь, что моего студента не следует принимать туда».

Но он продолжал любить меня. Это редкое явление: он почти каждый месяц приезжал из своего университета повидаться со мной, почти за две тысячи миль от моего университета. Но он, по крайней мере, раз в месяц упорно приезжал повидаться со мной, просто посидеть со мной. Он сказал мне: