Библия, которую читал Иисус - Страница 47

В ту ночь мы с женой летели в самолете над Полярным кругом, над льдами, которые сияли внизу, различимые при свете полярного дня даже с высоты в десять тысяч метров. Я знал, что недалеко от этих мест рыщут атомные подлодки, каждая из которых способна истребить сотни миллионов людей. Мы приземлились в Лондоне и купили газеты, сообщавшие о железнодорожной катастрофе и гибели пятидесяти одного пассажира. На той же неделе террорист взорвал над территорией Шотландии самолет компании «Пан–Американ» и погибло еще 270 человек. Неужели именно такой мир замыслил Господь в момент творения? Неужели ради такого мира совершилось Воплощение?

Вот почему произведение Генделя не могло закончиться торжествующим хором. Мессия явился во славе, и об этом гласит первая часть; Мессия умер и воскрес — этому посвящена вторая часть. Но почему же мир по–прежнему так плох? Третья часть оратории пытается ответить на этот вопрос. От тем Вифлеема и Голгофы музыка переносит нас к наиболее мессианскому из всех образов Иисуса: Иисус — Царь. Воплощение — это не конец истории, это только начало конца. Потребуется еще немало труда для того, чтобы творение вернулось к изначальному замыслу.

Великолепное решение: третья часть «Мессии» начинается словами Иова, этого трагического персонажа, который упорно цеплялся за свою веру, хотя все внешние обстоятельства подталкивали его к беспросветному отчаянию. «Знаю: Искупитель мой жив и грядет на землю», — выпевает сопрано. Иов, сокрушенный личной трагедией, не располагая доказательствами в пользу существования верховного Бога, сумел все–таки сохранить веру. И Гендель требует того же от нас.

Отсюда третья часть «Мессии» переходит к размышлениям апостола Павла о смерти Иисуса и к его словам об окончательном воскресении: «Зазвучит труба, и мертвые поднимутся». Смерть Христа и Его телесное воскресение означают поражение зла и предвещают то, что однажды произойдет с Его верными последователями. Бог вмешался в нашу историю, присоединившись к нам на земле, и вмешается в нее вновь, возвратившись в силе и славе, чтобы восстановить первоначальный замысел творения.

Трагедия Страстной пятницы превращается в триумф Воскресения, и точно так же преобразятся когда–нибудь все войны, насилие, несправедливость, горе. Тогда и только тогда мы сможем сказать: «Смерть, где жало твое? Ад, где твоя победа?». Только тогда будет дан ответ на мучительные вопросы Ветхого Завета. Имеем ли мы значение в глазах Бога? Печется ли Бог о нас? Мы станем жить в вере, понимая, что на эти вопросы не будет дано окончательного ответа вплоть до того дня, когда Бог явится нам вновь, во Втором пришествии Иисуса.

Авторы Ветхого Завета оглядывались назад, на Бога, заключившего с народом завет и столь часто подтверждавшего Свою любовь к людям; они глядели и вперед, ожидая того времени, когда Бог пошлет Избавителя. Мы, их наследники, обладаем тем же двойным зрением. Мы вспоминаем Первое пришествие Иисуса и видим в нем неопровержимое доказательство того, что Бог печется о нас; и мы тоже смотрим вперед, ожидая, когда Создатель закончит Свой труд и пророчества исполнятся до конца.

Шедевр Генделя завершается сценой вне времени. Композитор мог выбрать главу 2 Откровения, чтобы показать вечного Христа с лицом, подобным солнцу, и глазами, подобными пламени, однако текст завершается сценой из глав 4–5 Откровения — самым ярким образом из книги, полной удивительных образов. Этот текст предвещает финал истории.

Двадцать четыре старца присутствуют на собрании вместе с четырьмя существами, символизирующими птиц, домашних и диких животных и человека, — все, что есть лучшего в творении. Эти существа и правители почтительно преклоняются перед престолом, сверкающим молниями и переливающимся радугой. Ангел спрашивает, кто достоин сломать печать, чтобы развернуть свиток времен? Кто достоин должным образом завершить историю? На это не способны ни существа, ни старцы. Автор подчеркивает значимость происходящего: «И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмотреть в нее» (5:4).

Рядом с правителями и прекрасными созданиями, неспособными совершить столь великое дело, перед блистающим престолом стоит еще одно существо, на первый взгляд вроде бы и неприметное. Но лишь в Нем — единственная надежда земной истории. «И я взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец как бы закланный». Ягненок, беспомощный ягненок, к тому же убитый! Но в Откровении Иоанна и в «Мессии» Генделя вся мировая история сосредоточивается в этом таинственном образе. Господь сделался младенцем, Господь стал агнцем жертвенным, Господь, принявший наше бремя и умерший человеческой смертью, — только Господь достоин сломать печать. На этом звуке Гендель завершает ораторию. Хор поет славу Агнцу, повторяя многократно: «Аминь! Аминь!»

«Аминь» Вестминстерского хора все еще звучало в моих ушах, когда я вышел в большой холл, огляделся по сторонам и спросил себя: «Какая часть из высокообразованных жителей Лондона, ныне столь усердно аплодирующих опере, понимает ее значение? Многие ли из них разделяют эту веру?». Они могли скорее всего принять первую и вторую часть «Мессии»: в стране, бывшей некогда христианской, трудно отрицать факты рождения и смерти Иисуса. Но третья часть — вот камень преткновения. Мы сидели в современном концертном зале, в здании из кирпича и дуба, мы живем в конце XX века и принадлежим к материалистической цивилизации, бесконечно далекой от той, что породила образ закланного Агнца. Однако Гендель понимал, что история и цивилизация — лишь маска, видимость. Меняется аудитория, сменяются культуры и цивилизации, исторический опыт убеждает: ничто, созданное рукой человека, не пребудет вовеки. Нам нужно что–то большее, чем история, что–то, выходящее за пределы истории. Нам нужен Агнец, закланный до начала времен.

Признаюсь, что вера в невидимый мир, мир, находящийся за пределами известного нам, далась мне нелегко. Как и многие современники, я порой думал, не ограничена ли реальность материей, жизнь — смертью, история — всеобщим уничтожением или смертью Солнца. Однако в тот вечер я не испытывал сомнений.

Смена часовых поясов и усталость от перелета привели меня в состояние, подобное экстазу или трансу. На миг сложный узор, сотканный Генделем, показался мне гораздо более реальным, чем весь мой повседневный мир. Я заглянул в тайны космической истории. Средоточие ее — Мессия, пришедший нас спасти, умерший ради осуществления этой миссии, купивший ценой Своей смерти спасение мира. В тот день я укрепился в вере, что Он — и мы в Нем — будет царить во веки веков. И тогда вопросы, терзавшие авторов Ветхого Завета и поныне преследующие нас, сделались отдаленным воспоминанием, наивным «детским» вопросом.