Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2) - Страница 157

Вечер и тишина. За синими увалами далеких гор — золотисто-жиденькая заря. На желтой заре четкий силуэт черного голого тополя. На сучке головастый и куцый сычик — неподвижный, словно нарост. Над головой сыча мигает первая звездочка.

Приглядись, на чем задерживается твое внимание?

На чем задерживается, то и твое. Это ты сам, рассыпанный по земле, это части тебя. Не важно, большие они или маленькие, — они твои. Бывает, стыдно признаться, какие мелочи привлекают внимание. А что поделаешь, от себя не уйдешь. Ты есть ты и в большом, и в малом.

Днем сегодня снова порхали бабочки — это в декабре-то! Раскорякой — как заводная игрушка! — шагала по солнышку черепаха. Я прошел по ее следу назад и наткнулся на кабаньи порой. Кабан, копаясь, выковырнул из земли зазимовавшую черепаху — и пошагала она искать себе более спокойное место.

Сумерки. Я провожаю день, сыч встречает ночь. Порхает летучая мышь. Умиротворенно гогочут гуси, свистит куличок. Все разгоняют духов.

Сыч вспорхнул и улетел на охоту. Пора и мне на мою охоту — неизвестно за кем.

3 декабря.

С утра дождь со снегом: то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. На дорогах месиво — на каждый сапог налипает по пуду глины. Жаворонки сидят на обочине притихшие и нахохленные, на спинах белеют сырые снежинки. Недовольный зяблик трепыхается, скользя по наклоненной тростинке. Воровато пролетел по низу серый сорокопут, мелькая черно-белыми крылышками. Взвился вверх, уселся на маковку дерева и забелел. Как лист бумаги, гонимый ветром, пронесся над темным бурьяном седой ширококрылый лунь. Белая цапелька, мокрая и взъерошенная, сгорбилась на коряге. Прошлепал по слякоти заяц: жалкий, в мокрых сосульках, какой-то непривычно темный.

А снег все падает и липнет на тростники, клонит метелки вниз. Тихие снежинки пухом оседают на огромную серую лужу, а из глубины лужи навстречу им словно бы взлетают другие. Ранние сумерки заволакивают неприятные мокрые тростники.

Под ногами хлюпь, турачи и фазаны забились в крепь, притихли и дремлют там, уткнув носы в теплые перья. Грузный кабан, недовольно сопя, ломится напрямик, стряхивая на себя снег и воду. Да мокрый шакал чмокает по тропинке, и вазелинная жижа выдавливается между пальцами.

Впереди над тростниками столб и что-то на столбе темнеет. Ворона? Сова? Нет, дикий кот! Не хаус, привычный к тростникам и воде, а лесной дикий кот, который, как коту и положено, ненавидит сырость и слякоть. Вскарабкался на ветерок — и с омерзением смотрит вниз на промозглую крепь. Близко меня подпустил, все надеялся, что не замечу или пройду стороной. Но столб у самой дороги, и разминуться нельзя. Во всех движениях кота видно, до чего ж неохота ему спускаться в сырость — только что не плюется! Хорошо собаке, даже плохой хозяин в такую погоду ее не выпустит! А дикой кошке укрыться негде. Нет ничего более унизительного, чем мокрая кошка.

Кошки звери особенные.

Кошки не собаки, у тех душа нараспашку. Кошка понятна только тогда, когда ей что-нибудь от тебя надо. А получила — и до свидания! Приглядитесь к кошке, когда она просто лежит и смотрит на вас. Нет ничего загадочнее кошачьих глаз. Словно знает о тебе такое, о чем ты и сам не догадываешься. Знает, но помалкивает — до времени, до поры…

Над кошкой хозяина нет, кошка человеку не служит. А что мышей ловит — так это она для себя.

Сбоку от тропы светится огонек. Дом охотника: в темноте он похож на большую скирду тростника. Из оконца светит таким уютом, соблазн его так велик, что не задумываясь сворачиваю к «скирде». и вот уже сбрасываю на печь набрякшую телогрейку, в руках у меня горячая кружка с чаем. Хозяин режет огромным ножом хлеб и сало. Сухо, тепло, светло. Темные тростниковые крепи — промозглые, страшные, неприютные! — остались за дверью. Они теперь угрюмо смотрят на нас черными глазами окон. Да поскуливают за дверью бездомной собакой, когда мы умолкаем.

Кот с печки светит глазами, собака под столом постукивает хвостом — они одним ухом слушают нас, а другим — ночь.

Разговоры о тростниках. Охотник говорит, что котов на столбы загоняет не слякоть, а шакалы. А когда шакал и кот встречаются на узкой дорожке — шакал разворачивается и бьет кота… задом! Боится, как бы кот не выцарапал глаза!

Охотник уверяет, что шакалы не трогают зайчат, фазанят и турачат — не чуют. Рядом совсем пробежит и даже не остановится. И кабана сейчас в тростниках не увидишь. А вот снег тростники положит, начнут кабаны через завалы сигать — тогда их можно стрелять даже влет, как фазана и перепелку.

Опасны ли кабаны? Подбитый, бывает, бросается. Раз от подбитого кабана в канал сиганул в телогрейке и ватных штанах, а раз на столб забрался — не хуже того кота! Сейчас, в декабре, лучше ходить с оглядкой. У кабанов гон, секачи злые, драчливые, им везде соперники мерещатся — могут кинуться на шум шагов или шорох тростника. Сейчас они неосторожные, выследить их легко, но мясо плохое, с запахом. Сегодня одного видел — идет и хрюкает. Да так могуче, что тростник вздрагивает! Всей тушей, всей утробой хрюкает — у некоторых мужчин бывают такие сильные утробные голоса. Хорошо, что ветер от кабана тянул, близко прошел, но не почуял Это вожак, с таким никто связываться не станет. А дерутся кабаны остервенело. К гону шкура у них делается особо крепкой, словно надевают латы, а то бы эти «рыцари» сами себя перерезали.

Раньше здесь было много волков. То и дело слышишь, как в крепях поросята визжат — волки их рвали. А старых трогать боялись: клыкастый кабан волка легко засечет А свиньи кидаются в гущу колючих кустов и счесывают волков с себя, как репейники.

Тигриных следов не видел. Болтают, что видели одного повыше Джульфы — пить будто бы приходил. А у нас не слышно. Рыси еще живут — нынче одну сам убил.

Спрашиваю о самой таинственной нашей кошке — мануле Живет она у нас на юге чуть ли не от западной границы и до восточной, но везде так редка или скрытна, что большинство охотников о ней даже не слыхали. Никто не находил еще ее логова, никто ничего толком не знает об ее жизни. А кошка примечательная: шерсть густая и длинная, как у домашней «ангорской» или «сибирской», хвост короткий, а «лицо» широкое и плоское, как у совы. Только дважды зоологи добыли манула в Закавказье — недалеко от этих мест. Но охотник такого кота не видел. Он знает хауса — большой, рыжий, знает полосатого лесного и пятнистого степного, а такого — никогда не встречал.

Кот с печки смотрит на нас загадочными глазами, собака, блаженствуя, барабанит хвостом. С какой бы готовностью она рассказала бы обо всем, что видела в тростниках! Кот бы не рассказал…

Снова о кабанах. Как-то свинья с поросятами переплывала реку. Переплыла, а берег обрывистый, поросятам не выскочить на него: тычутся, тычутся и никак! Тогда свинья уткнулась в обрыв рылом, зацепилась передними копытами — ее развернуло и прижало к берегу боком. Поросята гуськом заплыли в хвост, как утята за уткой, один за другим стали вскакивать на спину а со спины на берег! Да шустро, как кузнечики, — он и палку схватить не успел! А за ними выскочила и матка.

Зверья сейчас стало меньше: лисиц, барсуков, шакалов.

Раньше на одного шакала трех-четырех котов ловил, а теперь и одного редко. На зиму прилетала уйма уток, лебедей, стрепетов, дроф — где все теперь?

По черному окну полосует дождь и снег. А нам тепло, едим квашеную капусту, котлеты из кабанятины, редьку и соленые помидоры. Толстогубый и белолобый теленочек, растопыря тонкие ноги и вихляя неустойчивым задом, тычется в руки и пялит мутноватые еще глаза — ему всего несколько часов от роду.

Тела наши тут, в тепле и уюте, а души там, в промозглых глухих тростниках, жутких и заманчивых.

Разговоры, разговоры, разговоры…

4 декабря.

Заморозок прихватил грязь. У окна бродит сизый голубь в «лаптях». На лапки налипла грязь и смерзлась. А он все бродит, а вязкая глина все липнет, и вот ему уже ни шагнуть, ни взлететь.

У тростников поймал обессиленного петушка-турача: тоже в «лаптях» и обморозил пальцы. На левой лапке средний палец распух и уже без когтя, на правой без когтя задний палец.